Дарья Асламова - Приключения дрянной девчонки
В военных условиях даже свиньи научились маскироваться. Все поросята, как один, грязно-серого цвета и полностью сливаются с пейзажем. Кстати, в городе мало кошек, любящих покой и уют, зато полно отважных псов с отстреленными лапами.
Единственный кот, с которым я познакомилась в Цхинвали, принадлежал местной журналистке, нашей соседке по Дому. Он пришел к нам под дверь, долго мяукал, пока ему не открыли, и всем своим видом дал понять, что ждет ласки и лакомств.
Когда кота накормили, прибежала его взволнованная хозяйка. Так я познакомилась с Мадиной. Мы подружились, хотя трудно было представить двух более несхожих людей.
Всю страсть своей души она отдавала общественной Деятельности, весь ее незаурядный темперамент уходил на борьбу с врагом. Я относилась к ее увлечению с легким презрением, так как для меня постоянная общественная работа женщины – первый признак того, что у нее не все в порядке я и побежала открывать. На пороге стоял полковник Фролов.
– Добрый вечер, Анатолий Петрович. Проходите, пожалуйста, – сказала я, мысленно проклиная себя за неизбежные кокетливые нотки в голосе. – А я ехал мимо вашего дома, дай, думаю, зайду в гости, – сказал Фролов, проходя на кухню.
Я предложила вина, он не отказался. Лихорадочно переставляя чашки, я затеяла дурацкий разговор на тему "Проблемы российской армии в "горячей точке". Но беседа не клеилась, я порола какую-то чушь, постоянно ощущая на себе алчный, раздевающий взгляд полковника.
– Какое у тебя точеное тело, – вдруг сказал он, пожирая меня глазами. – Я завидую тем, кому ты позволяешь себя ласкать.
Я рассмеялась и, чтобы выйти из щекотливого положения, попыталась переменить тему. Но Анатолий Петрович прервал мой вздор следующей неожиданной фразой:
– А с кем из ребят ты спишь?
– Вы с ума сошли! – возмутилась я. – Это мои коллеги. Мы спим в разных комнатах. У нас только дружеские отношения.
– Тогда они круглые дураки и не понимают, что рядом спит сокровище, – рассмеялся он. – Я хотел бы поменяться с ними местами. – Он встал, снял с себя автомат Калашникова и небрежно бросил его на диван.
Я знала, что он будет сейчас меня целовать, и пожалела, что он расстался с оружием. Я представила, как холодный ствол автомата вдавился бы в мою нежную грудь, придавая этой сцене новый эротический оттенок, и захихикала от удовольствия.
– Чему ты смеешься? – удивился полковник, взяв меня в свои сильные руки. Я снова рассмеялась, чувствуя хмельное наслаждение быть беспомощной в таких властных объятиях. Он целовался со знанием дела, но я уперлась руками в его грудь, чтобы не допустить собственного возбуждения.
– Этого никогда не будет, вам лучше уйти, – сказала я, улыбаясь. Мы препирались еще минут пять, пока он все-таки не ушел, недовольный и злой.
"Солдафон, – с легким презрением подумала я, потирая запястья, которые во время нашей маленькой борьбы полковник слишком сильно сжимал. – В своем деле, на войне, он хорош, но увольте меня от его нежностей. Впрочем, скверная девчонка, ты должна признать, что тебе нравятся маленькие грубости".
На следующее утро я уехала из Цхинвали с колонной российских бронетранспортеров.
Я ехала в стареньком "Запорожце" вместе с эмигрировавшей осетинской семьей.
Когда мы проезжали грузинские села, бедный глава семьи, сидевший за рулем, все время дрожал и покрывался потом, а его женщины громко молились. Это было действительно страшное зрелище. Все мужское население сел выстроилось вдоль дороги, гремя автоматами и металлическими палками. Казалось, что нас пропускают сквозь строй. И хотя нас сопровождала боевая техника, я тоже почувствовала легкий укол страха. Когда опасный участок остался позади, бедный водитель выскочил из машины помочиться. Штаны у него были совершенно мокрыми.
Цхинвали сохранил мое детское ощущение, что война -это игрушка для взрослых, приключение с большой буквы. Я по-прежнему уверенно шла вперед, не зная страха, – бессердечный, упрямый, легкомысленный ребенок. Война в Нагорном Карабахе открыла мне неведомый мир преступлений и жестоких людей, который ранее находился за пределом моего кругозора. Самоуверенность моя разбилась, как хрупкий бокал.
Я, избалованная сладкими булочками, получила свою порцию черствого и беспощадного хлеба жизни. После Карабаха я надломилась, моя походка перестала быть такой легкой и беспечной, я научилась спотыкаться.
Призрачная пляска смерти началась на этом куске земли четыре года назад. В мрачное шествие вовлечены тысячи людей. Под веселый грохот черного барабана в очередь выстраиваются все жаждущие безупречной смерти за Идею. Не важно, что это за Идея – свободы, родины, мести или национальной вражды. Идея жиреет и пухнет на дрожжах войны, сантиметр за сантиметром поднимается уровень пролитой за нее крови. И вот она уже самодовольно восседает на троне, оправданная лишь тем, что за нее отдано столько жизней.
В Нагорном Карабахе бог хронически распят, его просто забыли снять с креста.
Воздух здесь раскален от молитв и ненависти, идет война всех против всех, одна долгая Варфоломеевская ночь.
Наше путешествие из Карабаха в Карабах в январе 1992 года (я была в поездке со своим коллегой Олегом Старухиным), с одной воюющей стороны на другую длилось долгих 14 дней. Сидя в городе Шуше, в котором располагались азербайджанские вооруженные силы, мы могли любоваться на армянский Степанакерт, расположенный в долине и потому видный нам как на ладони. Между ними километров двенадцать, не более, но пройти их может только самоубийца. Парадокс, но оба города называли себя осажденными, оба дошли до крайней степени нищеты и страха. Нет столкновения страшнее, когда подобное борется с подобным.
Смерть здесь проста и неприкрашена, груба и грязна. В Карабахе забыли, что переход в вечную ночь бывает цивилизованным и благопристойным, когда человек умирает в мягкой постели, окруженный родственниками. Здесь не действует благородное правило настоящей войны – даровать смерть мгновенно, не причиняя боли, без промаха. Людей заставляют есть стекла, сжигают живьем, сдирают с них кожу, выкалывают глаза, отрубают части тела.
В воздухе Карабаха есть что-то дикое и примитивное, что заставляет людей показывать свое истинное лицо, без цивилизованной маски хороших манер. Эти смуглые, как пираты, мужчины, в чьих жилах жарко кипит кровь, любят работу войны. Она дает им свободу от скуки. В них живет неукротимая, настороженная, жгучая гордость и твердая уверенность, что земля – это единственное на свете, за что стоит бороться и умирать. Но ведь верно заметил один умный человек: "Землю, за которую воюешь, на тот свет с собой не возьмешь". Однако здесь презирают людей, которым земля предков жжет пятки.
