Себастьян Фолкс - И пели птицы...
— Допей мой чай, Джек, — сказал Шоу. — Не оставлять же такое добро крысам.
После того как они ушли, Джек попытался уснуть. Однако нервное возбуждение не давало ему отключиться. Закрывая глаза, он снова видел перед собой темную стену в конце туннеля. И слышал неожиданную тишину, заставившую его и Эванса прервать работу и затаить дыхание. Он не корил себя за то, что не сумел обнаружить рывших подкоп немцев. Он сделал, что было в его силах, а погибших солдат все равно ждала смерть, быть может даже худшая, — они могли наглотаться газа или остаться лежать брошенными на ничейной полосе. Те, кто сейчас под землей, найдут оторванную голову Тернера и похоронят вместе с ошметками тел и клочьями мундиров, которые удастся извлечь из туннеля. Джек представил себе, как большие руки Шоу перебирают разбросанную взрывом землю. На миг его сморило, но мышцы тут же свело резкой судорогой, и Джек проснулся, напряженный, как перед дракой.
Махнув рукой на сон, он достал из нагрудного кармана письмо и запалил огарок свечи, который отыскал в боковом кармане вещмешка Тайсона.
Мой милый Джек!
Как ты? Все наши мысли и молитвы — о тебе. Мы каждый день открываем газеты и первым делом просматриваем списки убитых и раненых. Судя по всему, там, где ты сейчас, ничего нового пока не происходит. У нас гостит твоя мама, она просит передать тебе, что получила твое письмо и собирает для тебя еще одну посылку с мылом, сигаретами и садовым крыжовником. Надеюсь, он не перезреет, пока посылка будет в пути.
Мне очень неприятно сообщать тебе об этом, но наш малыш Джон заболел. Ему было очень плохо, доктор сказал, что это дифтерит. Последнюю неделю он пролежал в тотнемской больнице, теперь ему немного лучше, но температура все еще очень высокая. Сам понимаешь, достать лекарства и найти врачей сейчас нелегко, почти все уходит на фронт, солдатам, и это правильно.
Когда не спит, он в хорошем настроении, мы навещали его в больнице. Он просит передать тебе привет. Мне жаль огорчать тебя такой новостью, но, думаю, все обойдется. Он очень соскучился по тебе и любит тебя, я знаю. Мы молимся за тебя. С любовью, Маргарет.
Вместе с почтой доставили пайки. Жестянки с тушенкой Джек приберег для дневной трапезы, зато хлеб и джем пришлись как нельзя более кстати к чаю — у него еще оставалось с полкружки. Проголодавшийся под землей Джек быстро проглотил то и другое в импровизированной столовой, оборудованной в начале одного из ходов сообщения. Иногда от солдат, доставлявших сюда пайки, можно было услышать недостоверные новости о передвижениях частей и разработанных в тылу планах, но сегодня все молчали. Джек, поев в тишине, вернулся на свою позицию.
Его сын Джон родился восемь лет назад, когда без малого сорокалетняя Маргарет почти рассталась с надеждой завести детей. Он был ясноглазым мальчиком, худощавым и светловолосым, с мечтательным выражением лица, нередко оживлявшимся пронзительным смехом. Физическая хрупкость соединялась в нем с простодушием. Мальчишки с их улицы терпели его и принимали в свои игры, если не хватало других партнеров. Он был вратарем в их обходившихся без судейства футбольных матчах, однако к крикетной бите его подпускали лишь в случае крайней необходимости.
Вглядываясь в старательный почерк жены, Джек пытался представить себе лицо мальчика. Различить его в темноте дождливого вечера, которую рассеивал лишь свет от огарка Тайсона, было трудновато. Джек закрыл глаза, и память нарисовала ему колени сына под поношенными серыми шортами, большие зубы, которые он, смеясь, выставлял напоказ, непричесанные волосы, которые Джек временами ерошил отцовской рукой.
О доме он на фронте почти не вспоминал. В его бумажнике лежала фотография Маргарет, но не Джона. Голова Джека была слишком занята другими вещами, чтобы позволить себе думать о несущественном. Он провел вне дома почти год. Шоу говорил, что при подходящей погоде в Лондоне можно расслышать пушечную пальбу, но Джек не поверил. Ему теперь приходилось бывать в таких местах, в том числе под землей, понятия не имея, где находится ближайшая деревня, что лондонские улицы и дома казались очень далекими — такими далекими, точно он жил в другом мире.
В эту ночь он стоял на посту на стрелковой ступени в конце траншеи, заменяя Тайсона, еще не вернувшегося из-под земли. Вообще-то караульная служба не входила в обязанности минеров, однако их командир договорился с равным ему по званию пехотным офицером: ввиду активности врага, создававшей угрозу жизни тех, кто работал под землей, пехота обеспечивала боевое прикрытие туннелей, а минеры, в свой черед, брали на себя часть нарядов.
Джек вслушивался в звуки, которые доносились с лежавшей перед ним ничейной полосы. Ночные патрули немцев уже приступили к работе, состоявшей в том, чтобы отслеживать перемещения противника и сеять тревогу в его рядах. Джек догадывался, что и его сторона держит сейчас людей на постах наблюдения, и они сумеют заметить неладное гораздо раньше него, однако часовых в траншеях об этом не осведомляли — пусть остаются начеку. Пехотный батальон прибыл сюда из Лондона, его солдаты называли проходчиков туннелей «канавными крысами» и всячески подчеркивали, что как боевая часть они ничего не стоят.
Устал Джек настолько, что миновал точку, до которой сон был еще возможен. Тело его двигалось самостоятельно, черпая силы из неведомого источника, в состоянии если не бодрствования, то бессонницы, между тем как другие солдаты клевали носами или спали — одни простершись, точно убитые, на дощатом полу окопа, другие привалившись спинами к обшивке стен. Джек слышал, как дальше по линии передовой работает команда траншейных ремонтников.
Теперь лицо Джона встало перед его мысленным взором с полной ясностью: бледный одинокий паренек, плетущийся в хвосте уличной оравы мальчишек; спотыкающийся, едва научившийся ходить младенец. Джек слышал его тоненький голосок с лондонским выговором — затверженные по-попугайски приветствия и безосновательная жизнерадостность. Он представил себе мальчика в больничной палате — высокие потолки, желтые мазки газовых ламп, накрахмаленные чепцы медицинских сестер, запахи мыла и дезинфекции.
Сон подкрался к Джеку незаметно, как коварный враг. Перед глазами его поплыли уже не зловещие лампы больничной палаты, но светильники огромного бара в пабе на Ли-Бридж-роуд: мужчины в костюмах и шляпах с низкими тульями, поднимающийся к потолку дым, удерживаемые на отлете бокалы с элем. Эту картину сменили другие, безостановочно следовавшие одна за другой: кухня родительского дома в Степни; парк, собака; снова освещенный, набитый людьми паб; лицо Джона, милого мальчика. Джек сознавал, что его манит огромный соблазн — душевный покой, сон, на который ему пришлось бы обменять жизни своих товарищей, и не понимал, что уже спит, свесив голову вперед, уложив ее на грудь между ноющими плечами, которые без передышки трудились много часов, кроша французскую землю.
