Владимир Глотов - Оглянись. Жизнь как роман
— А что надо? — спросил я.
— Надо ориентироваться на класс состоятельных людей, — ответил Белов. — Очень состоятельных! Ибо они хозяева жизни и смогут порадеть за Россию.
Какие-то наши ученые вывели новую корову. Скрестили обычную корову с зубром, получили потомство. Расчет был такой, чтобы уникальное животное давало молока, как корова, а выносливо было, как зубр. Как сказал один новый мудрец, хотели как лучше, а получилось как всегда. Корова оказалась прожорлива, как зубр, а молока вовсе не давала.
Почему у нас такая судьба, думал я, быть между Западом и Востоком, заигрывать с Европой и греть спину солнцем Азии? Ладно, соглашался я, социализм не тот построили, были первопроходцами, но почему капитализм бандитский? Почему обязательно надо, чтобы прожорливы были, как зубр, а молока не давали? Говорят, что всему виной папство, которое направляло против Византии и нас, русских, крестовые походы. Мировой империализм виноват, Уолл-стрит и, конечно, заговор сионистов, банков, международной мафии. Да еще Петр с его реформами, Екатерина с ее немцами. Испортили нам историю, извратили ее, притупили нашу бдительность. В этом контексте не так уж страшны большевики, они империю укрепляли, а Западу грозили кулаком и с «пятой колонной» поступали как с врагом. Сколько я помнил себя, я только и слышал хулу Европе да Америке.
Сперва это была твердолобая советская пропаганда, эффективная только потому, что никто из простых смертных Европы и Америки не видел. А когда границы открылись и миллионы увидели то, что за бугром, сперва по телеящику, а потом своими глазами, побывав с сумкой «челнока» и на западе, и на востоке, и на юге, только на севере делать было нечего среди голодных воркутинских шахтеров и ненцев-оленеводов, похожих на своих оленей, тогда пропагандисты здорового российского образа жизни признали, что Запад, конечно, богат, и еда его нам подходит, и шмотки, и жилье-евростандарт, но вот демократия не нужна, русский организм ее не переваривает. Поесть, отдохнуть, развлечься, фильмы посмотреть, журнальчики полистать, коттедж себе построить вместо русской избы, даже слова их поганые, иностранные, в себя впитаем, но взятки будем брать с нашим размахом, хамить будем по-русски, обманывать человека, не ценить его, не уважать — только по-нашему, чтобы не потерять суверенитет и собственную гордость.
Всю жизнь я боролся с политической системой, унижавшей меня, низводившей до уровня послушной машины. Сперва интуитивно, сопротивляясь, как живая тварь. Наивно хотел переиначить партию, разглядеть в ней человеческое лицо, хотел отвоевать ее у маразматиков, но понял тщетность своих усилий и бессмысленность затеи. Никто, никакой Запад не делал из меня антисоветчика, «внутреннего врага» — им меня сделала родная почва. Я говорю себе: оглянись! Жизнь прошла под знаком бесконечного отречения от иллюзий.
И если следует из нее вывод, то он такой: на отрезке, который был мне отмерен, совмещать служение и службу было невероятно трудно. Я был не лишен соблазнов, хотел добиться успеха, но всякий раз, когда оказывался перед выбором, как поступить, возникала дилемма: или служба в канцелярии у Молоха — или служение Богу, как я его себе представлял. Иного было не дано. По-иному — не получалось. Хотелось выиграть, победить, и близок был успех, но оказывалось, что игра шла на собственную душу. И сохранить ее удавалось в решительные моменты, лишь терпя поражение.
Я сидел, привалившись спиною к бревенчатой баньке, которую сам построил, смотрел на закат, на слепящую глаза солнечную дорогу на реке, переплетенную силуэтами разросшихся яблонь. Рядом спал огромный пес, не обращая внимания на то, что я иногда теребил его из вредности ногою. Но ему, в отличие от меня, нравилось ощущать присутствие хозяина.
«Да все нормально, старина, — будто кто-то, прочитав мои мысли, сказал мне. — Не грузи себя, не парься».
Что за мерзкие слова, подумал я. Как отвратительно и как точно звучат.
Послесловие
ПЕРСОНАЛЬНАЯ «ТАРЕЛКА»
Ближе к полуночи я вышел из избы. Тьма сгустилась так, что рука невольно ощупывала пространство перед собой. Монотонно шумела река. Ночь накрыла землю черным дырявым одеялом, и через отверстия мерцала чужая холодная и равнодушная стихия звезд. Состояние — ничтожнее букашки, пойманной шляпой.
Это не намек на установившийся политический режим. Просто надо мной нависло ночное небо. И это всегда жутковато, когда запрокидываешь голову.
Я вдохнул воздух, смоченный туманом, поискал глазами луну, словно мне непременно надо было убедиться, что она никуда не делась, и вдруг внутренне застыл, окаменел.
Я увидел, что со стороны леса, неразличимого во мраке, накатывает, раскидывая искры, еще одна луна, ослепительная, хотя и поменьше размером. Что-то невообразимое, подобное огромному бенгальскому огню или фантастическому факелу горящей плазмы, приближалось, как библейская комета.
Не в силах даже испугаться, я стоял и молчал.
— Наташа! — наконец, позвал я.
Жена выбежала. Посмотрела туда, куда молча и таинственно я указывал.
— Пришельцы пожаловали, — сказала она спокойно и буднично, как будто сосед пришел с ведром за водой.
Радость охватила нас. Наконец-то мы своими глазами видим корабль инопланетян.
— Самолет? — усомнилась Наташа.
Я отрицательно покачал головой.
Прошло минуты две, как возникло чудесное сияние, исходившее от двигающегося со стороны северного горизонта странного объекта. Теперь он находился как раз на том месте, где всегда сияла Полярная звезда, — над печной трубой бани, чей контур угадывался среди зарослей яблоневого сада. Мне подумалось: «Странно! Не дает света, а только сверкает».
Тем временем корабль изменил направление движения, повернул на восток, поплыл над руслом темной реки, туда, где она круто поворачивает на юг. Он оставлял за собою след, по форме напоминающий тело дельфина, распластавшегося в небе на всю его северную половину, и этот контур дельфина мерцал бесконечным множеством хрустальных огоньков. А мы стояли посреди ночи, запрокинув головы, смотрели в небо, наблюдая сказочную картину.
— Почему они улетают? — спросил я Наташу.
— А что им тут делать? — отреагировала моя практичная жена. — Я бы тоже улетела, если бы смогла.
— В каком это смысле? — обиделся я. — Хочешь сказать, мы им неинтересны?
— Похоже, так…
— Было бы здорово, если бы они сели за рекой напротив бани. Отличная площадка!
— Ну да… А потом все мы тут, в деревне, стали бы мутантами!
Между тем мерцание почти прекратилось, таинственный объект пропал за горизонтом.
Утром ничего необычного не произошло. Я обошел сад, взглянул поверх забора на реку: не исчезла ли? Нет, течет. Ничего не рухнуло. Ничего за ночь не украли из-под носа состарившегося, но все еще грозного кобеля.
И тогда я подумал с грустью, что сказка закончилась вместе с ночью. Приключение останется воспоминанием, в которое и не поверят, если никто, кроме нас, сверкающей звезды не видел.
Однако вскоре произошли события столь необычные, что в масштабе деревни выглядели революционными.
К двенадцати часам, к традиционной кофейной церемонии, которую устраивала Наташа, появилась запыхавшаяся Лена, одинокая деревенская дачница-москвичка.
Она сообщила, что только что прогнала своего ухажера.
— Так прямо и сказала: «Отвали!»
Ее приятель вот уже месяц проживал на всем готовом и теперь пешком отправился на автостанцию, до которой десять километров.
Примерно через час подъехал Кротов, частый гость, приткнул «уазик» к воротам, вошел, сторонясь кавказца на цепи, уныло смотревшего на него, нашел меня и рассказал, что довез незнакомого мужчину до автостанции. Тот бодро шагал с обнаженным торсом, перетянутый в пояснице полотенцем, как тореадор, словно шел купаться.
— А в руке походная сумка, — сказал Кротов. — Похож на того, который у вашей Лены обитает. Может, ограбил ее?
— Нет, просто она его выгнала.
— Совсем? — поинтересовался Кротов.
Я пожал плечами, намекая на женское непостоянство.
Этот разговор протекал без какой-либо осмысленной темы, как бы ни о чем. Однако в ходе его Кротов сообщил, что теперь возглавляет местное представительство депутата Думы, но уже не коммуниста, а «медведя». Тот, оказывается, попав в Москву, сменил ориентацию.
— Но деньги платит исправно, — отметил Кротов.
Вот как! Не зря звезда сверкала ночью. Лена выгнала ухажера. Кротов, клявшийся в верности святым знаменам, снялся с мертвого якоря.
Мутации на этом не прекратились.
К середине дня стало известно, что деревня решила замостить улицу. Меня позвали на сходку, где все кричали, перебивая друг друга, но все-таки решили покончить с грязью, а заодно построить километр дороги, не доведенной до деревни при социализме Кротовым, когда тот был при власти. Били машины, бросали их в дождь в поле, месили грязь сапогами. Ждали: авось кто сделает? А тут вдруг за пятнадцать минут сообразили: манны небесной больше не будет.
