Джоан Барфут - Тяжкие повреждения
Они пару раз сходили в кино, потом выпили вместе, обсуждая сюжеты и персонажей. Она не видела причины приглашать его в свой дом, в половину дома, которую снимала. Было даже приятно, что все, связанное с ним, касается только ее: нечто для себя, не имеющее к ее реальной жизни отношения и не влияющее на нее так же, как реальная жизнь не имела отношения к нему и не влияла на него. Он сказал:
— А ты не любишь о себе рассказывать, да? — но ответа, похоже, не ждал и объяснений тоже. С ним было легко, он просто наблюдал, но не судил.
Они пили за его победы в суде. Когда он выиграл дело, защищая фармацевтическую компанию и ее служащих, которых обвиняли в том, что они намеренно разрешили поставки заведомо просроченных лекарств за рубеж и получили от этого прибыль, она немного растерялась. Она и сама могла запоминающимися фразами и минутными рекламными роликами сбить с толку кого угодно, но все-таки ей хотелось думать, что Лайлом можно восхищаться, что знакомству с ним можно радоваться.
— За какое дело ты бы не взялся? — спросила она. — Кого бы не стал защищать?
Предполагалось, что рамки существуют, вопрос был в том, где они.
— Гитлера, — усмехнулся он, уходя от ответа. — А ты?
— Сталина. Пол Пота.
— Ну что ж, — сказал он, поднимая стакан, — по крайней мере мы знаем, что у нас есть принципы. — И возможно, превратил все в шутку.
Когда они уже несколько недель обедали вместе, ходили в кино, выпивали и беседовали, он сказал:
— Знаешь, я хочу тебе показать, как я живу. По-моему, тебе там понравится. Может, съездим на выходные, погуляешь, выпьешь-закусишь и поглядишь на что-нибудь славное, не из бетона?
Почему бы и нет? Она подумала, что он привлекателен, умен, мил — хорошая компания. Еще она подумала, что если это не слишком помешает ходу ее жизни, она была бы совсем не против увидеть его бедра, дотронуться до его ребер. Все складывается постепенно. Доверие и даже любовь не всегда связаны с влечением.
— Если мы, по-твоему, останемся после этого друзьями, — сказала она, — то да, я не против.
Несколько загадочно, так ей показалось. Откуда он мог знать, что она имела в виду? Он засмеялся и сказал:
— А почему нет?
Аликс и, по крайней мере теоретически, Джейми уехали на выходные к Мэдилейн. Айла поехала с Лайлом, чтобы на повороте с проселка влюбиться в его дом. Он отнес ее сумку в спальню для гостей, и она подумала, что это необычно, даже, возможно, странно, но он сказал:
— Просто отдыхай, хорошо?
Он вывел ее на веранду, усадил в глубокое кресло и сел рядом со стаканом пива, положив босые ноги (высокий подъем, длинные пальцы, она все рассмотрела) на перила, она, со стаканом белого вина, положила свои босые, белые ноги (плоскостопые, короткопалые) рядом с его.
— Вон там, — он показал пальцем, — течет ручей. В это время года он достаточно бурный, но даже в лучшие дни рекой его не назовешь. А там — сарай, старый амбар совсем развалился, я сэкономил на дереве и решил построить что-нибудь поменьше. Основной участок, двадцать акров, идет от дороги, дом как раз на нем. А еще пятьдесят за тем небольшим холмом, я отдал в аренду соседу. Я не фермер, но не хочу, чтобы он пропадал впустую. По-моему, мало хорошего в том, что такие, как я, скупают эти места, и все пропадает впустую.
— А что в этом плохого? И что значит, «такие, как ты»?
Вокруг веранды цвели нарциссы, росли еще не раскрывшиеся тюльпаны, в траве были густо разбросаны мелкие голубые цветочки. Человек, сидящий рядом с ней, видимо, посадил все эти луковицы и цветы, согнувшись копался в земле, надеясь вырастить эту красоту, готовя ее.
— Такие, кому в жизни не понять, что такое настоящая работа на земле. Такие, как я, с точки зрения соседей. По-моему, отношение вполне оправданное. Здесь требуется время, чтобы освоиться, или по крайней мере, чтобы все вокруг достаточно освоились и перестали на тебя коситься. Приезжий никогда не станет своим. Это, в общем, правильно. Я на это и не рассчитывал. Не знаю, как этого добиться, да и времени у меня нет. Но все-таки, по-моему, местным нравится, что я проявил уважение к этому месту, все тут устроил, привел в порядок. То есть это не хобби у меня такое, это — мой дом. И я не ударился в дурацкий романтизм, не завел тут идиотскую козью ферму под девизом «назад, к земле», местные этого насмотрелись, и их это просто из себя выводит. С другой стороны, я не городской пижон, который по выходным устраивает коктейли на открытом воздухе и тому подобное. Такие здесь тоже есть. Я здесь живу, это уже что-то. Я все тут сам сколотил. — Он внезапно усмехнулся. — Каждый. Мать его. Гвоздь.
Подул легкий ветер. Вокруг было столько непривычных ей запахов и звуков.
— Не всем здесь нравится, — сказал он. — Забраться в самую глушь — это не всем по вкусу. Некоторые говорят, слишком тихо, слишком уединенно.
Кто эти все и эти некоторые? Об этом она спросить не могла.
— Тихо, — сказала она вместо этого, — в таком-то гвалте?
Вокруг неистовствовали птицы, в основном утки и вороны, но еще были наглые, черные, поменьше. Лайл сказал, что это майны, яркие сойки и кардиналы, несколько малиновок, краснокрылые дрозды, целые тучи других, потусклее, бурые стайки налетали, галдели, проносились над ними и прочь. Он сказал, что рокочущий, сладкий хор, который, в отличие от птиц, будет звучать и глубокой ночью, — это лягушки.
— Господи, — сказала она, — и сколько тут лягушек?
— Тысячи, — улыбнулся он. — Может быть, миллионы.
Наверное, без него все это было бы страшновато; но без него ей тут нечего было бы делать. Она привыкла к машинам, грузовикам, машинам «скорой помощи», такси, визжащим тормозам и сиренам, к городским звонам и свисткам, к шуму, производимому, в основном, людьми, который если и казался временами опасным, то был по крайней мере в какой-то степени предсказуем. Стаи птиц, «миллионы» лягушек — их было столько, что она не понимала, почему они не могут объединиться против людей-захватчиков, нырять, лететь, прыгать и ползти, по воздуху и по траве, на пороги, под двери, через жалюзи, мучая, преследуя и изгоняя всех.
— Нет, — серьезно сказал он. — Это больше свойственно людям. Животные, я имею в виду и птиц, и лягушек, более щедры.
Его недоверие к людям ее успокоило. Она подумала, что, возможно, сможет положиться, хотя бы в чем-то, на его осторожность; хотя говорить об этом было еще преждевременно.
Он сказал, что все еще не закончил ремонт в доме: чинил полы и двери, отчищал их, чтобы стал виден первоначальный дуб, подбирал цвета, оклеивая обоями и крася по одной комнате за раз.
— Я, когда вижу что-то, сразу понимаю — вот оно, — сказал он. — Поэтому жду, пока не найду именно то, что нужно.
Все, что он говорил, казалось ей неслучайным и важным.
— И еще я люблю, когда мне удобно. Это означало, что придется переделывать всю проводку и трубы, но я не из тех, кто мирится с неудобствами и трудностями. У меня здесь офис, так что пришлось устанавливать связь с миром. Иначе не вышло бы.
Похоже было, что он любит дерево: например, в офисе у него были блестящие панели из дуба, — и не было ничего дешевого или дешево сделанного. И еще, проходя по дому, она не увидела нигде ничего мелкого и суетливого, никаких обоев в цветочек, ни особых пастельных тонов. Кухня и кухонные шкафчики были строгими и аскетичными, белого и черного цветов, контрастировавших с голым кленовым полом, гостиная была выкрашена в темно-бордовый цвет, ее высокий потолок — в цвет слоновой кости, там же стояли диван и кресла смелого желтого цвета, от которых просто разило удобством. Она могла понять, откуда у такого высокого, худого мужчины, на котором не много лишней плоти, тяга к избыточному комфорту, к мебели, в которую можно погрузиться, не ударяясь ни обо что костями.
Возможно, по той же причине ему могло понравиться ее собственное мягкое тело, чем-то похожее на его мебель, кто знает?
— Здесь все было порядком запущено, когда я купил дом, — сказал он. — Пожилая пара оставила его детям, а те не могли прийти к единому мнению относительно того, что с ним делать, поэтому он какое-то время пустовал. Собственность быстро дичает, выходит из-под контроля, внутри все начинает приходить в негодность. Мыши, белки — это принимаешь почти как должное. Бывает и другое, вот, я открыл дверь второй ванной, я тогда только еще думал о покупке, а там на стенах — огромные шапки грибов. Здоровые, розоватые штуки, даже на грибы-то непохоже. — Он покачал головой. — Я готов видеть красоту в самых неожиданных местах, но это был не тот случай. Меня чуть не вырвало. Быстренько закрыл дверь и попытался на время выкинуть это из головы. Самая противная была работа — ремонт в этой ванной. Правда, из-за нее удалось сбросить цену на пару тысяч.
— Сколько ты владеешь домом?
— Уже три года. Тогда как раз все закончилось. (То есть умерла его жена, Сандра.) Трудное было время, — сказал он. — Она почти все время была дома. Тяжело, конечно, но было что-то по-своему хорошее.
