Разорвать тишину - Гаврилов Николай Петрович
— Уходите сегодня? — словно угадав его мысли, спросил монах.
— Уходим, — твердо ответил Алексей. — Хватит! Каждый день — как жизнь… Не знаю, куда — но уходим. Еще раз предлагаю, пойдем с нами. Здесь ты умрешь.
— Нет, доктор. Не буду я больше никуда бегать. Здесь раненые, здесь ослабевшие от голода. Здесь часовня. С тех пор, как монастыри позакрывали, все бродил, искал чего-то нужного, а оно меня само нашло. Зачем мне куда-то идти? А вы уходите. С вами у людей лишняя надежда появится. Вдруг вам удастся к поселку выйти и помощь сюда позвать. Другие бы не позвали, постарались бы неприметно на запад пробраться, не привлекать к себе внимание властей. А вы позовете. Я знаю… — закончил монах и склонил в прощальном поклоне непокрытую голову. В ветвях низких сосен зашуршали первые капли дождя.
Через два часа, когда на горизонте взошло невидимое за серыми облаками солнце, Санька, пользуясь общей суетой сборов, пробрался сквозь густые заросли кустарника к высокой развесистой сосне, растущей отдельно от остальных деревьев. В тени ее редких ветвей еще лежал снег. Здесь уже можно было встретить кого-нибудь из ссыльных, но сейчас возле сосны было тихо и безлюдно. Санька несколько раз обошел вокруг дерева, отметил взглядом выпуклости сучков на коре и, обхватывая руками ствол, полез наверх. Замысел был прост: забраться на сосну как можно выше и сверху, за сплошной стеной камышей, увидеть неведомый край, куда они сегодня уходят.
Санька лез все выше и выше, зажмурив глаза и прижимаясь щекой к старой, потресканной, липкой от смолы коре. Но ему не повезло. Когда земля осталась далеко внизу, он открыл глаза и увидел, что рыжие болота до горизонта покрывает непроглядная пелена дождя. Со стороны затоки видимость была хорошая, там за серой дымкой уже проглядывалась необъятная река, медленно несущая свои воды на север. Но та часть мира Саньке была не нужна.
Внизу папа уже подготовил березовые жерди и закапал свечным воском спички, разложив их по разным карманам, мама с актрисой приготовили на костре кипяток, чтобы согреться перед дорогой, а художник Миша Беленький быстрыми штрихами нарисовал в альбоме последний эскиз заброшенной фактории с гигантским, уходящим в небо, крестом на крыше часовни. Все было готово к тому, чтобы, не оглядываясь, покинуть эту угрюмую безымянную возвышенность, неотмеченную ни в одном атласе мира, но навсегда оставшуюся во снах тех, кто выживет.
Перед расставанием жена инженера положила на свои ресницы густой слой туши, накрасила карминовой помадой губы и надела на шею в три ряда белые бусы, нетронутые блатными. С этого момента она оставалась один на один со своим слепленным из пустоты мужем и людоедами из бездомных, которые совсем скоро перестанут прятаться по кустам. Ей бы покинуть факторию вместе со всеми, но она не захотела бросить мужа; не потому, что он того достоин, а потому, что она такая. И сейчас ей хотелось навечно остаться в памяти тех, кто уходил, настоящей, красивой женщиной.
Сам инженер, напоминающий своим мрачным видом побитую старую собаку, на прощание пожал Алексею руку, вновь повторил, что он совершает ошибку, но когда они ушли, взобрался на самую вершину гряды и потом еще долго смотрел на необъятные восточные болота, скрытые за пеленой моросящего дождя. Котикового пирожка на его голове уже не было, капли воды стекали по мокрым волосам и щетине на щеках, воротник пальто был поднят. Даже сейчас инженер не находил в себе силы признать, что его решение остаться было продиктовано не надеждой, а обычной трусостью, страхом самому сделать первый шаг против течения судьбы.
И если те, кто в эти минуты уходил в неизвестность, открывая для себя новую terra incognita, погибнут, он в глубине души останется рад. Не потому, что желал им зла, а потому, что так приятно всегда быть правым.
Так было и так будет. Всегда кто-то уходит, а кто-то смотрит им в спину. Двое мужчин, три женщины и один подросток с березовыми жердями в руках прошли один за другим по пологому склону холма и вскоре скрылись из вида в мокрых камышах. Впереди лежал неведомый зыбкий край.
Пускай инженер думает, что хочет. А мы зайдем в храм, купим в церковной лавке свечу и поставим ее перед таинственной иконой Николы Доброго. Пускай она горит, освещая путь всех тех, кто без страха идет навстречу своему будущему.
Глава 6
Затерянное среди бескрайних таежных массивов глухое село Покровское дымилось печами. По крышам низких бревенчатых домов с резными наличниками на окнах надоедливо стучал затяжной дождь. На улицах было пусто и тихо, лишь слышалось журчание воды, сбегающей по деревянным желобам с крыш хозяйских построек, да за огородами шумела разбухшая от ручьев лесная речка Каменка, прозванная так из-за отполированных черных валунов, бурлящих в ее стремнине.
В тайгу окончательно пришла весна. Во многих дворах уже белели мокрые от дождя низкие развесистые яблони. Совсем скоро в синеве неба выглянет летнее солнце, зазвенят комары, а вечерами возле каждого забора на лавочках будут сидеть мужики и бабы, и дети до самой темноты будут купаться в речке, со смехом и визгом пытаясь удержаться на скользких гладких валунах. Но пока на улицах никого не было. На крыше сельсовета безжизненно свисал с шеста мокрый красный флаг.
— Ты зачем у председателя лошадь просил? В тайгу собираешься? — не поздоровавшись, спросил Степан, зайдя в избу охотника Кузьмича. Сам Кузьмич только что вернулся из сарая, неся в руках охапку сухих просмоленных поленьев. В нетопленной горнице было сыро и неуютно. С неудовольствием поглядывая на непрошеного гостя, охотник с грохотом бросил поленья возле обмазанной глиной печки.
— А тебе-то что? Со мной пойти хочешь?
— Мужики говорят, ты за Петров скит собрался, — не отвечая на вопрос, продолжил Степан, неторопливо опускаясь на лавку.
Сибирские разговоры обычно медленные, неторопливые, как неспешно текущие воды Оби. Все эмоции скрыты в глубине. Кузьмич молча открыл заслонку и поднес к поленьям зажженную спичку. Его лицо и борода на мгновение осветились красным.
Через несколько дней после их возвращения с устья Назино, охотник вдруг проснулся посреди ночи, зачем-то подошел босиком к занавешенному цветной занавеской окну и долго вглядывался в темноту, словно хотел за двести ночных верст разглядеть, что сейчас происходит на далекой речной гряде, которая совсем скоро должна превратиться в огромное кладбище. Как и уполномоченный Сивцов, он не спал до самого рассвета, ворочаясь на скрипучей кровати. Ему казалось, что в горнице кто-то есть, и этот кто-то все время на него смотрит.
Здесь разница, хорошо заметная только Богу. Если уполномоченный поворочался-поворочался до восхода солнца, а затем заснул, утром навсегда забыв о неприятном чувстве, то Кузьмич остался с этим чувством жить дальше.
— Да, за Петров. Пойду, посмотрю, что там, — после долгого молчания нехотя ответил он.
— Так я и думал. Жалеешь всех… А нам от жалости твоей одни убытки. Как им поможешь? Сюда приведешь? Начальство в районе узнает, и нас вместе с ними заберут. Как помощников. Даже думать забудь, — это я тебе от всех мужиков говорю… — Степан замолчал, засопел и полез в карман мокрого ватника, доставая оттуда кисет с самосадом.
— Все равно пойду. Хоть разузнаю, что там и как. Люди же там умирают, — ответил охотник и поднялся от печи, давая понять, что разговора не получилось. Затем помолчал и добавил: — Понятно, что всем не поможешь. Но если хотя бы одного человека удастся живым из болот вывести — разве этого мало?..
«Спасая одного, спасешь весь мир», — так сказано в древней священной книге, которая на несколько тысячелетий была старше самого Кузьмича. Сам охотник никогда не слышал этих слов — наш бедный человеческий разум ограничен суетой своего времени. Но зато это знала его совесть, число дней которой очень велико.
Это трудно объяснить, но иногда молитвы незнакомых людей, отражаясь от неба, становятся без звуков услышанными на другом краю света. Чудеса творятся через людей — пока охотник не принял решения пойти к заброшенной фактории, он не находил себе места, словно кто-то, не переставая, шептался в его сердце. Но как только он решился, сердце замолчало, зато появилось нетерпение. Отвечая на зов своей совести, Кузьмич собрался в дорогу всего за два дня, и уже на следующее утро после разговора со Степаном вышел из Покровского на запад, ведя за поводок навьюченную лошадь. В тот самый момент Алексей и его спутники спустились с гряды и скрылись в камышах.
