Артур Саканян - Театр одного зрителя
Машина чуть было не вылетела в кювет, и в уме она сразу же зареклась шутить с самолюбием законника. Едва справившись с волнением от неминуемой аварии, она полушутя добавила:
— Мне ведь тоже нельзя будет ошибаться. Думаю, что труднее всего найти правильные ответы для первоклашек. Я же собираюсь стать учительницей начальных классов, и с малышами, в определённом смысле, буду нести тяготы законника.
Законник не преминул ехидно заметить:
— А я не знал, что и вы моим миром будете мазаны.
— Я рада, что вы об этом узнали. Раз уж вы теперь обладаете этой информацией, будем на равных, — парировала она его колкость.
«Пора кончать с обидами законника», — подумала она и с улыбкой добавила:
— Если мы на равных, то прошу простить меня. Обещаю, что подвохов с моей стороны больше не будет.
Законник ухмыльнулся, скорее удовлетворённо, чем с обидой, и сказал:
— Однако ловко же вы меня накололи с этим «боитесь». Да что меня. Сегодня вы всех лоханули. Полсотни гавриков отловились на ваши байки, что их соплеменники — герои, и ими гордиться треба. Такое отменное шоу для лопухов разыграли. И вдруг вместо венков навесили на этих джентльменов бесхозную покойницу, которая уже смердит на полу в мертвецкой. Соображалка у цыган зашкалила. Зыркают на вас, а вы этих придурошных о снисхождении к себе молите.
Законник продолжил елейным, но слегка издевательским тоном:
— И свечку за упокой поставили, и душу молитвой обогрели. Хоть как-то, но всё же посодействовали человеколюбивым мероприятиям цыган. А родственников как мило отколбасили, что для их же покойницы лучше и не наворотить. Ведь сколько разнообразия для неё получилось: день в больнице, ночь в морге, а потом можно и в гробик закатать — всё равно впереди вечность в могиле.
Она поморщилась, но решила подключиться к игре и, молитвенно сложив руки, в тон законника воскликнула:
— Так смилуйтесь, граждане цыгане и высокий суд!
Законник одобрительно закивал головой и, едва сдерживая себя от смеха, завывающим голосом продолжил:
— А вокруг всё чумело, тишало, слухало вас и ещё больше чумело. Впрямь, столбняк какой-то нашёл на цыган, и уже локаторам своим не верят. Обидно же такую жрачку для мозга скидывать на помойку. Один из них даже отвёрткой стал ковыряться в локаторе, чай, винтик какой прохудился, — а она взахлёб продолжила громовым голосом:
— И вот тогда-то у зятька покойницы волосы, к-а-а-к вздыбятся! К-а-а-к вздыбятся! И-и-и…
Она подняла руки кверху, резко опустила вниз и внезапно пискляво закончила:
— Чик, и рухнул воздушный замок добродетели.
Законник такому перепаду в голосе удивился, но она так заразительно рассмеялась, что он тоже засмеялся и сквозь смех продолжил:
— Вот тут-то соображалка у цыган и врубилась: «К-а-а-к? К-а-а-к такое возможно? К-а-а-к?»
— А я… а я, — заикаясь от смеха, продолжила она. — А я им про покойницу вразумляю: «Очень просто. Прямиком из больницы в морг».
— Вжик, и в мертвецкую на тачке! — загоготал законник. — А та баба, то бишь, супружница цыгана, что с топором прискакала!
— Ты у меня сейчас сам прямиком в мертвецкую отправишься к моей мамулечке! — завизжала она не своим голосом.
— А цыгане как заорут: «Ой-ой! Не бейте! Не бейте нас! Нас уже били!» Ей-богу, и смех и грех!
Вспомнив ещё что-то, законник резко оборвал смех и, как только она отсмеяла своё, продолжил:
— Я сейчас только сообразил, почему вы стали платочком обмахиваться, будто вам жарко. До самосуда полшага, а вы, оказывается, знак подали, и цыганку в этот бедлам вызвали… И как вы на такое решились? — удивлённо закончил он.
— Мелочи, — пренебрежительно ответила она. — Обычный драматургический трюк, когда смехом нейтрализуют ярость и гнев. Мне надо было разыграть комичную ситуацию. Вашего парня я попросила никого к машине не подпускать, а цыганку выпустить на сцену, когда дам знак платком… Кстати, вы сейчас так хорошо в ролях всё передали. Мне даже ваш жаргон понравился.
Параллельно, она подумала, что смех не только средство против гнева, но и лучше слёз обнажает сущность человека. «Плач сопровождает эмоции, а улыбка — осознаёт их. Поэтому улыбка лучше характеризует сущность человека. Что собой представляет человек видно по тому, как и чему он радуется», — додумала она и улыбнулась своему открытию.
— Наш жаргон называется феней, — пояснил законник, чувствуя, что краснеет.
Он был смущён похвалой, и решил, что с феней ему следует быть поаккуратнее. «Мало ли, что ещё брякну, и как она расценит мой выпендрёж?» — подумал он.
— А я всё в толк не мог взять, — с усмешкой продолжил он, — с чего это мы цыганку за углом церкви подсадили? Оказывается, вы не хотели, чтобы цыгане из другой машины увидели её. Поэтому и всем цыганам сказали, что она осталась в церкви помолиться за упокой души… Вроде, всё понял, но одно мне непонятно. Как вы всё заранее учуяли?
— А я просто была уверена, что мне обязательно понадобится эффект неожиданности. Когда мы выходили из дома, цыганка сказала, что была близка с покойницей. Вот я и подумала, что ей захотелось бы поставить свечку. Уже в церкви мне на ум пришло превратить цыганку в таинственный фантом. Но, чтобы не согрешить, я попросила знакомого священника помолиться за упокой души. Так что моя ложь насчёт цыганки не так уж далека от правды.
Законник задумчиво покачал головой и, вспомнив что-то, продолжил разговор:
— У себя дома цыганку вы приодели. Это я видел, но уже на суде она предстала, как ангелочек, разве что, без крылышек.
— Ничего особенного, — снисходительно ответила она. — Косметика, бижутерия и несколько моих наставлений. Пока я разбиралась с цыганами, она наводила нужный марафет.
— А мне почему-то казалось, что вы придадите цыганке жалкий вид побитой кошки.
— Чтобы жалким видом она дала бы повод для удовлетворения низменных чувств?! — возмутилась она. — Видимо, вы забыли, что цыганка моя названая сестра.
— А вы, наверно, подумали, что цыгане не способны на искреннее сострадание, — иронично парировал законник.
— Я так не думаю, но проявление тех или иных чувств во многом зависит от обстоятельств. Я уверена, что, в данных условиях, выражение чувства сострадания было бы лицемерием.
— Вот и попробуйте доказать, — усмехнулся законник.
— А вот это с удовольствием, — улыбнулась она в ответ, — но начну издалека, из опыта моей работы в театре. Дело в том, что у моей героини порой возникали чувства, которые шли вразрез со сценарием. Своим нутром, я сразу же чувствовала фальшь, и переделывала сценарий в соответствии с чувствами, которые испытывала сама. Даже во время представления выдавала отсебятину, как в джазовой импровизации, и моя героиня ни разу не повторялась. Мои партнёры иногда попадали в тупик, но всем было интересно работать в таком режиме импровизации. Главное, что на один и тот же спектакль люди с удовольствием приходили по нескольку раз. Им моя игра не могла приесться, потому что каждый раз рождалась новая героиня. Погода, настроение, зрители, партнёры, свет и многое другое действовало на чувственный мир моей героини. Поэтому образы всегда получались удивительно живыми.
Она взглянула на законника и убедилась, что тот с интересом слушает её повествование.
— Это я рассказываю к тому, что не на пустом месте могу судить об искренности чувств… Что касается нашего случая, то за словами сочувствия, цыгане спрятали бы своё презрение к цыганке и страх перед вами. Не тот это случай, когда, погладив по головке, хочешь пожалеть малыша, рано потерявшего мать. Кстати, жалость далеко не лучшее из чувств. Разве вы сами не чураетесь побитой кошки, испытывая к ней чувство брезгливости? Это только на словах вам её жалко. А теперь представьте, что у этой кошки неожиданно объявился хозяин, которого вы побаиваетесь. Так насколько ваши чувства будут искренними, если до этого вы успели пнуть эту кошку ногой? Для цыган вы выглядели бы, как хозяин побитой кошки, и поэтому ваше присутствие уже исключало искренность сострадания к жалкому виду. Причём, слова сочувствия могли бы нанести урон вашему авторитету. Вы же приехали не за моральной поддержкой цыган, а чтобы наказать виновных. И, наконец, самое главное. Чтобы интермедия удалась, мне надо было не цыганку унижать, а всех ошарашить её видом. Надо было ошпарить мозги цыган чем-то непонятным, невероятным. Мне надо было выбить их рассудок из плена ярости и гнева.
— Теперь, кажется, я стал понимать, почему для интермедии вы выбрали именно этот момент, когда цыгане стали орать, что их уже били… М-м-м… Напомните мне слово, когда страсти накалены до предела? Запамятовал.
— Кульминация.
— Ну да, вы кульминации дожидались. Вроде наивный вопросик возник: «Так кто же всё-таки бил этих бородатых оболтусов?» А как все сразу зашебуршились, занервничали. Ответа ждут на очень простенький вопросик. Кто? Кульминация нарастает, а вы платочком взмахнули, шепнули что-то этим цыганам, и те подскочили, как ошпаренные. Бородами замахали, тычут пальцем и во весь голос орут: «Так вот же она! Вот же она!» Все цыгане разом обернулись посмотреть: кто же это зубы повыбивал их братьям? И тут ваша затея с фантомом сработала. Зрелище, надо признать, было феерическим. У всех цыган глаза на лоб повылазили.
