Ирина Лобановская - Простри руце Твои..
А потом отец взялся пересказывать свой недавний сон:
- Ко мне привязался черт.
- Страшный? Рогатый? - с любопытством спросила Ксения.
- Конечно. Я стал с ним драться, но, в конце концов, после нешуточной борьбы, он меня одолел: дьявол все-таки сильнее человека. И говорит: "Я тебя отпущу, если ты меня вкусно накормишь. А нет - плохи твои дела". Ладно, думаю, я тебя накормлю. И размышляю на ходу: надо хитрость придумать, верить рогатому нельзя - обманщик. А он не дурак, словно прочитал мои мысли, и объявляет: "Только отравить меня можешь не пытаться! Я не то, что вы, люди. Могу серную кислоту пить - и мне ничего не будет!" Ну, начал я его кормить. Всякой дрянью. Набрал углей, битума, проволоки - и даю ему. А он себе все разжевывает и ест спокойно, да еще нахваливает. И родилась тогда у меня идея: надо его взорвать.
- В эпоху терроризма это не ново, - заметила Ксеня.
- Ничто не ново под луной! Потчевал я его всяким хламом, и вместо макарон, наконец, подсунул бездымного пороха, он ведь как макароны делается - длинными такими палочками. Кормил его порохом, кормил и подсунул в него охотничий пистон. А сам ненавязчиво начинаю тихонько все дальше и дальше от черта отходить. А тот жует, жует порох и - сунул в рот и пистон. Я отошел на приличное расстояние, жду... И - рвануло! Взорвался черт, по воздуху полетели черные клочья во все стороны, все затмило дымом, и летят эти черные клочья, и летят... И тут я проснулся.
- Забавно... - пробурчала Ксения. - К чему бы это тебе черти стали сниться?
Георгий Семенович прямо помешался на снах. Он вообще их видел чересчур часто, по единодушному мнению родственников, но когда вдруг начал излагать сны стихами... Обалдела даже мать, ко всему привычная в своей сумасшедшей семейке.
А Леднев с выражением декламировал:
Очень странный сон приснился мне
Иль в бреду пригрезилась картина,
Будто нету горя на Земле,
Будто люди счастливы отныне.
На вокзалах больше нет бомжей,
Нет путан на улицах столицы,
Для машин хватает гаражей,
И улыбки украшают лица.
Обогрет далекий Сахалин,
Есть вода в домах Владивостока,
А чеченец, русский и грузин -
Братья нынче - на века, без срока.
В школах не случается пожар,
Слух о бомбе не сорвет занятий.
А Чубайс, Бурбулис и Гайдар
В Магадане - городе-расплате.
Абрамович по миру побрел,
И Зурабов сам ушел в темницу.
Взяток нет, исчез и произвол,
Суд решил по-честному трудиться.
И чиновник больше не хамит,
И никто отныне не ворует,
ВВП правительство растит,
Цены падают, враги тоскуют.
Слово "киллер" умерло навек,
Дети без родителей гуляют,
Стал такой счастливый человек,
Как и в сказках не всегда бывает.
Очень странный сон приснился мне:
Будто бы Россия обновилась,
Будто нету горя на Земле,
Будто правдой стало то, что снилось.
- В политики тебе уже идти поздновато, - хмыкнула Ксеня. - В поэты тоже. Так что будешь хоббистом. Почти хоббитом.
На старости лет Георгий Семенович увлекался военными мемуарами, как все в его возрасте грезят молодостью. Воспоминания - это как раз те волшебные одежки, которые от употребления не изнашиваются, а наоборот, становятся все ярче и ярче. Леднев часто рисовал на бумаге и анализировал, где позиции разных частей. Показывал родным:
- Здесь - наши, а вон там - фаши.
От него все отмахивались.
- А как там наша дача? - вдруг спросил отец.
Ксения сморщилась.
Ух, как ненавидела она этот дом: огромный, роскошный, прямо особняк в таком же элитном поселке! Отец выстроил там дом довольно давно, когда еще подобной элитарностью окрестные дворы и сады не блистали. Зато позже, под ярким капиталистическим солнцем, вся округа засияла и начала вовсю поражать взоры и потрясать психику незакаленных граждан, неготовых к зрелищам подобного рода. Высились кирпичные двух- и трехэтажные коттеджи, темнели свежей краской громадные гаражи на несколько машин, утонченно тянулись грациозные дорожки и аллейки, ведущие прямиком к тяжелым мощным калиткам, впаянным в несгибаемую крепость заборов.
Отец свой загородный дом лелеял, как все москвичи, убежденные, что за городом жить и дышать полезнее, вычеркивавшие из памяти за ненадобностью Обнинск, Дубну, Электросталь... Не желавшие знать, что Подмосковье задыхается от мусорных свалок, что вода большинства рек и озер там не пригодна ни для купания, ни для питья... Все равно - леса, пруды и луга манили придурковатых горожан зеленью и грибами-ягодами, которыми тоже, кстати, угощаться не стоило. Но угощались. Вволю. Обманывались. Хотели обманываться.
Ксения дачу не любила. Не потому, что так уж боялась отравленного воздуха - в столице он еще хуже. Просто не выносила гонора соседей, всегда встречавших ее ласково-снисходительно:
- А вот и наша артистка! Как успехи? Есть новые роли?
- Как не быть, - бурчала Ксеня, торопясь укрыться в доме от надменных, насмешливо-холодных взглядов.
Нередко Ксения удивлялась: надо же, что получилось в результате отцовских трудов и стараний, то есть денег, из их ветхого домушки, где когда-то Ксеня чуть не убила Варьку. И мама, стиравшая во дворе... И огромные старые деревья с разлохмаченной, кусками висящей корой... Грядки в дальнем углу, возле сараюшки... Каждый год сестры упоенно отгадывали, на какой этой весной мама посадила огурцы, а на какой - лук. Спорили. Проигрывали друг у друга и выигрывали. Скрипели, неохотно распахиваясь, старенькие окна, темнели деревянные полы... Те самые, с занозами...
И вот теперь вместо всего этого огромного чуда - каменные высокомерные хоромы из светлого кирпича, паркет в комнатах, стеклопакеты и телефон. Кот-тедж... Звучит выразительно.
Но последние годы загородный чванный а-ля дворец жил самостоятельно, без хозяев. Отец, несмотря на бодрость, ездить туда перестал, мать одна - тем более. Варвара предпочитала кататься всей своей семьей за рубеж, Ксения... О ней и говорить нечего.
Но отец довольно часто вспоминал загородный дом, заводил о нем речь. Как в тот памятный день.
- Почему бы тебе не съездить туда? - загудел Георгий Семенович. - Заодно отдохнешь от города, проветришься... И дачку навестишь.
- Через почему... - пробубнила Ксения, аккуратно обходя отца глазами. - А там с твоим Альбертом не отдохнешь.
Этот Альберт был колоритной, чересчур оригинальной личностью, награжденной к тому же точно такой же своеобразной судьбой.
Георгий Семенович приспособил его стеречь дачу. Жить Альберту все равно было негде.
На старости лет его жена, перешагнув за пятый десяток, внезапно ошалела и сделала цирковой кульбит - влюбилась в тридцатипятилетнего ДЭЗовского электрика. Обольститель был высок и атлетичен. С электропроводкой обращался на "ты". Нехватка одного резца справа вверху даже его красила, придавала выразительный штришок к очевидной харизме.
И Альберт стал грустно напевать слова известной песенки, поменяв там женское имя:
Полюби, Аленушка, электрика,
Пока его током не убило...
Взрослая дочь тоже оказалась материнской "электрической" любви не помеха. Тем более что давно намыливалась замуж. И жена объявила Альберту:
- Павлу жить негде. Он из Тулы. Так что съезжай отсюда! И нам не мешай!
Альберт совсем загрустил. Характера у него не водилось никогда, даже в молодые годы, а уж теперь, когда он превратился в облысевшего, чуток пузатого коротышку-старикашку, Альберт и вовсе не знал, как жить дальше. По профессии он был музыкант, кларнетист. Но из оркестра его вежливо попросили давно, потому что Альберт много болел, без конца опаздывал и иногда посреди репетиции вдруг застывал, погружаясь в свои мысли.
- Или музыка, или думы! - изрек руководитель.
И Альберт остался без работы.
Он ничуть не расстроился, а засел писать. Пальцы зудели уже давно - Альберт мечтал создать эпопею о своей фамилии, описать всех предков-дедков, глобальный труд, так сказать. А вечерами бегал по концертам. Особенно уважал джаз. Домой он возвращался счастливым, напевая и пританцовывая по дороге. В метро люди смотрели на него, смеялись и радовались, что есть на свете такой забавный веселый старикашка.
- Кто будет это печатать? - иронически справилась однажды жена, с возмущением оглядывая кучу исписанной бумаги.
Писал Альберт по старинке, шариковой ручкой, не помышляя не то что о компьютере, но даже о пишущей машинке.
- Издам за свой счет, - сказал Альберт. - Маленьким тиражом.
Это было роковой ошибкой. С женой случилась истерика.
- Нахлебник! - кричала она. - Сидишь на моей шее и еще собираешься на мои деньги издавать свои паршивые творения!
- Почему они паршивые? - искренне удивился непонятливый Альберт - Ты ведь не читала...
- И не собираюсь! - орала жена. - Выметайся вон!
Георгий Семенович наткнулся на лысоватого, отощавшего, прямо-таки желто-серого человечка возле магазина. Коротышка стоял понуро, с большой сумкой, и тоскливо глядел перед собой, ничего не видя. Шерстяная детская смешная шапка с помпоном упала на снег. Куртка был чем-то выпачкана.
