Герберт Розендорфер - Большое соло для Антона
«Хормисдас», было там написано, «(из Фрозиноне) 514–532».
«Фрозиноне… Так значит, я Папа Хормисдас II». При этом небольшой номер не показался Антону Л. нескромным. Он снова пролистал назад и дополнил:
«Хормисдас II, Антон Л., с 19…»
Стоп – он снова пролистал вперед и остановился за Хормисдасом I.
Коробка конфет была пустой. Папа Хормисдас II взял свечу, поставил ее на ночной шкафчик, снял ботинки, лег на кровать и задул свечу. С завтрашнего дня он будет чистить зубы, запланировал Папа Хормисдас II. Ночью Его Святейшество чувствовал легкую боль в зубах с левой стороны внизу, но он не был уверен в том, что боль не была лишь неприятным воспоминанием во сне. А вообще Папа Хормисдас II видел во сне фрейлейн Урбан. Это был очень отчетливый сон и он никак не стыковался с основами целибата.
XVIII
Летосчисление по косулям
Зима была чрезвычайно мягкой. За исключением нескольких снежных бурь. С конца октября, то есть еще осенью, снег уже почти не падал до самого февраля. Даже несмотря на то, что Антон Л. из-за того случая через несколько недель после катастрофы больше не знал точно и так никогда и не узнал, какой же наступил день, он все равно не вспоминал ни о Рождестве, ни о Новом годе. И только в тот день в феврале, когда выпал снег, ему пришла мысль: «А у нас уже наступил Новый год. У кого это, у нас?» – Антон Л. запнулся, после чего сказал: «Курфюрст, заяц и я».
Курфюрста он не навещал уже довольно давно, хотя замочек и стоял в каких-то двухстах метрах от его замка. Антон Л. вообще теперь больше никуда из своего замка не высовывался. Он приносил дрова, то есть мебель, из самых ближних домов, брал конфеты и шоколад в новом кондитерском магазине (напротив банковского филиала, который он пустил в топку), стрелял дичь, из которой готовил жаркое. Питание одними консервами он прекратил с тех пор, как консервы, которые он открывал, стали видимо подпорченными. Дело дошло до того, что ему приходилось открывать по шесть банок, чтобы найти среди них одну съедобную. (Кстати, Соня ела и порченые консервы). Поначалу, когда он еще жил в гостинице, то охотился только на небольших животных, в основном на птиц: фазанов, куропаток, перепелов, позднее же от случая к случаю на зайцев. Он научился потрошить животных и снимать с них шкуры. Жарить стало значительно труднее, потому что не хватало жира. Все масло, весь маргарин, все упаковки с жиром для жарки, которые он находил в кишащих мышами, крысами и паразитами продуктовых магазинах, были уже прогорклыми. Лишь только оливковое масло в банках или в бутылках сохранялось дольше. Но и эти запасы, что можно было предвидеть, если не закончатся, то испортятся. Зимой, то есть настоящей зимой, в феврале, когда выпал снег, Антон Л. подстрелил косулю. С высокой позиции на крыше замка он мог следить за животными, забредшими в парк. Сюда приходили косули, дикие свиньи и даже олени, привлеченные корой на деревьях. Это была одна из тех ночей, когда он проснулся от какого-то звука. Вообще-то сон его был спокойным и глубоким, как у Сони. Но в ту ночь он проснулся: раздалось протяжное, душераздирающее завывание. Он встал с кровати и выглянул в окно. Ясная лунная ночь. Голые деревья отбрасывали на снег черные сетеобразные тени. Сквозь эти сети рыскали тени, все время в одном направлении. Одна тень на мгновение приостановилась: сверкнула пара глаз. Не возникало никакого сомнения – это были волки.
«Я был бы счастлив, – подумал Антон Л., – если бы они не сделали ничего зайцу Якобу. Что до меня, то в парке и так достаточно всякой живности».
С наступлением дня волки исчезли, днем Антон Л. еще никогда волков не видел. Заяц же Якоб был слишком хитрым, чтобы волки смогли его отыскать.
То, что зайца звали Якоб, сказал сам заяц.
– Меня зовут Якоб, – сказал он, – с буквой «б».
Антон Л. стоял на маленьком балконе в своей спальне и смотрел вниз на парк. Тогда и пришел заяц, сел на задние лапы, после чего завел разговор, простой разговор о погоде, какие у нее перспективы и так далее.
– Но это же невозможно – сказал Антон Л., – я же не брежу, я не сошел с ума, но это же невозможно, чтобы вы говорили. Или, может, я все-таки рехнулся?
– Разумеется, что ты не рехнулся, – ответил заяц, – Все это имеет совершенно естественное объяснение. Неужели ты не замечаешь, что я не говорю ничего другого, кроме того, о чем думаешь ты сам или о чем ты мог бы думать? С курфюрстом ведь та же история.
– Так значит, на самом деле вы не разговариваете?
– Нет, конечно же, я на самом деле не разговариваю. Где же это слыхано, чтобы заяц разговаривал, или памятник…
– …или игуана.
– Да, или игуана, – сказал заяц, – Во мне ты слышишь себя самого. Это уже давно известный психологический феномен. Помочь тебе разобраться с этой проблемой?
– Вы имеете в виду, когда слышишь голоса?…
– Ты читал об обошедшем на парусах вокруг света Чичестере, который на протяжении долгих недель совсем один был в море на своей лодке.
– Он слышал, как разговаривали водяные дыры.
– Видишь, тебе это известно. Я не могу сказать тебе ничего больше, кроме того, что ты уже знаешь сам и что хранится в потайных уголках твоего сознания. Чичестер был трезвомыслящим британцем, тем не менее он разговаривал с водяными дырами. И ты читал также о замурованных шахтерах, которые тоже слышали голоса и даже видели какие-то картины.
– А откуда берется этот феномен?
– Я не знаю, потому что этого ты не знаешь и никогда не знал.
– Сейчас меня заинтересовало: а не один ли вы из тех зайцев, которых я выпустил из клеток в гостинице?
– Когда это было?
– Прошлым летом.
– Ну, с тех пор у нас, зайцев, прошло уже два поколения.
– Ах так, тогда, наверное, вы происходите от одного из тех зайцев?
– Мы, зайцы, генеалогией не занимаемся.
Антон Л. засмеялся.
– Конечно. Вы не можете этого знать, потому что этого не знаю я.
– Именно так оно, наверное, и есть.
– Лишь одно меня смущает, – сказал Антон Л, – вы сказали, что вас зовут Якоб…
– Ты можешь спокойно говорить мне ты.
– Хорошо: ты сказал, что тебя зовут Якоб. Откуда же взялось это имя? Откуда же я мог это знать?
– Так вот! Твоего прадеда по отцовской линии звали Якоб, Якоб Л., дед твоего отца.
– Ах да, правильно. Так значит, зайцы все-таки занимаются генеалогией?
– Лишь только человеческой.
После этого Антон Л. принял решение в зайцев больше не стрелять. Но и без этого было удобнее и практичнее охотиться на косуль, особенно после того, как он получше осмотрелся на курфюрстской кухне и обнаружил инструмент, который был известен ему лишь понаслышке да еще из всяких исторических фильмов: вертел. Он изучил механизм, затем насадил ободранную и выпотрошенную косулю на вертел, зажег огонь из дорогого банковского оборудования и, медленно поворачивая, принялся жарить животное в собственном соку. Местами оно подгорело, но в общем было вкусным. Кулинарных претензий у Антона Л. не было уже давно. И мишура с тарелками и столовыми приборами тоже была отброшена. Он взял охотничий нож, отрезал себе кусок – внутри он был еще с кровью. Тогда одной рукой он продолжил вращать вертел, а другой держал над огнем нанизанный на охотничий нож кусок. Время от времени он от него откусывал. Очень скоро Антон – Л. почувствовал вкус к мясу с кровью. После каждого откусывания он делал глоток из бутылки. Шампанское, к счастью, не портилось. Насытившись, он прекратил вращать вертел и засыпал огонь золой. Кстати, даже Соня, когда он ей отрезал мелкие кусочки, ела жареное мясо.
Неделю или полторы косуля продержалась на вертеле, причем было заметно, что Антон Л. ел лишь самые лучшие куски. К концу недели мясо стало довольно жестким и по вкусу напоминало угли. «Наверное, это хорошо для пищеварения», – подумал Антон Л.
(Здесь, вероятно, стоило бы сказать об одной проблеме, о которой кто-нибудь из читателей уже явно подумал: пока Антон Л. жил в гостинице, трудностей не возникало. Была вода, а вместе с ней работала и канализация. Апартаменты исчезнувшего господина Пфайвестля имели, конечно же, свой собственный туалет. Принцесса, которая жила в замке, своего собственного туалета не имела. Тогда, в восемнадцатом веке, об этих делах думали совершенно иначе. Но в большом замке, в курфюрстской Резиденции, туалеты, несомненно, были строительными дополнениями двадцатого века – последнего – столетия. Ближайший к замку Антона Л. туалет находился за комнатой портье и билетными кассами музея драгоценностей. Но и этот туалет был для ночной, утренней или просто неотложной соответственной потребности слишком далеко. В таких случаях Антон Л. использовал – как, наверное, в свое время и сама принцесса – посудину из фарфора, стоявшую в незаметном ящике под обшивкой стены возле кровати. На этой скрытой от чужих глаз посудине конструкция не заканчивалась. «Этого в школе не проходят», – подумал про себя Антон Л. В восемнадцатом веке они тоже не были дураками. Потайной ящичек имел своеобразную воронку из эмали, откуда труба вела вниз и за замок. Пока была зима и лежал снег, Антон Л. все время нагребал его на это место, что помогало. Уже весной, а особенно когда по-настоящему наступило лето, от этого места стал распространяться такой запах, который заполонил весь замок. На Антона Л. это никак не влияло, он уже давно перестал воспринимать запахи. Потайной ящичек пах точно так же. В несметных количествах налетели мухи. Но и это не мешало Антону Л. – а еще меньше снова проснувшейся Соне, которая с удовольствием этих мух пожирала, – но когда он однажды при открытом окне зевнул и случайно проглотил при этом целую пригоршню мух, то принял решение эти затруднения устранить. Кстати, и курфюрст во время первого его посещения весной пожаловался на вонь, которая исходила от Антона Л. Курфюрст посоветовал устроить выгребную яму, а кроме того, чтобы время от времени Антон Л. выливал в эмалированную воронку потайного ящичка чан воды.
