Арчибальд Кронин - Северный свет
Нет, это не галлюцинация. Он больше не сопротивлялся. Открыв дверь, оы кинулся вниз по узкой деревянной лестнице в спальню и принялся лихорадочно ее обыскивать — заглянул в оба шкафа, под кровать, пошарил между платьями Коры в гардеробе, осмотрел все уголки. Никого.
Совсем измученный, он присел на край кровати. Лоб его покрылся липкой испариной. Уж не сходит ли он с ума? И голос, и тот — невидимый — исчезли. Как и прежде, осмотр комнаты, реальные доказательства того, что она пуста, рассеяли галлюцинацию. Он испытывал страшную физическую слабость, но почти пришел в себя.
Глубоко вздохнув, он поднялся с кровати и, остановившись перед туалетным столиком, начал совсем спокойно приглаживать волосы. Затем увидел в зеркале, что рядом с ним стоит Кора. Вот наконец что-то настоящее в мире теней.
— Я не заметила, как ты вернулся, — сказала она. — Ты сегодня долго гулял.
Глубокая и спокойная ясность, воцарившаяся в его сознании, исключала возможность всякого притворства. Он подошел к ней и нежно сжал ее РУКУ.
— Я ведь не гулял, — сказал он. — Я ездил в Хедлстон, чтобы повидать отца.
— Ты его видел? — Он почувствовал, как она вся напряглась и как это напряжение исчезло, когда он отрицательно покачал головой.
— Отец уехал в Лондон. Совершенно неожиданно.
— В Лондон… — повторила она медленно, и вдруг лицо ее прояснилось, согрелось надеждой — он давно уже не видел ее такой. — Знаешь, Дэвид, я очень рада… Я так доверяю твоему отцу. Не спрашивай меня ни о чем сейчас… только я чувствую, что теперь нам обоим будет хорошо.
Глава XI
В то же утро, но гораздо раньше — говоря точнее, в четверть седьмого — Генри Пейдж сошел на платформу Паддингтонского вокзала. Его поезд задержался в Кру, прибыл с опозданием — через пять минут после экспресса из Рэгби, — и на стоянке не было такси. Генри пришлось довольно долго ждать в холодном полумраке вокзала, пока подошла свободная машина. Он не часто бывал в Лондоне, а когда бывал, то всегда останавливался в маленькой гостинице «Эсмонд» неподалеку от Британского музея. Ночной портье узнал его, и, хотя у Генри не было багажа, ему без всяких затруднений предоставили номер.
— Могу я сейчас позавтракать? — спросил он.
— К сожалению, мистер Пейдж, кухня начинает работать с семи. Может быть, передать ваш заказ, прежде чем я сменюсь?
— Не надо. Я позвоню, — ответил Генри, подумав, что сперва следует поспать. Всю дорогу он просидел, скорчившись в углу купе, почти не сомкнув глаз; и теперь, войдя в узкий неуютный номер, слабо освещенный серыми лучами рассвета, скользившими по грязным крышам и покрытым сажей трубам, он, не раздеваясь, лег на кровать и закрыл глаза. Но в его мозгу по-прежнему лихорадочно теснились мысли, и заснуть он не мог. Он просто лежал, не двигаясь, испытывая странное ощущение, будто на кровати лежит кто-то другой, незнакомый, на кого он смотрит со стороны.
В семь часов он позвонил и заказал крепкого кофе, который был ему строжайшим образом запрещен, но без которого он в подобном состоянии обойтись не мог. Кофе принесли очень не скоро, и он, разумеется, оказался обычной жиденькой бурдой. Однако, проглотив три чашки этого кофе и съев ломтик поджаренного хлеба, Генри почувствовал, что немного ожил. Он умылся и отправился в соседнюю парикмахерскую побриться. По привычке купил несколько газет, но только бегло проглядел их, и то лишь поддавшись безрассудному страху, что сообщение о его несчастье уже появилось в печати.
Было еще рано — Соммервил вряд ли приходил в редакцию раньше десяти, — но Генри больше не мог ждать. Он доехал на автобусе до Стрэнда и пошел по Уайтхоллу в направлении к Геркулес-хаус. У древней реки, которая в это утро медленно, словно устало катила волны под мостами, высились столь не похожие на скромное помещение «Северного света» здания «Утренней газеты», господствовавшие над набережной, — сверкающие фасады из стекла и бетона, холодные, равнодушные, исполненные мощи. В вестибюле, где потолок поддерживали коринфские колонны, а пол был выложен двухцветными мраморными плитками, один из рассыльных в форме осведомился о фамилии Генри, позвонил в приемную и через несколько минут проводил его к лифту-экспрессу. На верхнем этаже, в конце длинного коридора его принял — вернее, перехватил — личный секретарь Соммервила, молодой человек в коротком пиджаке и полосатых брюках, который, поглядывая на него с вежливой неприязнью, заметил:
— Собственно говоря, мистер Пейдж, вам нужен мистер Грили. К несчастью, он в отпуске. Быть может, вы побеседуете с его заместителем, мистером Чэлонером?
— Нет, — твердо ответил Генри. — Я должен увидеться лично с мистером Соммервилом.
— Понимаю, — задумался секретарь. — Но, к сожалению, он утром бывает занят. И, собственно говоря, его еще нет. Однако… если вы…
— Я подожду, — сказал Генри.
— В таком случае пройдите сюда, пожалуйста.
Решив непременно увидеться с Соммервилом, Генри не стал предварительно договариваться о встрече, полагая, что тому будет труднее не принять его, когда он явится без предупреждения.
Он знал, что ему придется ждать, если Соммервил вообще согласится его принять, — и действительно долго прождал в маленькой устланной красным ковром приемной, где стояли кожаные кресла и инкрустированный шкафчик, а на стенах висели картины восемнадцатого века, посвященные охоте. Он сидел там более часа, уставившись невидящими глазами на большое полотно Джона Фернли, изображавшее сбор охотников, и старался припомнить все, что ему было известно о Соммервиле.
В отличие от своих главных соперников, Джохема и Мигхилла, Соммервил начал карьеру не на задворках Эбердина и не в глуши Ольстера, а шел более проторенным путем — окончил Далиджский колледж и играл на бирже. Затем он решил заняться издательской деятельностью и купил не пользовавшуюся никакой популярностью «Утреннюю газету», которая вот-вот должна была закрыться. Эта попытка увенчалась блистательным успехом. Благодаря необычайной целеустремленности и редкому умению предугадывать запросы читателей он совершенно преобразил газету. По мере того как росли тираж и прибыли, возрастали его самоуверенность и боевой задор. Предвкушая новые победы, он начал издавать хлесткий еженедельник «Городские новости» и почти сразу же «Воснресный Аргус». Сперва все эти рискованные начинания вполне себя оправдывали. Отведав власти, Соммервил несколько преждевременно стал разыгрывать из себя крупного газетного магната. Появилась яхта, начались пожертвования на благотворительные цели, и хотя они далеко уступали королевским щедротам Мигхилла, но все же получали гораздо более широкую огласку; Далиджская картинная галерея обогатилась четырьмя полотнами Котмена — они, правда, не шли ни в какое сравнение с уникальным Джорджоне, преподнесенным нации Джохемом, или замечательным собранием картин Каналетто, пожертвованным сэром Ифиэлом, но тем не менее являлись хорошим образчиком добротной английской живописи. Затем последовала женитьба на Бланш Джилифлауэр — племяннице лорда Джохема и любимице всех светских хроникеров.
И тут блестящая карьера впервые омрачилась тенью. Брак оказался неудачным. Генри смутно припомнил рассказ Алисы о том, что через год жена Соммервила развелась с ним, несколько месяцев позировала для рекламных объявлений, восхваляющих средства для мытья волос и питательные кремы, чуть было не вышла замуж за австрийского барона и, наконец, стала редактором отдела мод в «Глобусе», где и подвизалась до сих пор с огромным успехом, благодаря чему Мигхилл, пользовавшийся услугами «светских красавиц», чтобы придать своей газете определенный шик, проникся к ней отеческой привязанностью.
Возбуждающее действие кофе кончилось, и Генри стал впадать в тупое оцепенение, так что, когда молодой секретарь появился вновь и с таинственным видом пригласил его в кабинет, он забыл проглотить две таблетки, которые обязательно собирался принять перед самым разговором.
Соммервил, одетый в свободный серый костюм с красным галстуком и темно-алой гвоздикой в петлице, сидел за столом и подписывал письма. Когда Пейдж вошел, он продолжал работать и целую минуту не поднимал головы от бумаг. Затем повернулся на вращающемся кресле, привстал и протянул руку. Владелец «Утренней газеты» был невысок, широкоплеч и выглядел старше своих сорока пяти лет. У него была короткая шея и апоплексический цвет лица, который еще больше подчеркивался галстуком, гвоздикой и маленькой, но очень заметной багровой родинкой под левым ухом. Налитые кровью глаза свидетельствовали о повышенном давлении; он держался, как очень занятый человек, не выносящий ни глупости, ни неопытности, ни вмешательства в свои дела. Снова опустившись на кресло, он закинул ногу на ногу, оперся на спинку и начал бесцеремонно разглядывать Пейджа.
