Евгений Гришковец - Следы на мне (сборник)
Макс не знал, да и я доподлинно не знал, до того, пока не случилось с Максом то, что случилось. Я не знал. Я догадывался, слышал, читал, но не знал, что писатели, художники, артисты… все эти люди творчества… Мы в своих книжках, картинках, спектакликах намного интереснее, живее, забавнее и больше, чем в жизни. Мы поэтому-то всё это и делаем… Пишем, рисуем, играем… А человек, которому дан талант живой жизни, в этой жизни будет интереснее, живее и больше всех своих творческих попыток. Но как же важно такому человеку жить и не догадываться о том, что он так одарён, и что ему не следует беспокоиться. Мы все слишком любили Макса, слишком в нём нуждались. Он, наверное, устал… Я не знаю.
Я не знаю, что с ним и как. Он затерялся в Москве. Но я каждый день жду его звонка, и хочу услышать его прежний голос. Я снова хочу ему завидовать. Хочу, чтобы он снова много зарабатывал денег, хочу выпить с ним счастливым, тянуть из него жизнерадостность и хочу, чтобы он, как всегда, заплатил за выпивку. И ещё хочу, чтобы утром, после пьянки, он позвонил мне, сказал бодрым голосом, что ему хорошо. А я бы сказал, что мне плохо.
80 километров от города
Я очень плохо знаю деревенскую жизнь. Точнее, я не знаю её совсем. Хотя я наблюдал жизнь в деревне. У моих родителей был дом в деревне, который мы называли «дача». Но это не была дача в подмосковном смысле, и это не был летний домик. Это был старый деревенский дом, сложенный из брёвен и с крытой досками крышей. Такой настоящий сибирский дом. Дом этот стоял в середине деревни Колбиха, а Колбиха живописно расползлась своими сорока дворами по красивому и холмистому левому берегу реки Томи. От города Кемерово до Колбихи было в аккурат 80 километров. Мы владели этим домом в деревне около пятнадцати лет. И около пятнадцати лет, когда я приезжал в Колбиху, мне удавалось наблюдать деревенскую жизнь.
Наш дом. А мы все и всегда будем называть его «наш» дом, так и стоит по сей день в деревне. Колбиха. Если будете там, то без труда его найдёте. Он довольно большой, стоит в самом центре деревни, и над центральным окошком на фасаде можно прочесть надпись, сделанную из резных деревянных букв: «Тимофеев». Это фамилия того человека, который давно этот дом построил и умер задолго до того, как мои родители купили его.
Каким случаем мои мама и папа попали в Колбиху, полюбили это место и решили купить там дом, это неважно. Но это с ними случилось и они, сугубо городские жители, пошли на такой странный и весьма серьёзный шаг. А деревня-то глухая и далеко, 80 километров — это не шутка, да и сибирские дороги — это тоже не шутка. К тому же, когда они покупали дом, у них и машины не было. До Колбихи можно было добраться только по реке, катером. А это было, хоть и красиво, но долго.
Неважно, как так случилось, но мои родители проводили всё своё возможное время в той деревне, в том самом доме, ну и я тоже там бывал.
Все пятнадцать лет родители дом модернизировали, ремонтировали. Они не пытались сделать из него современное жильё или удобный загородный дом со всеми удобствами. Просто такова деревенская жизнь. Все постоянно что-то делают, ковыряются, трудятся с утра до темна. А результатов не видно. Но жизнь идёт. Каждый день и без выходных.
Больше всех в деревне нравилось нашей кошке Басе. Она была очень смышлёная, своенравная и шустрая. Бася была сиамская кошка не очень чистых кровей. Её в деревню привозили весной и на всё лето. В деревне она ощущала свободу, быстро набирала блох, охотилась на крыс, многих душила и обязательно приносила свою добычу показать нам. Однажды она задушила целый выводок крысят и саму крысу. Всех притащила на крыльцо, разложила и ходила гордая, подняв хвост вертикально вверх. Мама чуть в обморок не упала, увидев её трофеи у себя на крыльце. Бася была возмущена и разочарована такой реакцией. Летом Бася всегда обзаводилась котятами. Котята были все разноцветные и обвинить какого-то конкретного деревенского совратителя мы не могли. Их по деревне шастало много.
Наша кошка очень нравилась нашей соседке Клавдии Владимировне. У неё самой были кошки, но Бася ей нравилась особенно. Клавдия Владимировна даже уважала Басю и иногда просила нас оставить её ей на зиму. Мы так и сделали в свою последнюю зиму, которую прожили в Сибири. Мы собирались уезжать, родители подыскивали покупателей на наш дом. Вот они и решили оставить Басю в деревне, в хороших руках, и там, где ей будет хорошо, где ей нравится. За ту зиму нашлись покупатели. Но перед отъездом в далёкие края мы все заехали попрощаться с «нашим» домом, с Колбихой, с рекой Томью. Тогда же мы и Басю видели в последний раз. Мы оставили нашу городскую, почти сиамскую, кошку нашей соседке Клавдии Владимировне. Другим людям мы бы её не оставили.
Клавдия Владимировна работала почтальонкой. Лет ей было уже много. Дети её все выросли и поразъехались. Но уехали не далеко. На сенокос, на посадку картошки и другие важные мероприятия они все собирались, приезжали со своими детьми и работали здорово, умело, по-деревенски. В такие дни у соседей топили баню, и было шумно, весело, с песнями и детским смехом. В такие дни Клавдия Владимировна была сильно счастлива и даже могла выпить водочки.
Муж Клавдии Владимировны, Иван Николаевич, был единственный в деревне «положительный» мужик. Он, конечно, являлся отцом семейства, но главной в семье была Клавдия Владимировна, а Иван Николаевич был её муж. Он единственный в деревне не пил. В смысле, выпить мог и даже выпивал, как говорится, по праздникам. Просто он не пил каждый день и поэтому считался непьющим. Видимо, по той причине, что он не пил, Иван Николаевич больше остальных работал. Он был единственный в деревне орденоносец. Когда-то ему власти вручили орден за труд. Этот орден назывался «Орден трудового красного знамени».
Я не замечал, чтобы Иван Николаевич как-то особенно любил работать. Он просто работал. Много! Очень много. А что ему ещё было делать? Он же не пил. Вот и работал. Мне кажется, что он даже не очень любил работать, он просто работал и всё. А вот всякую скотину, коров, поросят, коз, куриц и петухов, то есть, всю сельскую живность, он терпеть не мог. Он прямо-таки ненавидел всякую сельскую живность.
Иван Николаевич был маленький такой, сухонький дядька, в вечно не новом, но чистом ватнике, в брюках, кепке и в очень больших для свего роста и тяжёлых сапогах. Когда он шагал по деревне, а в деревне были либо снег, либо пыль, либо глубокая грязь. Удивительно, но бывало, что грязь и пыль были одновременно. Короче, он всегда ходил в сапогах. Так вот, когда он в своих сапогах шёл по деревне, вся скотина шарахалась от него. Если какой-нибудь юный телёнок или поросёнок не убегали с его дороги достаточно быстро, Иван Николаевич обязательно давал животному пинка. И не дружеского или игривого пинка, а сильного и безжалостного такого. От этого телёнок или поросёнок орали на всю деревню и убегали, хромая.
