Вадим Тарасенко - Спасите наши души
За тот десяток минут, что он находился в квартире, пурга неожиданно стихла. По небу продолжали нестись темные тучи, но внизу, на земле было сравнительно тихо. Стихия, казалось, замерла в ожидание чего–то…
Сергей сел за руль автомобиля, неожиданно спокойно повернул ключ зажигания. Вспыхнули, мигнули и погасли запрещающие красные лампы на панели приборов — техника давало «добро». Минутами раньше «добро» дал Всевышний. «Если ты мне это позволяешь то спасибо тебе. Это поистине божеская милость». Его девятка набирала скорость. «Сейчас налево теперь прямо теперь снова налево.
Сергей правильно понял мысль Господа. Уже, подъезжая к дому убийцы Инны, он увидел, как тот в сопровождении двух телохранителей садился в свой «Опель». Водитель уже сидел за рулем. «Он, два телохранителя и водитель. Значит, со мной уйдут четверо. Плюс я. Всего пять, нет шесть — Иннушка шестая. Что ж, ТЕБЕ виднее, сколько забирать ТУДА. Он успокоился. Если все что сейчас должно случиться взял под свой контроль САМ, то никакая сила не сможет изменить то, что И М предписано. Сергей спокойно проехал мимо трогающегося «Опеля» и свернул в ближайший переулок. Проехав пару кварталов, он снова повернул, потом еще раз и вновь выскочил на необходимую улицу. Черный «Опель» он увидел через минуту. Нога вжалась в педаль акселератора. Салон наполнился гудением — двигатель запел свою песню, не подозревая, что это его лебединая песня, последняя… «А умирать, оказывается, легко, — Сергей взглянул на едущий навстречу автомобиль, — и убивать людей тоже легко и… и даже приятно. Ох, прости, Господи» Он на мгновение поднял глаза — темно–серые небеса равнодушно висели над ним. «Как же ты мудр, Всевышний, и милостив. Даже к таким грешникам как я. И прости, если сможешь, меня… и прощай». Руль девятки, беспрекословно повинуясь хозяину, сделал четверть оборота вправо. Тяги автомобиля властно дернули передние колеса. Мир вокруг Сергея сузился до размера серебристого кружка фирменного значка на передке «Опеля». Колеса автомобилей стремительно делали свои последние обороты. Девяносто километров в час черного автомобиля и сто километров белого давали в сумме сто девяносто. Впечатляющее число для ухода из этого мира, надежное, исключающее какие–либо другие варианты…
…Николай Князев сидел на переднем сидение и невидяще смотрел вперед. Перед глазами стояла Инка — окровавленная, изнасилованная, с распятыми ногами, откусанными сосками грудей, мертвая. В ушах до сих пор звучали ее последние слова, вернее не звучали — в ушах хрипл ее предсмертный шепот: «А все равно я не стала твоей».
И вновь перед глазами убийцы запузырилась кровь на губах девушки. «Сучка, сдохла, а не отдалась мне». И предстали перед ним ее глаза — презрительные, тускнеющие. Колька еще раз, вслух, выругался:
— Сучка.
— О боже, — неожиданно вырвалось у водителя «Опеля».
Князев вздрогнул и посмотрел вперед. Навстречу, прямо в лоб мчалась белая «девятка». И вдруг перед его глазами окровавленное, обесчещенное тело девушки превратилось в груду раздавленного, скомканного мяса, с торчащими обломками костей, обрызганного белым студнем мозгов и желтым жиром, превратилось в груду Гришкиного тела, там, в морге. «Нет, это не Гришкино тело, это мое» — страшная истина перехватила дыхание и выбила пока из еще целого, живого тела холодный пот. И начался для Николая Князева отсчет его последнего мига. Мига, когда смерть сдирает с человека всю его важность, значительность сдирает все, что нацепила на него цивилизация, и он в свой последний миг предстает перед лицом смерти таким же голым и беззащитным, каким он предстает в свой первый миг перед лицом жизни. И в это последнее мгновение из самой глубины человеческой сути непроизвольно, инстинктивно вырвалось абсолютно бесполезное сейчас: «Боже, спаси меня»…
…Серебристый кружок «Опеля» с чернотой внутри расширился для Сергея на весь мир — его мир. «Вот он туннель перехода. Перехода куда? Ха, глупый вопрос. Уж во всяком случае, не в Рай». Белая девятка священника стремительно влетала в этот последний для себя «туннель». «До скорой встречи моя Елка». Фирменный зигзаг «Опеля» сверкнул яркостью небесной грозовой молнии. Удар! Белое и черное слилось в единое целое. «Здравствуй, Люцифер». Но самая последняя мысль человека, а может и первая мысль его души, уже там, в туннеле, за сверкнувшей молнией, за ударом была: «Спасите наши души».
— Степановна, а ты новость слыхала? — старушка со сморщенным личиком и скорбно–поджатыми губами, опираясь на палку, смотрела на собеседницу.
Двух бабушек разделяли два бидона, стоящие на земле. Недалеко от них, у самого выхода с рынка, стояла бочка с молоком.
— Какую, Александровна?
— Батюшка то наш погиб, — лицо Александровны еще больше морщилось, еще скорбней изогнулись губы. В слезящихся глазах к влаге старости добавилась влага скорби.
— Ох, те Господи, — Степановна всплеснула руками и замерла в ожидании животрепещущих подробностей.
Немного помучив свою многолетнюю подружку почти профессионально–театральной паузой, совпавшей с осторожным набором воздуха в семидесятилетне–дряхлую грудь, еще больше надвинувшись на палку, Александра повела:
— Говорят, приехал он к своей любовнице, а она дома мертвая, вся в крови лежит…
— Свят, свят, свят, — Степановна истово перекрестилась. В давно угасших глазах зажегся здоровый огонек любопытства.
— Как увидел он такое дело, — воодушевленная вскриками собеседницы, Александровна еще энергичней продолжила, — снова прыг в свой автомобиль и как помчится на нем. А тут навстречу Князь едет.
— А кто это такой — Князь?
— Это бывший любовник той, с которой наш батюшка спутался. Говорят самый Главный Бандит в городе.
— И что же дальше? — Степановна нетерпеливо пошаркала правой ножкой.
— Вот наш батюшка, возьми врежься в автомобиль этого Князя, — старушка сделала паузу, отдышалась. Морщины на ее лице почти разгладилась, кожа порозовела, спина приподнялась вверх на пару градусов.
— Насмерть? — Степановна поелозила левой ножкой.
Александровна резко, как в почти забытой молодости, тряхнула головой и, почти не шамкая, твердо сказала:
— Насмерть. Все. И батюшка, и бандит этот, который самый главный в городе, и шофер его.
— Ой, ой, ой, — Степановна вновь стала истово креститься.
Александровна еще раз набрала в грудь воздух и, глядя в горящие глаза Степановны, подбросила туда еще топлива?
— Люди говорят, что хоть батюшка и разбился насмерть, но тело его почти не изувечилось, а бандита этого… — Александровна, с нежным хрустом почти выпрямилась, и теперь небрежно–грациозно опираясь на палочку, плеснула напоследок в пылающие глаза собеседницы последнюю порцию топлива, — прямо в куски разорвало.
Минут пять старушки, давно отвыкшие от такого буйства чувств, отдыхали, остывая на морозном воздухе. Лица их опять из возбужденно–пылающе–красных перешли в уныло–желтовато–постные, азартный блеск в глазах сменился блеклым равнодушием старости, спины приняли привычное уныло–наклонное положение.
— И когда это произошло? — первая пришла в себя Степановна.
— Дней за пять до нового года. Уж и похоронить успели.
— Я тогда болела, даже на улицу не выходила. Так сердце прихватила, что думала помру. А батюшку где отпевали? В церкви?
— Нет. Говорят, из Д-ска не разрешили. Дома его отпевали.
— А че, не разрешили то?
Александра, насколько позволяла ее больше горизонтальная, чем вертикальная осанка и тусклые, слезящиеся глаза гордо посмотрела на подругу и четко прошамкала, демонстрируя превосходство своего побитого склерозом интеллекта, над, еще более побитым, собеседницы:
— Степановна, посуди сама. О том, что он спутался с этой… прости Господи, знал весь город. Значит, могли и в Д-ске узнать. И умер то как? Тут не поймешь, то ли убийство он учинил. То ли самоубийство. А может и то и другое. Как тут такого в церкви отпевать?
— Народу на его похоронах много было?
— Я сама не ходила, но говорят — много. Все ж таки любили его люди, хоть и грешен он был.
— Все мы грешны, — философски заметила Степановна и, очевидно, подумав о своих годах, вздохнула. — А у того бандита, в которого наш батюшка врезался, много на похороны народу пришло?
— Ой, много. И все на машинах. А гроб, говорят, десять тыщ стоил!
— Так то ж бандиты, они могут, — Степановна о чем–то подумала про себя, вздохнула, — нас так хоронить не будут.
— Не будут, — охотно подтвердила собеседница и тоже тяжело вздохнула.
— А у этой любовницы то, которую так и не смогли между собой поделить наш батюшка и этот бандит, народу то много было на похоронах?
