Александра Маринина - Ад
— Почему? — послушно переспросила она.
— Потому что король в партии жизни — это ты сама. В моей партии король — я, в твоей партии — ты. Ты у себя одна. Всех много, а ты — одна. Если не станет Николая Дмитриевича, твоя партия на этом не закончится. И если не станет Родьки, ты тоже выживешь. И даже если, не дай бог, конечно, что-то случится с твоими детьми, все равно твоя партия будет продолжаться. Она закончится только тогда, когда умрешь ты сама, как заканчивается шахматная партия, когда погибает король. А все остальные люди вокруг тебя — это фигуры в твоей партии, которыми можно и нужно жертвовать, чтобы сохранить жизнь королю.
— Андрюша, то, что ты говоришь, — невероятно цинично. Ты хоть сам себя слышишь? Как это можно — пожертвовать близкими? — возмутилась Люба.
— Но ведь речь не идет о том, чтобы убивать близких, — рассмеялся Бегорский. — Речь идет о том, что вполне можно пожертвовать их покоем и удобством, чтобы сохранить себя.
— Ты действительно так считаешь?
— Конечно, — кивнул он.
— Я с этим не согласна. У человека есть только он сам, и с этим ты не споришь, ведь правда?
— Правда.
— Значит, единственное, чем он владеет в полной мере и имеет право распоряжаться, это тоже только он сам, его собственный покой и комфорт. Это действительно принадлежит ему, и он может этим жертвовать, сколько хочет. А посягать на чужое он не имеет права. Этим и отличается жизнь от шахмат.
— Умница! — Бегорский расхохотался. — Ты меня уела. Вот за что я тебя всегда ценил, так это за то, что у тебя есть собственная логика, с которой тебя невозможно сбить. Я с тобой, конечно, не согласен, но уважаю твою концепцию. А помнишь, как ты меня уела с Америкой, когда мы в первый раз разговаривали на берегу озера?
— Помню, — улыбнулась Люба. Она была рада, что разговор ушел в сторону от такой тяжкой для нее темы. — Ты тогда сказал, что не веришь ничему, чего не видел собственными глазами, а я спросила, бывал ли ты в Америке.
— Ага, — подхватил он, — я сказал, что не бывал, а ты тут же все перевернула с ног на голову и заявила, что, выходит, никакой Америки нет, раз я ее своими глазами не видел. Я тебя тогда сразу зауважал. И страшно злился на Родьку за то, что он ничего этого в тебе не видел и не ценил.
— Злился? — удивилась она. — Я не знала.
— А что ты вообще знала, шмакодявка? — насмешливо поддел ее Андрей. — Ты же была маленькая совсем.
— Да всего-то на два года младше вас с Родиком, не такая уж и маленькая, — возразила Люба.
— Ну, в том возрасте два года — это целая пропасть. Это сейчас два года значения не имеют, а тогда — совсем другое дело. А помнишь, как мы в первый раз все вместе из клуба возвращались после кино и Томка на меня набросилась за то, что я «Войну и мир» не читал и в любви ничего не понимаю?
— Конечно, помню.
— Я ведь, как только в Москву вернулся после каникул, сразу в школьной библиотеке «Войну и мир» взял и прочитал от корки до корки. Про войну было интересно, а про мир и любовь я пролистывал, скучно было.
— А я думала, ты сейчас скажешь, что прочитал Толстого и сразу понял, что любовь — это не ерунда, — уколола его Люба.
— Ничего подобного я не понял, — признался он, — но я понял другое: если Томка в этом разобралась, пробралась сквозь любовную скучищу и что-то поняла, значит, она умнее меня. И тогда я ее тоже зауважал. Кстати, как у нее дела?
— Нормально. Работает, руководит, деньги зарабатывает.
— Оправилась?
— Да как сказать… С виду — да. Спокойная, веселая, по театрам ходит, по концертам, по гостям. Я недавно к ней ездила. Выглядит она хорошо. Но знаешь, что она мне сказала? До смерти Гриши она жила одной жизнью, которая закончилась, ушла вместе с ним. Теперь началась другая жизнь, в которой никто не назовет ее Солдатиком и не скажет, как сильно ее любит. Жизнь, в которой она не любит никого так сильно, как Гришу. Она понимает, что новая жизнь другая, не такая, как прежняя, и ее надо достойно прожить, но ей очень трудно на эту жизнь настроиться, потому что в душе она все равно остается Гришиной женой. Понимаешь? Не вдовой, а именно женой. Для того чтобы жить новой жизнью, надо стать вдовой, а она по-прежнему жена. Тома говорит, что как будто выходит на сцену и произносит текст из совсем другой пьесы. Все актеры играют один спектакль, а она — какой-то другой и никак не может перестроиться и вспомнить правильный текст.
— Понятно, — задумчиво протянул Андрей. — Надо же, какой образ… неожиданный. Томка всегда была ни на кого не похожа.
Люба внезапно улыбнулась и легко прикоснулась к плечу Бегорского.
— А знаешь, что она мне говорила, когда мы были маленькими? Что я должна дружить с тобой, а не с Родиком, потому что от тебя я могу многому научиться и это будет мне полезно, а от Родика никакого толку.
— Да ну? — изумился он. — Правда, что ли? А ты что?
— А я обижалась и возмущалась, потому что какой же должен быть толк от дружбы? Это какая-то корысть получается, а не дружба от чистого сердца. В общем, я ее тогда не понимала.
— А сейчас поняла? — насмешливо спросил Андрей. — Смотри, Любка, осторожней: одно плохое слово про моего друга Родьку — и я тебя загрызу.
— Не дождешься, — рассмеялась она. — Про любимого мужа — только хорошее. Я имела в виду, что с годами поняла, насколько ты не похож на всех нас. А тогда, в детстве, я тебя ужасно боялась. Господи, Андрюша, кажется, это было совсем недавно, всё так свежо в памяти, словно только вчера произошло, а на самом деле так давно… Даже страшно.
— Почти сорок лет, — кивнул он. — Действительно страшно. Сорок лет мы знаем друг друга. Сорок лет ты беззаветно любишь Родьку. Это просто немыслимо! Если бы мне кто-нибудь рассказал, я бы не поверил, что такое бывает.
— Но поскольку ты видишь это собственными глазами, то веришь, — поддела его Люба. — Ой, мы уже почти приехали! Надо же, так заболтались, что я и дорогу не заметила. Повезло мне, что ты к вечеру оказался на месте и так рано собрался домой, ты же обычно гораздо позже уезжаешь.
Андрей притормозил возле арки, ведущей во двор дома Романовых, но въезжать не стал и заглушил двигатель.
— Что случилось? — обеспокоенно спросила Люба, которой предстояло тащить домой груду пакетов, и она рассчитывала, что Андрей довезет ее до самого подъезда. — Ты не будешь заезжать во двор? Мне уже выходить?
Андрей молчал, не отрывая глаз от светящейся вывески над обменным пунктом, расположенным у въезда в арку. В этом обменнике Люба и Родислав всегда в день зарплаты меняли российские рубли на доллары, чтобы потом по мере необходимости производить обратную операцию и менять доллары на рубли, но уже по более высокому курсу. Только таким способом можно было хоть как-то уберечь свои доходы от инфляции.
