Юрий Трещев - Город грехов
— Вас осудили?..
— Не успели…
— Вы бежали, не дождавшись суда?..
— Не следует состязаться там, где победы нет или она сомнительна… или же и то, и другое неясно, тем более что преследователи одержимы безумием, которое все обращает в противоположность… да и кто в здравом уме может поверить тому, что овладев этими записями, можно творить зло…
— Вы писатель?..
— Нет, я не писатель… мой отец был писателем… и очутился с беременной женой в местах не столь отдаленных… я родился в этих местах…помню, небо было печальное и неприглядное, когда я появился на свет… меня обмыли и крестили в первой попавшейся луже, без пышности, без каких-либо особых приготовлений, при произнесении немногих слов… и вышел я из воды немногим чище или вообще не чище… а вы, если судить по внешнему виду, писатель?
— Я историк… пишу хронику города…
— Вы были женаты?..
— Это не имеет отношения к делу… впрочем, да, я был женат, но жена покинула меня, ушла, пожертвовала даже выгодами, которые могла бы иметь от общения со мной…
— А где еврей?.. исчез и не сказал, кто его преследователи и избавился ли он от них?..
— Никуда я не исчез… — сказал еврей, выходя из зарослей мирта. — Во всем виновата молва… люди готовы верить всему… они легче верят вымышленному, чем тому, что происходит на самом деле… молва видела во мне преступника, приписывала мне разные пороки… делала участником чужих грехов…
— Я этому уже давно не удивляюсь…
— Кто вы?..
— Я поэт, написавший эту проклятую книгу… они полагают, что я являюсь причиной их бедствий и несчастий… случайные пожары, оползни, все мне приписывали… но я не бог, я всего лишь один из проклятых поэтов, известный среди неизвестных… у меня было некоторое предчувствие… из этого предчувствий и родилась книга, в которой я описал гибель города грехов… не стоит удивляться этому, как чему-то невозможному… из многих лоскутов можно сшить нечто цельное, заимствуя слова из архива слов… меня восхваляли, а теперь они пишут на меня эпиграммы… болтливость они считают даром слова… и рисуют мои портреты с крылышками на голове… распространяют обо мне всякие мерзости, приписывают мне поступки, которые знали за собой…
— Меня тоже молва обвиняла в том, что я не совершал… я лишь менял жен… просто я любил жизнь, хотя и не видел в ней смысла… — Артист начал рассказывать о своих женах, которые тревожили его днем и смущали ночью, так, что его борьба с ними становилась заметной для посторонних. — Не знаю, зачем я вам все это рассказываю… богу все это давно известно…
— А есть ли бог?..
— Не знаю… знаю только, что с ним жить легче…
— Вы были на небе?..
— Нет, никогда туда не забирался…
— И преисподнюю не посещали?..
— Нет, не посещал…
— А я посещал…
— И что вы там видели?..
— Все, что говорят о преисподней — это лишь домыслы, очень красочные и почти правдивые… пламя там не жжет, расплавленный свинец напоминает прохладную воду и пытки, на самом деле, лишь имитация…
— Расскажите…
— Сначала я попал в рай, а потом в ад, блуждал и кружил там… и вернулся, ни в чем не став лучше… — старик в очках принужденно рассмеялся. Смех сделал его лицо жалким и глупым. — Это мне дар от бога, которого я не могу ни обнять, ни отстраниться от его объятий…
— Бог все делает так, чтобы его боялись…
— Он видит мои слезы, и где он?.. и кто приведет меня к нему?..
— Бог на небесах, а ты на земле…
— Рассказывай, что было дальше?.. эй, ты где?..
— Исчез поэт… да и был ли он?..
— Я здесь…
— Ага, вернулся, чтобы закончить свою историю…
— Я не он… я другой…
— Ты поэт?..
— Не знаю, можно ли называть меня поэтом… я писал анонимные эпиграммы на мэра, пока кто-то не донес на меня… мне пришлось бежать… какое-то время я жил в пещере на Лысой горе, потом нашел себе женщину… двоим легче, чем одному… одному как согреться?.. жизнь — это сон, в котором сновидения лишены смысла… и рождаемся мы, чтобы умереть… жизнь тягостна, а смерть освобождает нас… всего навидался я в этой жизни и к пятидесяти годам мечтал лишь об одном: увидеть того, в существовании которого я никогда не сомневался… и я отправился в странствие… где я только не был…
— Живем мы в одном месте, а защитника ищем где-то еще, который, к тому же, не желает ни слышать нас, ни видеть…
— Ну вот, наконец, и вы высказались… а вы, почему молчите?..
— Не знаю, что сказать…
— И в судный день вы предстанете перед богом в его чертогах, не имея, что сказать?..
— Не знаю, доживу ли я до судного дня… я уже несколько раз умирал и воскресал, ускользал от смерти и от гроба, в который вместо меня клали икону… и с тех пор даже в сон не впадаю, боюсь заснуть, хотя и знаю, что во сне все ложь, а опасности сомнительны…
— А где поэт?.. и он исчез…
— Какой он поэт… он писал пасквили… он выдавал себя за того, кем никогда не был…
— Вы знали его?..
— Вместе с ним я побывал и в преисподней, и в чертогах бога, как говорят поэты… кстати, я составил небольшое сочинение на этот счет… я сирота, воспитывало меня государство… а всему остальному научила жизнь… не было во мне ни величия бога, ни блеска, ничего примечательного… люди смотрели на меня и не удивлялись, но стихи мои были достойны удивления… в поэзии я был богом… от меня люди узнавали и о себе, и о своем спасении… я представлялся им богом, хотя самого себя я называл червем… люди говорили, что это я проклял город в своих речениях… правда, день гнева и отмщения, когда начнутся сбываться предсказания, я не назвал… никому, кроме бога этот день неизвестен… он будет отмечен знамениями и чудесами… ослабев от страха и ожидания, люди почувствуют, как земля затрепещет под ними, и распутный город исчезнет на дне ямы погибели, а люди будут подняты на небо, но не все, а только те, кому это было обещано… одни сделаются мучениками, разрешившись от тела, а другие станут ангелами и будут пребывать с богом…
— Как я понимаю, это всего лишь риторическое преувеличение…
— А что будет с теми, кто по своему неверию сомневался и соблазнялся?..
— Об этом я умолчу… по крайней мере, не на них бог направит свое внимание, а на обстоятельства бедствия… я видел величественную и страшную картину смерти… дома беспорядочно двигались с места на место… ни за что бы я этому не поверил, если бы сам этого не наблюдал… люди, что остались в живых, не все погибли, пребывали в унынии и отчаянии… они ходили с цветами в руках и часто их нюхали, так как воздух был заражен запахами, исходившими от разлагающихся трупов… мертвых было столько, что страшно было даже слышать об этом… многие умирали без свидетелей, без свечей и молитв… не проливались слезы, не исполнялись скорбные плачи… живые бежали и прятались в горах, надеялись, что смерть не найдет их… но отвлекусь от зрелища бедствий, способных смутить вас…
— Мир дал столько трещин, готов расколоться, а вы занимаетесь разговорами, от которых нет никакой пользы…
— Польза есть всегда… даже от молчания…
— Что вы все пишите?..
— Пишу… записываю ваши истории…
— Прошлой ночью я жил на птичьем острове… лежал и вбираю в себя шум моря и разговоры птиц… и сам я был птицей… в детстве я летал в этой безбрежности… и боялся упасть, запутавшись в проводах…
— К чему вы это говорите?..
— Сам не знаю…
Из складок темноты, как из кулис, вышел поэт.
— Боже, что с вами случилось?.. одежда на вас растерзана, тело все в шрамах…
— На меня напали бродячие собаки… но бог меня спас… послал женщину… она нашла меня в миртовых зарослях в предсмертных муках и не бросила, а улеглась рядом… ночью разразилась гроза и мы перебрались в дупло вяза… поток грязи устремился с горы вниз, волоча камни, пошатнул он и дерево… вяз склонился над потоком, корни его обнажились… вяз лишился опоры и вода увлекла его за собой… — Поэт рассказывал свою историю, закрыв глаза. О женщине он говорил путанно. В детстве у него была с ней любовная связь, длившаяся несколько дней, из которой он извлек, что в своей сущности женщины не такие, какими они представляются. С этой женщиной поэт спустился в ад, который он описал, не жалея красок. Все возможные пытки и казни были нагромождены там друг на друга. Непостижимым образом поэту удалось покинуть ад, чтобы снова стать смертным, исправить свою жизнь и очутиться в раю, но, увидев далеко не привлекательную картину давки у входа в рай, он остановился в оцепенении…
— Вы так и не сказали, что с вами случилось?..
— Наверное, на него напали собаки судьи… — сказал писатель.
Воображение нарисовало писателю вызывающую содрогание картину смерти судьи, когда сбесившиеся собаки оказались на воле и творили свое жуткое дело. Он как бы наблюдал со стороны, испытывая не страх, а какой-то благоговейный ужас, когда изодранные в клочья части тела судьи снова и снова собирались в нечто бесформенное, и это существо, не обладающее обликом, пыталось одолеть собачье бешенство.
