Людмила Петрушевская - Не садись в машину, где двое (рассказы, 2011)
И наконец Мырка пожаловалась общему мужу Сергею Ивановичу, что это уже конец сил. Приходилось все время ночевать у Шуши. И он взялся за дело, продал их обе квартиры и купил им трехкомнатную (правда, небольшую и тоже на выселках, да зато две остановки от метро).
И теперь они, Мырка и Шуша, были вдвоем и у каждой своя спаленка, а в середине общая комната с телевизором и библиотекой.
Это уже было приданое старшей, Шуши, родительское имущество, которым она очень дорожила, буквально тряслась надо всем, над самой маленькой вещичкой, и Мырке не дозволялось трогать мамины сокровища. То есть общая комната оказалась Шушина.
Но там же были и допотопные игрушки самой Мырки, которые мама сберегала для будущих внуков, хранила всю свою жизнь, например, куколка в шляпке (мама связала эту шляпу из белого пластикового упаковочного шнура). А поскольку шляпка все время пропадала (явные происки Шуши), а маленькая Мырка этой вещью очень дорожила и лихорадочно повсюду искала, плача под неприкрытый смех Шуши, то в конце концов мама просто пришила эту шляпу к паричку куклы.
Но Шуша сейчас не позволяла ей даже дотрагиваться до этой куклы. Как до священной реликвии, связанной с именем мамочки.
А ведь Мырка помнила, что мама именно ей купила куколку, и с такой любовью подарила ее своей младшенькой на день рождения.
Мама любила затурканную Мырку.
И что же, съехались сестры, больная и здоровая, толстая Мырка и тощая Шуша, и возобновились их детские взаимоотношения.
То есть совместная жизнь с сестрой обернулась для кроткой Мырки буквально школой злословия, Шуша ее поучала беспрерывно, выводила на чистую воду ее и ее подруг, а сама была больная, худая, жалкая, ни в магазин, ни даже к врачу сходить одна не решалась.
Пока Мырка работала, ей удавалось все-таки уезжать из дома, она проводила с людьми по восемь часов в день и могла хохотать чужим шуткам, ходить с коллегами в кафешку обедать, ездить на дни рождения, просто в гости, а то и в театр (одной подруге, у которой соседка служила в театре, давали пропуск на генеральные репетиции, так называемые «прогоны»).
Но потом пришлось уйти на пенсию. Начальство трудоустраивало чью-то дочь, понадобилось Мыркино место.
И началась эта трудная пенсионерская жизнь, вся подчиненная здоровью Шуши.
Правда, Мырка при полном безденежье тоже старалась не падать духом и активно искала себе работу, и нашла: ухаживать за глубоким старичком Львом Семеновичем. Подруга ее порекомендовала, она раньше сама следила за старцем, получала от него солидную мзду, но у нее родился внук, и пришлось переключаться на бесплатную семейную каторгу.
Лев Семенович таял на глазах. Мырка его жалела и как могла скрашивала его существование. Читала ему вслух Джека Лондона и газеты, смешно рассказывала о своей жизни.
В конце концов Лев Семенович от этих рассказов впал в глубокую задумчивость и однажды своим хриплым голосом сказал:
— Вот что, дорогая моя Марья Николаевна. Приведите ко мне нотариуса.
И он составил завещание на Мырку.
Он оставлял ей всё, и свою квартиру тоже.
И умер.
Мырка была с ним до последнего мгновения, сидела в больнице и дома, когда его выписали как прошедшего курс лечения. Буквально на руках носила.
Похоронив своего старичка, она почему-то не хотела ничего говорить Шуше о полученной квартире, чтобы не вызывать ее на новый взрыв негодования. Шуше это было вредно, у нее начинались тяжелые приступы удушья в добавление к основному диагнозу. Она буквально умирала от злости!
Но с квартирой надо было что-то делать. Мырка позвонила опять-таки проверенному другу, Сергею Ивановичу, и попросила совета, как сдать квартиру. Притом предупредила, чтобы Шуша ничего не знала. А то будут проблемы.
А у Сергея Ивановича тоже были проблемы как раз, опять пошла тяжелая полоса жизни, жена снова хотела его выселить. Он ведь соединил их имущество, доверился ей, продал свою квартиру и женину и купил семье большое жилище в центре, и все это оформил на имя жены.
И теперь жена решила владеть этим добром самостоятельно. А он очень любил детей, своих мальчишек, им было удобно каждому в своей комнате, да еще и на всех имелась огромная гостиная, плюс холл и три лоджии, и все это рядом со школой, и он не мог бороться с женой за ее имущество.
— Я, на свою беду, оказался хорошим риелтором, но дурным психологом…
И Сергей Иванович признался Мырке, что очень здорово, что ты мне позвонила, ты, как всегда, проявляешься вовремя, как мать Тереза, ты как будто чувствуешь, когда у меня проблемы, я опять одинок, ты представляешь? Только ты у меня осталась.
Мыркино тело невольно ёкнуло.
Муж продолжал:
— Она подала на развод! А я так все оформил, что это ее квартира! Она, по-моему, хочет сдать ее иностранной фирме, я нашел какой-то проспект в прихожей под зеркалом, они торгуют сталью, ей это зачем? Она, видимо, собирается уехать за границу. Типа учить детей в хорошем колледже. Знает, что я бороться не буду. То есть всё по новой… (И он замолк, как бы подавившись.) Только ты меня спасаешь… Ты одна.
— Ой, ну ладно тебе,— отвечала взволнованная Мырка.
Перед ней вдруг встала картина, они вдвоем живут как раньше, с ними кошка, вечерами они всей семьей гуляют в парке (почему-то она представила себе, что их новая квартира будет рядом с парком), и их кошка тоже ковыляет в сбруйке.
А Сергей Иванович все не мог остановиться:
— Знаешь, ты мой добрый ангел. Наши отношения остаются стабильными, как в прежние времена. Ты не представляешь, что ты для меня означаешь.
Мырка слушала, кивая. Какие-то слезы полились. Чуть не захлебнулась.
— Все у нас с тобой совпало!
Возникла пауза. Мырка вытерла нос и сказала первое попавшееся, «ну и что ты предлагаешь?».
— То есть я сам поселюсь в этой твоей квартире. Сделаю там ремонт даже. Тебе это обойдется недорого.
И он пообещал, что будет класть Мырке деньги на кредитную карту. Заведешь себе новую. Не ту, на которой пенсия. Чтобы ты лишний раз не ездила ко мне за деньгами.
— Бедная моя,— сказал он ей,— я тебя не покину. На меня ты можешь рассчитывать.
Мырка пригорюнилась с трубкой в руке. Какой все-таки Сергей Иванович добрый!
Волна признательности захлестнула ее.
Но С. И. шумно выдохнул в трубку и начал говорить, что беспокоится о ней, и давай сделаем мне генеральную доверенность на эту твою квартиру. Мало ли.
— Но как,— ответила удивленная Мырка,— ведь полгода еще не прошло, я еще в права не вступила, какая может быть доверенность!
— Ну, оставь мне то завещание! А то у тебя все пропадает!
— Оно еще оформляется у нотариусов. Пока что.
— Ах да,— опомнился муж, прерванный в своих мечтах.
И он начал ей платить какие-то шальные деньги, то есть у Мырки на счету появились доллары! Не очень много, правда, потому что дела Сергея Ивановича шли не слишком хорошо, он объяснил, квартирный рынок встал, продаж почти не было.
Но радостная Мырка, понимая, что жизнь наконец подарила ей шанс на другое существование, возмечтала побывать за границей.
Ее подруга объездила на туристическом автобусе всю Италию и собиралась во Францию, а другая пожила полгода няней в семье на морском побережье — и рассказывала буквально сказки о чудесных пляжах, дешевом жилье и фруктах за копейки.
И туда не нужно было визу! Так просто, в местном аэропорту тебе шлепали печать в паспорт — и живи.
Мырка решилась.
Она, руководствуясь советами подруг, подала документы на зарубежный паспорт.
Тяжелое лето кончилось, когда она буквально вытаскивала сестру подышать воздухом во двор на скамейку, а потом заводила назад, по лестнице к лифту, слушая ее едкие замечания.
Когда паспорт был получен, удалось разговориться на этой же скамейке с новой соседкой-пенсионеркой, которая жаждала найти подработку.
Мырка даже пригласила ее в гости на чай с пирогами, посадила за один стол с помрачневшей Шушей (Шуша с детства была ревнива до безумия) и потом, уже на лестнице, условилась с этой соседкой, что та будет за хорошие деньги ухаживать за Шушей.
Затем состоялся разговор с сестрой.
— Я уезжаю на месяц,— сказала Мырка.— Представь себе, что я лежу в больнице. И меня даже навещать не надо. Ну бывает, ты ведь лежишь иногда.
— Сравнила,— откликнулась сестра.— Что-то сравнила с пальцем.
— Всё с людьми случается,— отвечала бодрая Мырка.
— Я-то больна, а ты? Мымра говняная.
(В минуты гнева она слов не выбирала.)
— С тобой будет Элла Игнатьевна. Соседка та, ниже этажом. Она к нам приходила, помнишь? Неделю назад.
— Да я ее в квартиру не пущу!— возмутилась Шуша.— Шпионку эту! Чтобы она всему двору обо мне рассказывала! Ходит, хвалит, у вас так прибрано, уют, а сама глазами так — туда-сюда, туда-сюда! Что прикарманить!
