Жозе Сарамаго - История осады Лиссабона
Странновато звучали слова эти в устах пастыря душ человеческих, и неприязненный холод, угадывавшийся под медовой ласковостью, резко прорвался под конец, но мы, прежде чем двинуться дальше, задержимся мысленным взором на прозвучавшем замечании, несколько неожиданно, быть может, подчеркнувшем, что собравшиеся там люди – и христиане, и мавры – соприродны и одноначальны, а означает это, надо понимать, что Бог, творец природы и единственный создатель того начала, из которого произошли все прочие, – это, стало быть, отец и несомненный творец всех этих детей, и, враждуя друг с другом, те наносят тяжкую обиду общему своему родителю, так что можно даже сказать, не рискуя впасть в преувеличение, что, по беззащитному телу Бога топчась, дерутся насмерть чада его. Архиепископ Браги этими словами ясно дал понять, что сознает, что Господь и Аллах – это одно и то же и что тождество их уходит в те времена, когда ни у кого и ни у чего не было ни имен, ни названий, и не было в ту пору различий меж христианами и маврами, кроме тех, какие существуют меж людьми в цвете кожи, телосложении, чертах лица, но, вероятно, не подумал прелат – и мы не вправе требовать от него этого, ибо учитываем интеллектуальную неразвитость и повальную неграмотность тех времен, – так вот, не подумал почтенный прелат, что проблемы неизменно начинаются после того, как выходят на сцену посредники Бога, и зовутся они Иисус или Магомет, не говоря уж о пророках меньшего масштаба. Уж и за то низкий поклон архиепископу Браги, что в своих теологических построениях так далеко зашел он, одетый и вооруженный для битвы – в кольчуге, в шлеме с забралом, с мечом у седла, и, быть может, эти самые доспехи не дают ему дойти до умозаключений гуманитарной логики, ибо уже в ту пору было видно, до какой степени инакомыслия способна довести человека вся эта боевая военная сбруя, в наши дни это, разумеется, известно лучше, но все же не настолько, чтобы отнять оружие у того, кому оно успешно заменяет мозги. Впрочем, мы бесконечно далеки от намерения обидеть этих людей – еще не вполне португальцев, – собравшихся сражаться ради того, чтобы создать себе отчизну, надо – на поле брани, надо – предательством, потому что именно так, и никак иначе, рождаются и плодоносят все без исключения отчизны, ибо позорное пятно, если ложится на всех, может сойти за украшение и знак взаимного всепрощения.
Отвлекшись на эти довольно рискованные умствования, мы с вами пропустили ответ мавританского губернатора, и очень жаль, что пропустили, потому что, судя по тем обрывкам, какие сумел разобрать и резюмировать вестник, начал он, мавританский то есть начальник, с того, что усомнился в праве по чисто географическим соображениям отнести вверенный его попечению город к королевству Лузитания. Жалко, сказали мы и повторим, что жалко, ибо противоречивый и путаный вопрос границ и проблема того, являемся ли мы с вами потомками и наследниками легендарных лузитан, усилиями столь просвещенных людей, каковыми были в те времена мавры, будет до известной степени прояснен, хотя они и отметут с порога, как нечто совершенно неуместное, горделиво-патриотическое самомнение тех, кто не может считаться живым, если в жилах его нет по крайней мере двух-трех капель крови славного Вириата[26]. И, придя к заключению, что от Лузитании у нас и того нет, а потому напрасно некогда Андре де Резенде[27] был склонен производить лузитан от Луза[28], почти с полной уверенностью можно сказать, что Камоэнс поступил бы хорошо и правильно, назвав свою книгу попроще – Португальцы. Ибо кто же мы, как не португальцы, раз, должно быть, за грехи наши лучшего не заслуживаем. Так, а теперь, пока мы не пропустили остальную часть речи, прислушаемся со всем вниманием к словам губернатора, заметив сразу же, как спокоен его голос, как безмятежно рассуждает он о предметах вполне очевидных и не намерен от них отдаляться. Неужели вы, спросил он, хотите уверить нас, будто хотите лишь получить крепость, а взамен дать нам свободу, вовсе не намереваясь изгнать нас из наших жилищ, как можем мы поверить вашим словам, если в памяти еще свеж пример Сантарена, где вы устроили кровавую расправу даже над стариками, отняв и тот малый остаток жизни, что еще был у них, даже над беззащитными женщинами, которых резали как невинных овечек, и над детьми, которых разрубали на куски, и слабые пени обреченных не заставили дрогнуть ваши сердца, и только прошу вас теперь не говорить, что эти скорбные события успели изгладиться из вашей памяти, и если нельзя привести сюда всех павших в Сантарене, то вполне можно позвать всех раненых, искалеченных, обожженных, что нашли в себе силы укрыться в нашем городе, да, позвать всех тех, кого вы намереваетесь теперь добить окончательно, их, да и нас заодно, ибо не собираетесь, как видно, удовольствоваться одним преступлением, а потому и не мечтайте, что мы без боя сдадим вам Лиссабон или, оставшись здесь, отдадим его под вашу власть, согласитесь, непростительным простодушием было бы с нашей стороны менять синицу в руке на журавля в небе, руководствуясь единственно лишь словом, вашим словом, а стоит оно очень мало. В этом месте епископ Порто дернулся было, словно намереваясь перебить оратора, однако архиепископ удержал его: Стой спокойно, дослушаем до конца, последнее слово будет за тобой. Мавр продолжал: Этот город некогда принадлежал вам, но теперь он наш, а в будущем, возможно, опять станет вашим, но это решать Всевышнему, который отдал его нам, а захочет – у нас его отнимет, ибо никакая стена не устоит против воли Его, так веруем мы и верили всегда, ибо хотим всего лишь радовать Его, столько раз спасавшего нас от ваших мечей, Его, которому не устаем мы удивляться, как и непреложности благих Его начинаний, и не потому лишь, что все зло мира покорно Его власти, но и потому, что высшим разумом своим Он избавляет нас от несчастий и скорбей, так что ступайте отсюда и знайте, что только оружием можно открыть врата Лиссабона, ну а те неизбежные бедствия, коими вы нас тщитесь испугать, если даже и случатся, то в будущем, страдать же из-за того, чего еще нет, не значит ли впасть в безумие и по доброй воле приваживать несчастья. Мавр помолчал, будто подыскивая новые доводы, но потом счел их, наверно, излишними, пожал плечами и договорил: Не тратьте время попусту, делайте, что можете, мы же вверяем себя воле Всевышнего.
Эти взвешенные слова крепко запали в душу Раймундо Силве – и не потому, что Богу поручили разрешить разногласия, которые во имя его и именно как раз из-за него стравливали людей друг с другом, а из-за этой восхитительной безмятежности перед лицом предвидимой смерти, а она, и так-то всегда неизбежная, становится, так сказать, неотвратимой, появляясь в обличье вероятия, и, лишь немного поразмыслив, поймет всякий, что возникающее тут противоречие – кажущееся. Сопоставляя две речи, корректор огорчился, что какой-то мавр, пусть и в ранге губернатора, но лишенный света истинной веры, сумел в красноречии и взвешенности воспарить выше архиепископа Браги со всеми его конклавами, буллами и доктринами. Совершенно естественно желать, чтобы победу всегда и во всем одерживали наши, то есть свои, и хотя Раймундо Силва подозревает, что в жилах нации, к которой принадлежит, мавританской крови больше, нежели арийско-лузитанской, он все же с удовольствием рукоплескал бы диалектике дона Жоана Пекулиара, а не терзался бы интеллектуальным унижением от образцовой речи этого неверного, не оставившего векам свое имя. Однако надежда и шанс возобладать в итоге над врагом возрождается, когда слово берет епископ Порто, он тоже, кстати, в полном вооружении, руки сложил на крестообразной рукояти своего меча, а говорит так: Мы обращались к вам с открытой душой и надеялись, что и выслушаете вы нас так же, но если вы в ответ направляете нам слова, продиктованные досадой и гневом, то и мы найдем у себя такие, чтобы вы знали, сколь нестерпим нам ваш обычай ожидать, что ход событий навлечет на нас несчастья, тогда как очевидна хрупкость и слабость надежды, возлагаемой не на веру в собственную ценность, а на чужую неудачу, это ведь то же самое, что заранее признать себя побежденными, и раз уж упомянуто было неверное будущее, я вспомнил, что чем плачевней для нас исход того или иного предприятия, тем упорней следует стремиться, чтобы оно в конце концов удалось, и если до сего дня мы терпели неудачи в борьбе с вами, то сейчас пришли попытаться вновь, дабы вы узнали, что за судьба будет вас ждать, когда мы войдем в те ворота, которые сейчас не желаете открыть нам, и если живете вы по воле Божьей, то мы по той же самой воле одолеем вас, а теперь, поскольку ни о чем более говорить не стоит, мы уходим, не приветствуя вас, и ваших приветствий не ждем. Произнеся эти оскорбительные прощальные слова, епископ Порто развернул своего мула, как бы готовясь двинуться прочь, хотя ему, второму по иерархии, не по чину было выступать с такой инициативой, но, видно, силен был порыв его обозленной души, и вся компания совсем уж было последовала за ним, как внезапно раздался голос мавра, и в голосе этом, лишенном и намека на ту дерзостную покорность судьбе, от которой – от покорности, а не от судьбы, хотя и от судьбы тоже, – так взбесился прелат, не звучало сейчас ни гордыни, ни вызова, а сказано было следующее: Опасную ошибку совершаете вы, путая терпеливость с малодушием и страхом смерти, вспомните, что не так поступали деды и отцы ваши, которых тысячу раз побеждали мы силой оружия по всей Испании, и вы ступаете по той самой земле, где лежат многие из тех, кто полагал, будто сможет противиться нашему владычеству, но не считайте, что кончились для вас поражения, здесь, об эти стены переломаны будут ваши кости, у этих ворот отрублены ваши загребущие руки, а теперь ступайте, готовьтесь к смерти, ибо мы, как вам известно, готовы к ней всегда.
