Вирджиния Эндрюс - Цветы на чердаке
Удовлетворив естественные потребности, но по инерции продолжая пререкаться, мы постепенно перешли к обсуждению того, что нам удалось увидеть и услышать.
— Как ты думаешь, мама собирается выйти замуж за этого Барталомью Уинслоу? — спросила я, чувствуя, что мои постоянные страхи оказались не такими уж беспочвенными.
— Откуда я знаю? — небрежно ответил Крис. — Хотя, конечно, по-моему, все думают именно так, а эти люди, наверное, лучше знают маму с этой стороны, чем мы.
Какая ерунда. Разве мы, ее дети, не должны знать нашу маму лучше, чем кто угодно другой?
— Зачем ты так говоришь, Крис?
— Как?
— Почему ты сказал, что кто-то может знать ее лучше нас?
— Человек многосторонен, Кэти. Для нас наша мать — это наша мать. Для дугах — это красивая, сексуальная молодая вдова, которая вскоре унаследует огромное состояние. Не удивительно, что мотыльки начинают слетаться на свет.
Вот это да! И он может говорить обо всем этом так небрежно, как будто это не имело для него никакого значения. Внутренне, правда, он наверняка очень переживал, точно так же, как и я, поскольку я знала, что он не хочет, чтобы наша мама снова выходила замуж. 'Внимательно посмотрев на него, я с облегчением убедилась в правильности своей догадки.
Однако, со вздохом подумала я, мне не помешало бы иметь хоть немного его оптимизма. Я всегда была склонна думать, что жизнь поставит меня между Сциллой и Харибдой и заставит ходить по лезвию ножа. Да, было бы здорово полностью переделать себя и стать такой же, каким был мой брат: всегда довольной и с уверенностью смотрящей в завтрашний день. Мне следовало бы научиться скрывать свои чувства, как это делал он. Мне стоило бы научиться никогда не хмуриться, сохранять на лице постоянную улыбку и не стараться заглядывать в будущее.
Мы уже не раз говорили о перспективе нового замужества матери, и пришли к выводу, что не хотим этого. Мы подспудно полагали, что она все еще принадлежит отцу, мы хотели, чтобы она оставалась верна памяти о нем и своей первой любви. Если она снова выйдет замуж, найдется ли в ее сердце место для нас четверых? Захочет ли этот Уинслоу, со своим привлекательным лицом и большими усами, содержать в своем доме четверых чужих детей?
— Кэти, — подумал вслух Крис, — а не кажется ли тебе, что у нас есть прекрасная возможность исследовать этот дом? Наша дверь не заперта, бабушка и дедушка заняты гостями внизу. Мама тоже. Отличное время, чтобы выведать, что возможно, о доме, в котором нас заточили.
— Нет! — испуганно воскликнула я. — Представь себе, что будет, если бабушка узнает? Она с тебя семь шкур спустит.
— Тогда оставайся с близнецами, — сказал он с удивившей меня твердостью. — Если меня поймают, что вряд ли, я понесу наказание и возьму на себя всю вину. Подумай о том, что когда-нибудь нам может понадобиться убежать отсюда, и мы не будем знать, как. — Он весело улыбнулся и продолжал. — Так или иначе, я собираюсь переодеться. На всякий случай.
Переодеться? Как?
Но я забыла о скопище старой одежды на чердаке. Он пробыл там несколько минут и вернулся в старомодном черном костюме, который был ему почти как раз. Крис был высоким и крупным для своего возраста. Поверх своих светлых волос он надел бесформенный черный парик, найденный им в одном из сундуков. Вероятность того, что его примут за мужчину небольшого роста была небольшой, даже при скудном освещении. Слишком смешон был этот мужчина.
Он с гордостью прошелся передо мной взад и вперед. Потом он встал в вальяжную позу и сделал вид, что курит невидимую сигару, как Маркс, подошел ко мне и с самодовольной улыбкой отвесил глубокий поклон, широким взмахом руки снимая невидимую шляпу. Мы вместе рассмеялись, и он, выпрямившись, сказал:
— А теперь, скажи мне правду. Кто определит, что этот мрачный темноволосый мужчина принадлежит к клану Фоксвортов?
Никто! В самом деле, кто хоть раз видел такого Фоксворта? Неуклюжего, тощего, с болтающимися в разные стороны конечностями, правильными чертами лица и черным птичьим гнездом вместо волос, да к тому же и с неровно нарисованными карандашом усами. Ни одна из фотографий на чердаке не была даже отдаленно похожа на это самонадеянное создание.
— О'кей, Крис. Представление окончено. Иди, узнай все что сможешь, но не оставайся там слишком долго. Мне будет не хватать тебя.
Он наклонился к самому моему уху и театрально-заговорщическим голосом прошептал:
— Я скоро вернусь, моя красавица, и принесу с собой мрачные секреты этого огромного-преогромного и старого-престарого дома. — И, неожиданно чмокнув меня в щеку, он исчез за дверью.
Секреты? Какие секреты? И он еще говорил о моей склонности к преувеличениям! Разве он не понял, что единственные секреты здесь — мы?
Я уже приняла ванну и вымыла голову, и, конечно, в Рождественскую ночь я не могла одеть вчерашнюю ночную рубашку, тем более, что «Санта» подарил мне несколько новых. Я остановилась на прекрасной рубашке с длинными рукавами, резинками на запястьях и отделкой из голубой сатиновой ленты, а спереди и сзади на корсаже были оборки. Ткань была с узором из вышитых на ней роз с зелеными листьями. Одев эту изящную сорочку, я сама чувствовала себя изящной, утонченной и до крайности красивой.
Поэтому, когда перед уходом Крис окинул меня взглядом с головы до пальцев моих босых ног, едва высовывающихся из-под подола сорочки, в его глазах читалось нечто, чего я в нем раньше не замечала, а он не вкладывал в свои взгляды. Он посмотрел на мое лицо, на каскады волос, ниспадающих до пояса, и даже ниже, и я знала, что они блестят, потому что я каждый день их причесывала. Он был целиком под впечатлением от моей красоты, и стоял, будто ослепленный, также, как когда он смотрел на покачивающиеся под корсажем округлые ягодицы матери.
И не удивительно, что он добровольно поцеловал меня, я знала, что была похожа на принцессу.
Стоя в дверях, он помедлил, еще раз взглянул на меня в ночной рубашке, и, думаю, ему очень понравилось изображать благородного рыцаря, защищающего свою прекрасную даму, спящих детей и всех, кто полагался на его силу и мужество.
— Береги себя, пока я не вернусь, — прошептал он.
— Кристофер, — прошептала я в ответ, — тебе не хватает только щита и белой лошади.
— Нет, — снова прошептал он, — и единорога, и копья с нанизанной на него головой дракона, и тогда я прискачу назад в сияющих белых доспехах, когда метели начнутся в августе, солнце будет в центре неба, и когда я сойду с лошади, ты увидишь, что мой рост двенадцать футов, поэтому говори со мной уважительно, леди Катерина.
— Да, мой господин. Иди и покончи с драконом, но поспеши, ибо меня терзает одиночество в моем замке, где все мосты подняты и решетки опущены.
— Прощай, — прошептал он, — и не бойся. Вскоре я вернусь, и ты снова будешь в безопасности.
Я захихикала и забралась в кровать рядом с Кэрри. Сон долго не приходил ко мне в эту ночь. Я думала о матери и о том мужчине, о Крисе и обо всех мальчишках и мужчинах, о романтике и о любви. Незаметно для себя я заснула, и до меня еще долго, сквозь сон, доносились звуки музыки снизу. Перед тем как окончательно погрузиться в сновидения, я дотянулась до своего колечка с гранатом в ферме сердца. Кольцо уже давно не одевалось на палец. Папа надел мне его, когда мне было семь лет, и теперь я носила его на золотой цепочке как талисман.
С Рождеством, папа!
ИССЛЕДОВАНИЯ КРИСА И ИХ ПОСЛЕДСТВИЯ
Внезапно чьи-то твердые, жесткие руки грубо схватили меня за плечи и начали трясти, чтобы разбудить. Испуганная и очумевшая от неожиданности, я напрягла зрение и с трудом узнала в стоявшей передо мной женщине маму. Она сверкала на меня глазами и раздраженно требовала ответа на вопрос:
— Где твой брат?!
Пораженная ее видом и поведением, я отпрянула от нее и взглянула на соседнюю кровать. Пусто.
Должна ли я солгать, — проносилось у меня в голове, сказать, что он на чердаке? Нет, это наша мама. Она любит нас и все поймет.
— Кристофер хотел посмотреть комнаты на этом этаже, — сказала я.
В конце концов честность — лучшая политика. Самая мудрая. И потом мы никогда не врали ни матери, ни друг другу. Только бабушке, когда это было необходимо.
— Черт, черт, черт! — закричала она в бешенстве, с налившимся краской гнева лицом. Теперь гнев был направлен на меня. Скорее всего ее драгоценный старший сын, которого она любила больше всех, не предал бы ее без моего дьявольского влияния. Она трясла меня до тех пор, пока я не почувствовала себя тряпичной куклой, и мои глаза не стали смотреть в разные стороны.
— За одно это я никогда, ни по какому особому случаю не разрешу тебе и Кристоферу выйти из этой комнаты: вы оба дали слово и нарушили его. Как я теперь могу доверять вам? Я думала, что могу. Я думала, что вы любите меня и никогда не предадите!
Мои глаза расширились еще больше. Каким образом мы ее предали? Ее поведение шокировало меня. Мне казалось, что это она предает нас.
