Дина Рубина - Синдикат
— Вы смотрели вчера по телевизору их обязательную программу? Они откатали ее великолепно, зал буквально взорвался израильскими флажками! Вот это и будет нашим гвоздем…
— Так они приедут? — спросил всегда подозрительный Петюня… — Эти вот, как вы сказали?.. — он ни о ком и ни о чем никогда не слышал.
— Я веду переговоры… должен еще связаться с их менеджером. Она несет на церемонии закрытия олимпиады израильский флаг и по этому поводу сейчас к Ней невозможно пробиться… Когда послезавтра они вернутся домой…
— А где они живут? — спросил Петюня.
— Вообще-то они израильтяне, — торопливо вставил Клещатик.
— А где они живут? — настырно повторил вопрос Петюня.
— Вообще? — легко и как-то скороговоркой переспросил Ной Рувимыч, — Вообще — в Америке…
Мы с Яшей переглянулись. Синдикат устраивал праздник виртуальной страны, с виртуальными спортсменами на ледовой арене, в России. А между тем мы точно знали, что эта страна существует, и в данный момент истекает кровью…
…Бедный Клавдий, кажется, изнемогает от всего этого. Он понимает, что Синдикат должен отбацать Праздник Страны как можно громче — такова традиция, такова идеологическая установка, которую подкачивает Клещатик своими таинственными и крепкими связями в Иерусалиме. В то же время Клаве хочется, чтобы его оставили в покое, чтоб он остался дома один, разулся, прошелся незакованной в обувь раненой ногой по кухне, надел любимый красный фартук в белый горошек и зафаршировал баранью ногу, о которой я слышу вот уже полгода и не пробовала ни разу…
Клава мужественно пытается противостоять колоссальной утечке бюджета на Праздник, я уже заявила ему, что дам на эти утехи плебса тысяч двадцать, и ни копейкой больше. Но все мы понимаем, что бессильны.
Клещатик обаятелен, как дьявол, улыбается, говорит душевно, убедительно… и вот уже минут через десять чуть не вся коллегия синдиков наперебой предлагает всевозможные фенечки: Миша Панчер предложил заказать особое мороженое: шарик — синий, шарик — белый, отразив государственные цвета.
— И сделать съедобные флажки, — подсказал негромко Яша… — чтобы в финале праздника гости их дружно съели…
Все эти торжественно-рекламные глупости сожрут, конечно, львиную долю годового бюджета. Но, чтобы накрутить расходы Синдикату, Клещатик еще настаивает на увеличении числа артистов, количества номеров, численности танцоров…
— Понимаете, — говорит он, — огромное пространство льда не должно пустовать. Это провально — в смысле впечатления. На льду что-то должно происходить постоянно. Гигантские площади льда должны быть задействованы…
— Так посади на нем рыбаков, Норувим, — нетерпеливо оборвал его Клава. — И тогда вечером мы будем иметь хороший ужин… А для смеху пусть один из них провалится в прорубь…
Клавдий именует Ноя Рувимыча по-своему, сокращенным «Норувим» — и это странное имя, напоминающее имя какого-нибудь библейского серафима, архангела или провинившегося перед Господом, падшего ангела, очень тому подходит…
Словом, Клещатик просачивается сквозь стены, проникает гибкими пальцами дьявольского хирурга сквозь ткани мышц, вынимает сердце из груди и кошелек из желудка. Кажется, он владеет навыками гипноза, который действует на всех, кроме Угрозы Расстреловны.
Вчера она остановила меня в коридоре и, глядя в пол, отчеканила: — «При том, что деятельность вашего департамента — никчемная чепуха и разбазаривание средств, я вижу, что вы единственная сопротивляетесь этому спруту Клещатику. Вы отказались проводить свои тусовки в «Пантелеево», это правда?» И не слушая меня, дальше: — «И молодцом. Я хочу, чтоб вы знали — «Пантелеево» принадлежит ему, ему лично, через этот сарай, через подставных лиц прокачиваются наши миллионы…» «Откуда вы знаете?» — потрясенно спросила я. Она усмехнулась, сказала — «а я не вчера родилась. И в той организации, где я до вас работала, там умели раскапывать…» — и отмаршировала прочь.
Я действительно не езжу в «Пантелеево» и, похоже, Ной Рувимыч с этим смирился. Для наших тусовок шустрый Костян, прочесав Подмосковье, нашел чудный санаторий «Лесные дали» на берегу Истринского водохранилища… В первый раз я ожидала скандала, вроде того, о каком мне рассказывали мои ребята… Однако художники, писатели, кинематографисты и барды, собранные в этом дивном месте, благополучно расселились по номерам и два дня взахлеб общались, не выходя из конференц-зала, хотя погода стояла прекрасная и я побаивалась, что эти, известные и уважаемые, люди просто разбредутся гулять по лесу. Однако они вцепились друг в друга, смотрели фильмы, спорили до ночи, и никак не могли расстаться. Мы с Костяном записали все выступления, я отредактировала, и вскоре уже Сережа Лохман издал нам великолепный сборник статей о литературе и искусстве, с обширной и страстной дискуссией страниц на сорок в конце, — который мгновенно стал библиографической редкостью…
…Так вот, перекличка, посвященная грядущему Празднику Страны. На ней произошел еще один, на первый взгляд, пустяковый эпизод.
Изя Коваль, продолжающий носиться с идеей круиза по Волге, опять влез со своей темой: Казань, Саратов, Самара, Новгород… Плавучий лекторий, водичка за бортом, заливка ментальности прямо в уши… А Клавдий сказал: добавь к проекту график температуры воды, чтоб бабы могли захватить бикини. Потом задумался и проговорил — отличная идея: людям некуда будет деться…
И вдруг Клещатик порозовел, встрепенулся, пергаментные его щечки налились живым соком, затрепетали… Я посмотрела на него и поняла, что грядет Новая Идея, которая, как баржа, потащит за собой какой-нибудь грандиозный Проект — (Клещатик был гением выращивания Проектов Глобальных, Международных, Межконфессиональных… — тут же сам становился генеральным подрядчиком по их исполнению), — и главы департаментов должны распахнуть кошельки своих бюджетов… Да и Центральный Синдикат, как яловая корова, должен был приготовиться: уже бык Норувим увидел цель, уже рыл копытами землю, помахивал хвостом, уже глаз его налился кровью страсти, уже примеривался он влезть на свою любимую буренку по кличке Синдикат… Однако интересно — что можно выудить, что вырастить из невинной прогулки по Волге…
Кстати, после переклички произошел еще один забавный эпизод: в коридоре меня нагнал Клещатик с какой-то папкой в руках и попросил уединиться в моем кабинете «на минутку». Я любезно пригласила, велела Маше принести чаю… Ной Рувимыч был непривычно стеснителен, даже робок, присел на краешек дивана, держа папку ребром на колене… Я заподозрила самое страшное… и оказалась права: так и есть, он пишет… Он написал пьесу и хотел бы, чтобы я, как профессионал… одним глазком… и так далее…
