Анна Матвеева - Небеса
Водить Вера научилась быстро, экзамены сдала с первого раза в школе и со второго — в ГИБДД (не следовало хамить инспектору). Брат отдал ей свою полуновую «девятку», и Вера наконец узнала, как это бывает, когда у тебя вырастают крылья. В Николаевске она еще сдерживалась, но, вырвавшись на трассу, забывала о всяческом благоразумии, орала вместе с радио, лихо закручивала руль и обгоняла всех, кого можно было в принципе обогнать на «девятке».
Артем любил ездить с женой, в такие минуты все между ними становилось проще и лучше прежнего: ему нравился прищуренный профиль Веры и то, как она быстро набрасывает на себя ремень — будто спасательный круг, а потом так же быстро откидывает его прочь, лишь только пост ГИБДД останется позади. Нравились ему и ее дикие песни, перекрикивающие радио, и плетеные игрушки, развешанные над обзорным зеркалом, и сам запах машинного салона — временного Вериного жилья, куда был допущен и он. «Твое место — место смертника», — однажды сказала Вера, но Артем только рассмеялся — чего-чего, а смерти он не боялся совсем.
…Сегодня Артем собирался поехать на дачу вместе с Верой, помог ей сгрузить в машину свертки, пакеты, мешки с коробками, но вдруг они снова разругались — прямо на улице, перед гостеприимно распахнутыми дверками автомобиля. Прошло всего несколько дней после той, старой ссоры, и раны пока не стали рубцами, а впрочем, рубцы порой болят не меньше свежих ран…
Артем великодушно пытался простить Веру — но оправданий для нее не находил. Вера, та вовсе не ждала от мужа ни прощения, ни понимания: ей казалось, что Артем внезапно ослеп, раз не может отличить очевидное от невероятного. Лишь только с губ беременной жены слетела очередная стрела для владыки, Артем пошел прочь, подальше от машины и Веры, которая всего через полчаса будет громко петь за рулем.
* * *Он думал, погуляет с полчаса и вернется — Вера вряд ли приедет раньше вечера. Беда в том, что дома ему сидеть было невмоготу: вымученный руками жены уют напоминал о том, что они могли быть вместе, а не только рядом.
День выдался холодным, но снега не было совсем. Такой подмороженный, сухой декабрь для Николаевска редкость — обычно к декабрю здесь сугробы, как в тайге: если, конечно, городские власти не подсуетятся. А суетились они, как правило, только перед выборами, так что в этом году на хорошую жизнь николаевцы не рассчитывали — до очередного волеизъявления оставалось два года. Впрочем, и зима настоящая пока не началась. Артем шел быстро, и скоро перед ним появилась арка храма Всех Святых: заканчивалась служба, во дворе толпились люди.
Похоже на первомайскую демонстрацию, какие Артем еще успел застать в студенчестве. Или на ее модную версию — пикет. Озябшие участники вооружены плакатиками, из рупора доносятся громкие слова. Звон колоколов их, впрочем, перекрывал. Ближе всех к отцу Артемию стояла женщина с учительскими чертами лица, в руках у нее красовался аккуратный плакат: «Сергий встал к народу задом, пнуть его сильнее надо!»
Плакаты парили в воздухе как паруса: «Педераст с крестом хуже черта с хвостом», «Наш епископ — голубой» и даже «Ее пустим козла в храм!». Артему в голову бросилась горячая кровь: еще секунда, и он сломал бы пару плакатов о первую попавшуюся шею. Успел остановиться, опутал руки и ноги невидимыми веревками, придавил язык воображаемым камнем.
Над куполами куксились небеса, серые и надутые, как обиженная старуха. Первые, крупные и филигранные, снежинки медленно летели в воздухе, не догадываясь, какой грязью станут всего через пару минут.
Пикетчики расступались перед Артемом в разные стороны — будто в ансамбле «Березка», пропускали священника вперед, — и он в очередной раз порадовался, что сегодня, как всегда, в рясе. Не в пример некоторым отцам, при первой возможности норовящим нарядиться в мирское платье, Артем всегда носил рясу — ему казалось, что она защищает его лучше любых лат.
За плакатами Артем не сразу заметил группу нахохленных отцов в праздничных облачениях: широкие рукава пляшут на ветру, льется черный водопад игуменской бороды — отец Гурий с большим мегафоном в руке удовлетворенно разглядывает пикетчиков. Артем впервые заметил, как игумен похож на большую крупноносую птицу — из тех, что зимуют вдалеке от Николаевска.
Судя по праздничным облачениям, иконам и хоругвям, бунтовщики задумывали крестный ход, но получился у них пикет: кругом теснились миряне с плакатами. Игумен Гурий громко вещал, что все верующие люди должны объединиться перед лицом опасности, угрожающей православному миру. Колокола умолкли, и теперь игумена было слышно хорошо — гулкое эхо преувеличенного голоса неслось по кладбищу, пугая ворон.
Артем пытался пройти в храм, но у самого входа пикетчики стояли плотными рядами, как книжки на полке. Бунтовщики делали вид, что не замечают отца Артемия: игумен Николай шептался с отцом Андреем Пемзером, отец Гурий набирал силы для новой мегафонной проповеди. За вздернутыми плечами протоиерея Геннадия Симачева Артем увидел еще одного человека и узнал лицо.
Отец Артемий давно не общался с бывшим наставником: каждого удерживали собственные дела, которыми очень удобно прикрывалось нежелание прежней близости. При встрече беседовали быстро и скупо, будто жалели слов друг для друга. Неизвестно, что думал отец Георгий, но Артем про себя знал: всем лучшим и главным в своей жизни он обязан именно этому человеку. И пусть живое деревце дружбы теперь стало валежником, Артем и представить боялся, что сталось бы с ним без отца Георгия. Если бы они не встретились тем сентябрем, чем Артем жил бы сейчас, где выискивал пищу для голодной души? Не будь наставника, не было бы и решимости изменить свою дорогу, уйти из освещенного города в темное поле, где не сразу, а после долгих усилий вспыхивает свет солнца — такого, что в тысячу раз ярче лампочек, выдуманных человеком. Именно отец Георгий пробудил в Артеме страстность веры. Именно отец Георгий стоял рядом с бунтовщиками, стараясь не смотреть в сторону бывшего воспитанника.
Толпа зашумела, как маленькое взбесившееся море, и быстрой волной потекла к храму.
— Сергий, выйди к нам! Покажись!
Пикетчики пытались подняться по ступенькам, но в храм смутьянов не впустили. На паперти стояли несколько человек.
— Вы не молиться сюда идете, — сказала девушка в темном платке, один конец которого был свободно закинут за спину, как у женщин на старых картинах. Защитников было мало, но они стояли накрепко и лица их были такими, какими бывают лица тех, кто ясно все для себя решил. У ограды выстроились нищие: они внимательно, как из партера, следили за церковным спектаклем. Артем машинально отметил, что давешней юродивой среди них нет.
