Олег Рой. - Амальгама счастья
«Только попробуй еще раз помешать мне…» Даша вздрогнула и нервно нажала на «стоп». Что это? Те же самые слова, те же угрожающие интонации и свистящее дыхание ненависти в каждом слове. А голос другой, не Игоря. Или она действительно помешалась, или у нее уже начинается стойкое дежавю?… Она вскочила, быстро вышла в прихожую, нащупала в сумочке пачку сигарет и, едва удерживая дрожащими пальцами зажигалку, закурила, затягиваясь так истово, будто это было единственным спасением в ее жизни. Потом вернулась назад, к телефону, и, долго не решаясь притронуться к нему, сидела, глядя на безжизненный пластмассовый аппарат и испытывая всю гамму отрицательных чувств — от испуга до презрения ко всем звонившим… Наконец она прикоснулась к нему, одновременно обреченно и брезгливо, и уже по нескольким следующим словам поняла, кого слышит на сей раз.
«…ты, маленькая дрянь, которую моя мать пригрела на своей груди. Ты трусливо сбежала из бара, ты лишила нас всех возможности наконец-то разрубить этот узел одним махом, и ты все еще подсылаешь ко мне своего любовника, который продолжает требовать от меня того, от чего ты сама отказалась в присутствии адвоката. Похоже, вы сами не знаете, его хотите, и не можете договориться между собой — но меня это уже не касается. Я не собираюсь больше выслушивать ваши условия. Теперь условия ставлю я.
Итак, послушай меня внимательно. На девятый день, когда мы поминали Веру Николаевну — ты помнишь, конечно, как долго я уговаривал тебя покинуть ее бывшую спальню, — у нас пропала шкатулка с дорогими украшениями матери. Ну, конечно, не самыми дорогими, бриллианты были, к счастью, заперты в сейфе, но и эта потеря весьма чувствительна для нас. И представь себе, дорогая, мы имеем все основания предполагать, что эти вещи взяла ты. Разумеется, ты понимаешь, что столь скандальное подозрение, даже не давая ему пока официального хода, я не смог утаить от старинного приятеля, которому прежде рекомендовал тебя как умелого архитектора и дизайнера… Надеюсь, Можаров не подпустит к своему загородному дому человека, заподозренного в воровстве. И не надейся на его скромность; я специально просил его сообщить об этом всем, кто имел или собирался в будущем иметь с тобой дело…»
Автоответчик снова пронзительно пискнул, невежливо оборвав на половине фразы излияния Сергея Петровича. Даша горестно усмехнулась: слава богу, дядя превысил лимит времени, отведенный для одного сообщения, и девушка хотя бы благодаря этому оказалась избавленной от этой концентрированной злобы. Не в силах сейчас продолжать терпеть эту словесную пытку, она снова нажала на «стоп», порывисто поднялась и заходила по комнате.
Так вот почему заказчик отказался иметь с ней дело! «Уверен, что причина моего решения вам известна…» — вспомнила она слова Можарова и дернулась, как от удара хлыстом. Стыд и обида понемногу просачивались, проникали сквозь ту душевную изморозь, которой она окружила себя из простого инстинкта самосохранения. Слишком многое пришлось ей вынести в последнее время, чтобы позволить себе роскошь бурно реагировать на сообщения автоответчика! Но то, что сказал ей сейчас дядя… Даша почувствовала, как краска гнева заливает ее лицо, как пунцовеют щеки, стискиваются зубы и сжимаются в кулаки руки… О, это уж слишком! Воровка?! Взяла бабушкины украшения?! И об этом теперь говорят в кругу знакомых, из-за этого ее боятся подпускать к порядочному дому?… Может быть, скоро на нее уже станут показывать пальцем? «Воровка! Воровка! Воровка!» — этот рев в ее ушах, казалось, не смолкнет уже никогда… Она повела вокруг воспаленным потемневшим взглядом, топнула ногой, не в силах сдержать свои чувства, и, громко заплакав, упала на диван ничком, лицом в подушки.
Видимо, этот выплеск эмоций был сейчас необходим ее измученным, натянутым нервам, потому что иначе пружина отчаяния, свернувшаяся в ней тугой спиралью, просто лопнула бы и сломала ее психику. Мало-помалу рыдания затихли; в комнате снова стало слышно мерное тиканье часов, где-то — на кухне или в ванной — капала вода из крана, редкое, еле слышное шуршание шин по дороге доносилось из распахнутой форточки, и все эти мирные, ненавязчивые звуки успокаивали душу, лечили ее боль и страх, словно говоря: все по-прежнему, ничего не изменилось вокруг, и жизнь все еще продолжается, как вчера, и месяц, и год назад…
В конце концов, всхлипнув в последний раз, девушка решительно отерла глаза рукой, тряхнула волосами, пытаясь ощутить привычную легкость и вернуть себе прежнее чувство безопасности в собственном доме, и подошла к бабушкиному трюмо. Из зеркала на нее смотрела незнакомка — уже не повзрослевшая, а постаревшая Даша, поникшая под грузом обид и тревог, изнуренная слишком быстро происходящими событиями, смысла которых она не успевала понять и принять, и словно вкусившая всей вселенской печали и мудрости за короткий, неведомо кем назначенный срок. Она чувствовала себя совсем больной: сухо было во рту, горячими казались лоб и щеки, болела и кружилась голова, и слабость — такая, будто она целую неделю не прикасалась к пище, — заставляла подкашиваться ноги…
Девушка даже испугалась своего отражения и того состояния, в котором теперь находилась, но тут же попыталась успокоить себя: может быть, причина вся в том, что она давно голодна? И, заставив себя передвигаться, она едва доплелась до кухни. Приготовила чашку душистого чая, соорудила из того, что еще оставалось съестного в холодильнике, гигантский бутерброд и, откусив с отвращением пару раз, отодвинула все в сторону. Двигаясь, как лунатик, находясь почти в прострации, она подошла к кухонному окну и долго стояла, уткнувшись лбом в прохладное стекло и слушая аритмичные толчки собственного сердца. «Мне все равно, все равно, меня все это уже не касается…» — твердила она вслух, но не верила собственным словам и понимала, что лжет себе, чтобы успокоиться, сохранить остатки собственного достоинства и чувства уверенности.
И все-таки с этим нужно покончить. На автоответчике оставались еще три непрослушанные записи, и Даша, тяжело вздохнув, поклялась себе, что больше не будет прерывать ход сообщений, что бы ни довелось ей услышать. Однако судьба, похоже, решила наконец пощадить девушку, а может быть, просто исчерпала свой запас обид и унижений — и последние записи не вызвали в Дашиной душе ни горечи, ни дрожи, ни нечаянных слез.
«Я звоню, чтобы попрощаться перед отлетом, мадемуазель Смольникова. — Французская речь адвоката Андре Жийона была по-деловому элегантна, спокойна и корректна. — Хочу заверить, что, какое бы решение по поводу известного вам дела вы ни приняли в дальнейшем, я почту за честь всемерно помогать вам и сделаю все, что в моих силах. Мне жаль, что нам удалось пообщаться так недолго, но надеюсь, что это возможно будет наверстать в дальнейшем. Оревуар! Дашенька… — чуть хрипловатый, замедленный, словно надтреснутый женский голос. Кто это?… — Дашенька, спасибо тебе за помощь. Я догадалась, что деньги — от тебя, единственной из Ларисиных подруг, вспомнившей о ней в последние дни… Дай тебе Бог счастья!»
Даша услышала сдавленный плач, и запись оборвалась. «Я видела Ларису совсем недавно, — хотела прошептать в ответ Даша. — Не плачьте: у нее все хорошо…» Но невозможно было разговаривать с автоответчиком — ведь невидимая женщина не услышала бы ее. А телефонный аппарат тем временем пискнул в последний раз, и подошел черед последнего сообщения. Текли секунды, разматывалась магнитофонная лента, тихо шуршало чье-то едва уловимое дыхание — но ни одного живого звука не раздалось больше в Дашиной комнате. Кто-то в эти дни ждал у телефона, не ото- звавшись на призыв автоответчика и, не вешая трубку, так и не сказав Даше ни слова… Молча смотрела она на пластмассового монстра, принесшего ей за последние часы столько горя, пока не щелкнула клавиша и не установилась в квартире настоящая, ничем не прерываемая тишина.
Итак, ничто больше не удерживало девушку.
«Некуда и не к кому идти… Что за напасть, достоевщина какая-то», — нервно подумала Даша, отчаянно стараясь сохранить хотя бы остатки былой самоиронии и надежды, всегда свойственной молодости. Надежда, надежда… У этой женщины — все еще молодой, все еще красивой, все еще любящей — она была только одна. И в тот самый момент, когда Даша, подняв глаза, в упор, нетерпеливо и страстно взглянула в зеркало, тускло мерцающее в полумраке ее комнаты, в дверь квартиры коротко позвонили.
Глава 14
Она по-прежнему сидела не шелохнувшись, устремив взгляд на свое отражение в зеркале, и, кажется, вовсе не собиралась откликаться, но звонки раздавались снова и снова. Даша мельком отметила расположение стрелок на часах и подумала нетерпеливо и раздраженно: четыре часа утра… Кто это может быть, кого вообще может она теперь без опаски ожидать на своем пороге — не только ночью, но даже и днем?… Однако звонки сменились осторожным, негромким стуком, потом зазвучали снова. В конце концов, не выдержав, девушка направилась в прихожую.
