Поль Виалар - И умереть некогда
Джонсон смерил взглядом эту полувдову и, в свою очередь, скорчил гримасу. Ему нравились высокие, стройные, начитанные и непременно дорогостоящие девицы, и чтобы кто-то мог польститься на такую малопривлекательную, лишенную обаяния толстуху — это просто не укладывалось у него в голове. Он подумал, что либо у Фритша начисто отсутствовало воображение, либо, наоборот, оно было слишком пылкое. Это отнюдь не возвеличило Фритша в его глазах, только позволило вполне справедливо прийти к выводу, что тот не принадлежал к людям его породы. Зато его успокаивало то, что Гюстав, — хотя многое тревожило его в поведении и поступках последнего, которые еще требовали уточнения, — никогда не позарится на такую женщину, и отсутствие мадам Каппадос подле мадам Люси и Рабо казалось ему счастливым предзнаменованием.
Вдова миллиардера появилась как раз когда собирались выносить тело. Полотнища черного крепа закрывали ее с головы до ног, что выглядело несколько странно, но она ни в чем не знала меры и, следуя обычаю предков чтить и оплакивать мертвецов, вырядилась соответственно, а очутившись перед гробом, начала бурно проявлять горе.
Да, она оплакивала этого Фритша, который так часто ей докучал. Она плакала, как плакала на груди мадам Люси, когда впервые увидела ее. С такой же непринужденностью она будет смеяться, как только кладбище останется позади и все будет забыто. А почему бы ей и не смеяться: ведь Гюстав прислал ей бумаги, доверенность, и сейчас, уже подписанные ею, они лежали у нее в сумочке. Шесть месяцев спокойной жизни!.. А там видно будет — она дала себе слово позаботиться об этом и принять необходимые меры, чтобы так оно было и дальше. Служители похоронного бюро как раз поднимали гроб, когда она подошла и осенила его широким крестом с помощью ветки самшита, лежавшей в блюде со святой водою, которое стояло на стуле.
В церкви среди горстки присутствующих, затем на кладбище, где все прошло очень быстро, мадам Каппадос стояла в первом ряду, возле могилы, у самого края, рядом с мадам Люси. Чуть поодаль от них стоял Гюстав. Костюм на нем был довольно светлый — тот самый, в котором он был в Орли, когда там сгорело все, что он привез с собой из Америки; он подумал было пришить к лацкану кусочек черного крепа, но потом решительно отбросил эту мысль: просто надо выделить время и одеться как следует — это становилось уже необходимо. Немного дальше стоял Джонсон — Джонсон, который в эту минуту еще считал, что вместе со своим союзником Фридбергом и экспансивным Беллони представляет наиболее активную и цепкую часть ЕКВСЛ. Дальше простирался пологий холм, на склонах которого раскинулось кладбище Пер-Лашез, где находился семейный склеп Фритшей, и за ним — город, весь огромный Париж, с его домами, дымящими заводами, людьми, которые суетятся, как муравьи, снуют туда, сюда без всякой цели. А дальше — вся остальная Франция, Европа (опутанная нитями ЕКВСЛ), и моря, и Азия, и Австралия, и два американских континента, и весь мир — мир, владычество над которым, что бы ни делал Гюстав, чего бы он ни желал, как бы ни была тверда его воля, какой бы сильной ни была любовь к Лоранс, являлось пределом его желаний, целью его жизни. Мир, в котором человек его масштаба — он это знал — никогда не погибнет. Мир, которым, однако, не под силу владеть одному человеку; каков бы ни был этот человек, — он неизбежно погибнет, исчезнет, будет уничтожен, если нарушится равновесие, ибо мир обладает силами, несоизмеримыми с силой этого пигмея, и хоть он, возможно, и кажется другим людям гигантом, он будет в мгновение ока поглощен и предан забвению, словно никогда и не существовал.
Глава XVIII
По окончании церемонии Гюстав с Джонсоном отправились вместе обедать. За столом они говорили о разных пустяках. Тем не менее Джонсон пришел к убеждению, что не ошибся и что от этого Рабо надо избавиться как можно быстрее: хоть он и объяснил, почему приехал в Париж и что́ намерен предпринять в связи с ЕКВСЛ, он был несомненно опасен — теперь Джонсон в этом не сомневался. Слишком он был сильным, слишком изворотливым, слишком уверенным в себе — видимо, он лишь случайно оказался простым шофером в Ницце. Такое предположение было бы противоестественным для француза, но ньюйоркца это не могло удивить, и Джонсон лишь еще больше укрепился в своем убеждении. Да, Рабо надо устранять. Любопытно, что Гюстав в это же самое время точно так же думал о Джонсоне, с той лишь разницей, что теперь у него уже было оружие — оружие, которое лежало у него в кармане и позволяло это осуществить.
— Мы вместе возвращаемся в Ниццу?
— Я так полагал.
— Вечерним самолетом?
— Нет, — сказал Гюстав, — мы ничего на этом не выиграем, поэтому я забронировал два спальных места в «Голубом экспрессе». Поужинаем вместе в вагоне-ресторане, а потом спокойно выспимся.
Так все и произошло. Правда, Гюстав между обедом и отъездом провел шесть часов в обществе мадам Люси, разбираясь в делах. Расстался он с ней, лишь отдав все необходимые распоряжения: теперь он знал, что может ей довериться, что она точно все выполнит. Прежде чем с ней расстаться, он рассказал, что задумал приобрести участки в Симьезе, и хотя согласия ее не требовалось, она одобрила его начинание: денег было столько, что, на ее взгляд, такое помещение капитала было бы весьма удачным. В результате Гюстав уехал, увозя с собой, помимо доверенности, скрепленной подписью мадам Каппадос и заверенной у нотариуса, чековую книжку, которую он имел право заполнять и подписывать сам. Кстати, первый чек он выписал на имя мадам Каппадос, которой понадобились деньги. О, сущий пустяк — какой-то миллион! Она сделала кое-какие покупки, которые сама считала излишними!
Поужинав и даже по-дружески выпив затем виски в вагоне-баре, Джонсон и Гюстав — оба разделись в своем двухместном купе и на специально приготовленные для этой цели плечики повесили свои пиджаки, в карманах которых находились некоторые бумаги, не нарушившие, однако, добрососедских отношений между указанными неодушевленными предметами, утрачивающими на время ночи всякую связь с живыми владельцами. Затем оба улеглись один над другим, причем Гюстав уступил нижнее место тому, кто пока еще был его патроном; оба испытывали известное недоверие друг к другу, но лишь в той мере, в какой испытывают его обычно дельцы, что не мешает им сохранять уверенность в себе, а потому и спокойствие.
Утром они прибыли в Ниццу. За эти три дня — день, ушедший на «болезнь» Гюстава, и два других — на его «путешествие» — накопилось много дел. Джонсон указал на это Гюставу, но тот и сам это знал. ЕКВСЛ стремительно развивалась, и надо было принимать целый ряд решений. Правда, теперь с акционером Каппадос (и двумя другими) справиться будет легче, поскольку обращаться придется к мадам Люси, которую, насколько понял Джонсон, Гюстав совершенно околдовал. Однако Гюстав принялся возражать: Джонсон не должен быть таким легковерным, мадам Люси не так проста!
— Достаточно вспомнить, какими глазами она на вас смотрела!
— Вот именно, — сказал Гюстав, — то обстоятельство, что я не могу, а главное, не хочу стать во всех отношениях заместителем Фритша, может привести к тому, что она начнет противиться моим предложениям и даже возненавидит меня.
— Послушайте, старина, — произнес со смехом Джонсон, — ну, сделайте над собой усилие: дела все-таки прежде всего!
— Вот именно, тем более что это — мои дела.
Несмотря на все свое хитроумие и опытность, Джонсон не сумел постичь скрытого смысла этих слов. Они расстались на перроне вокзала.
— До скорой встречи в конторе, — сказал Джонсон. — Мне надо показать вам обязательства, которые мы подписали в Италии.
— Я появлюсь очень скоро. Но мне все же нужно заскочить к себе.
— А мне — в «Рюль». Давайте встретимся через час.
— Я появлюсь, как только смогу.
— Обедать будем вместе?
— Нет, извините, не смогу. Моя невеста может обидеться. Я ведь только что приехал, и мне надо немного побыть с ней.
— Для этого у вас еще будет весь вечер, — сказал Джонсон не очень любезным тоном.
Да, Гюставу необходимо было увидеть Лоранс. Целых три дня! На этот раз он послал ей две телеграммы. Последнюю — вчера вечером, чтобы сообщить о своем приезде. Но на перроне никого: могла бы она все-таки приехать на вокзал! А, ладно! Пусть даже она немножко подуется, зато он вернулся победителем, ему теперь не нужно занимать, у него есть деньги, чтобы довести до конца свою затею в Симьезе. Он не: будет все раскрывать Лоранс — она не поймет, а размеры его обязательств перед мадам Каппадос только испугают ее. Что ж, будем молчать, но радость победы все-таки остается. Не так уж худо возвращаться победителем. Во всяком случае, Лоранс теперь будет знать, что он никогда ничего не обещает зря. Гюстав был бы очень удивлен, если б ему сказали, что как раз эта его уверенность в себе и рождала в ней опасения, страх, даже ужас, — у нее, которая располагала временем, чтобы поразмыслить и все обдумать.
