Владимир Бацалёв - Первые гадости
Тут Макар Евграфович, представив себя с медалькой, захохотал и разбудил леопарда, сразу потребовавшего подругу, Девяток яиц зафыркал, захихикал, заржал на свой панк-лад; Чертокоза пустила руладу посредством метеоризма; Простофил ткнул в живот Светозара и застыл с открытым ртом, а куросмысловские передовики, как один, крутили пальцы у висков просветителя. Только Воронья принцесса одиноким мычанием умудрялась поддерживать Светозара и презирать недоделанных остальных.
— Ветеринара! — кричал дядя Миша в свисток.
— Врача! — кричала мать Сени, теряя пенсионные бумажки.
— Психиатра! — кричал отец Простофила на ветер.
Старец бы стерпел гомон и издевательства неподготовленной аудитории, но поведение Девятка яиц и Чертокозы его покоробило.
— Эй, в перьях, чего ржете надо мной? — спросил он.
— Дурак ты, дядя, — ответила Чертокоза, — и придурок.
Светозар почти взбесился:
— Тут вам не обман, тут живая правда и бессмертная истина животного электричества! Я вам не кости и не подачки философии предлагаю!
— Атас, истина! Пойдем к мартышкам учиться, там тоже весело, — предложила Чертокоза Девятку яиц.
— Я — ваш ум, честь и совесть! Куда вы от меня пойдете?! — закричал Светозар, исчерпав доводы и надеясь больше криком, чем смыслом, переубедить насмешников, но только нажил на свою голову еще больший позор.
К прутьям клетки подошел Макар Евграфович и, подняв руку, стал оратором.
— Простым арифметическим вычитанием можно доказать, что ум нашей эпохи — это КПСС, лишившаяся чести и совести, а вовсе не Светозар Митрофанович, — сказал глубокий старик.
— Простым арифметическим вычитанием можно доказать, что честь нашей эпохи — это безумная и бессовестная КПСС, а вовсе не Светозар Митрофанович, — сказал глубокий старик.
— Простым арифметическим вычитанием можно доказать, что совесть нашей эпохи — это КПСС, оставшаяся без ума и чести, а вовсе не Светозар Митрофанович, — сказал глубокий старик.
— Светозар Митрофанович — плагиатор и недостоин проповедовать даже «Букварь» под своим именем, — резюмировал глубокий старик.
У пророка отвисла челюсть, ноги сломались в коленях, живот пробурчал «Реквием», из глаз, носа и рта потекли слезы, сопли и слюни, а из ушей и волос посыпались сера и перхоть. Ученики оттащили его в глубь клетки и завернули в ватное одеяло от нескромных глаз. Но пророк высунул голову и жалобно спросил глубокого старика:
— Может, мне проповедовать обливания кипятком?
Макар Евграфович заверил его, что и это направление давно занято пройдохами.
— Что ж, вернусь в семью и стану Семеном, пока голова не придет в порядок, — решил Четвертованный.
Глубокий старик подарил ему за такую мудрую мысль напильник. С заходом солнца участники отняли подарок, перепилили дужку замка и вырвались в город, забросав ватными одеялами леопарда…
Победа сидела взаперти хуже, чем в зоопарке, и думала, что предпринять, тем более уже пошел слух по квартире, будто Кустым Кабаев спускается с гор в степь и несет в подарок Чугунову вяленого барана и котелок национальной похлебки, будто Трактор-бай дарит сыну на свадьбу четыре стада и пастбище, а от приданого отказывается из уважения к коммунистическим традициям. Конечно, Победа периодами доставала отца в кабинете и заявляла что-нибудь вроде:
— Я лучше утоплюсь в ванне, чем пойду за Кустыма
— Для твоего же блага — стать женой готового секретаря, — отвечал Василий Панкратьевич.
— Я человеком стать хочу, а не аппаратом по выведению коммунистиков! — взрывалась Победа
Но Чугунов делал вид, что напряженно занимается функционерской деятельностью, поэтому не обижался, а отвечал:
— Отстань, у меня функция, — хотя на самом деле писал в толстую тетрадь очередной совет: «Если вы любите сладкий чай, неплохо бы перед употреблением размешать сахар в чашке взбалтыванием».
— В тебе вообще-то осталось что-нибудь хорошего, кроме утопического начала? — допытывалась Победа
— Всему хорошему я научился у кошек, ха-ха-ха, — отвечал Чугунов и сразу строчил в тетрадь: «Если вам надо научиться чему-нибудь хорошему, поймайте кошку»… — А ты закрой дверь, — говорил он дочери…
Аркадий объяснял ей в письмах детским шифром, да Победа и сама не считала, что все злосчастья влюбленных коммунистического происхождения, раз происходят по воле главного коммуниста района. «В жизни меняются только названия, — писал Аркадий, — а суть постоянна В. П. Чугунов мог оказаться первобытным вождем, античным тираном, восточным сатрапом, средневековым сюзереном, глуповским градоначальником, и чистая временная случайность, что мой потенциальный тесть уродился первым секретарем. В любую эпоху он вел бы себя именно так, как ведет. Эпохи же придумывают исключительно для разнообразия, ради перемены декора, словно мебель по квартире двигают. Равно и социалистическую экономику глупо обвинять в том, что тебя послали в Москву как фондовый материал. Случись история пораньше, тебя забрали бы в рабство, полонили, закрепостили, упекли бы в гарем, в концлагерь, наконец. Короче, могло бы быть и хуже…»
«Да уж куда хуже!» — удивлялась Победа и читала дальше: «На Руси отдавали княжон за ханчиков, чтобы спасти страну от разорения, а тобой жертвуют, чтобы укрепить дружбу народов СССР и коммунистический интернационал. Это историческая закономерность, это судьба…. Но если ты продержишься до весны, я надеюсь, мы что-нибудь придумаем, то есть из общей закономерности устроим частное заключение по законам классической литературы…»
«Продержишься… А как? — кусала губы Победа, гуляя по квартире. — Но должен же быть выход!»
Посоветоваться с мамой? Но мама старалась думать, только заходя в магазины, причем старалась думать одно и то же: «Дай-ка я куплю мужу на день рождения эти пестрые салфеточки и сама буду ими пользоваться в будни».
Посоветоваться с Трофимом? Но он всегда уступает отцу пространство, так его приучили. Трофим годен для мелких поручений, а советчик из него липовый, тем более дипломат.
Посоветоваться с домработницей? Но она чересур сочувствует влюбленным, до беспомощности и заламывания рук, и, начитавшись о внушениях во сне, приходит по ночам к Победе, садится на подушку и шепчет в ухо девушке:
— Папа — гадость… Папа — фука… Папа не любит нашу девочку.
Остается одна Светлана Климова, то есть остается обнять кошку и, глядя в ее голубые глаза, искать выход самой…
Пока Победа искала выход в голубых глазах кошки, московская группа участников, сбежав из зоопарка, вернулась к прежнему московскому существованию, а иногородняя труппа бичевала по городу, наслаждаясь обилием пищи и общественных уборных, и вовсе не рвалась с гастролей в Куросмыслов, который погибал без передовиков. Ночевали они на стульях в подвале, где репетировали дуэтом Чертиков и Чертокоза на унавоженные стихи Барто, а днем колобродили, как по загранице. Жили в подвале и Воронья принцесса, которая никуда не спешила, и Четвертованный, который не спешил воссоединиться с семьей. Семен Митрофанович поселился в подвале потому, что выше жил глубокий старик, к которому дисквалифицированный пророк привязался, как уличная собачка, каждый день бегал за советами, умолял спасти от тоски и надеялся, что Макар Евграфович каким-нибудь неосторожным словом озарит его вновь.
— Может, мне уйти в разбойники? — пытал он старика. — Многие честные люди перед смертью так поступали. Дубровский был разбойником, Соловей-разбойник был разбойником…
— Может, мне уйти с цыганами, — пытал он старика, — и гадать за деньги судьбу прохожим? Среди цыган ведь и бароны были…
— Может, мне просто уйти и повеситься в подвале, — пытал он старика, — раз я такой недоумок в общем представлении?..
Макар Евграфович терпел его, чувствуя себя психиатром и вообще из сострадания, которое он питал даже к высокопоставленным коммунистам.
— Если вы очень любите жизнь и людей, а не только свои фантазии в жизни и людях, уйдите домой к жене и будьте всегда рядом, — предлагал глубокий старик. — Вам нужен уход женскими руками, и болезнь, глядишь, отступит.
— А куда я брошу Воронью принцессу? В урну, что ли? — спросил Семен Митрофанович. — Она же без родителей, без документов и живет на белом свете подпольно. Даже у мусора есть сопроводительная бумажка и хозяин на свалке, а бедное дитя… — тут он заплакал по привычке.
Но Макар Евграфович заверил, что через коллег в ЖЭКе вернет Воронью принцессу в советское гражданство, обучит грамоте и пристроит к метле или станку. Недавно очарованный глубоким стариком Семен Митрофанович вдруг разочаровался его житейской логикой и даже стал подозревать Макара Евграфовича в психической неполноценности, как всякого раба житейской логики, не подозревая о взаимности подозрений. «Зря я ему доверился и животное электричество в зоопарке предал. Теперь вот пойду искать неизвестно что опять сызнова», — подумал Четвертованный и, успокоившись за судьбу бывшего апостола, пошел домой и сказал дочери:
