Юстейн Гордер - Дочь циркача
Обзор с высоты Петтера (это чуть больше метра): отец и мать кричат друг на друга, говорят всякие страшные вещи. Петтер тоже кричит, кричит, чтобы заглушить голоса взрослых. Он убегает в гостиную, там с ковра встает новый сосед, он тоже голый, его одежда валяется на персидском пуфике перед полкой со старым приемником «Радионетте», но он прикрывается нотами, (к примеру, антологией «Опера без слов»).
Сцена из немого фильма (обзор с высоты Петтера): крики, шум, но слов не разобрать. Мать и отец входят в гостиную. Отец дает матери пощечину, она падает и разбивает голову о старое белое пианино. Изо рта у нее течет кровь. Сосед пытается вмешаться но отец срывает со стены телефон и швыряет соседу в лицо, тот хватается за нос. Все кричат и плачут, Петтер тоже. Единственное, что можно иногда разобрать, это ругательства. Петтер пытается перекрыть голоса взрослых, выкрикивая самые страшные ругательства, какие знает.
Потом начинает плакать. Он выбегает на лестницу, спускается на первый этаж, выскакивает во двор и звонит во все звонки, крича: ПОЛИЦИЯ! ПОЖАРНЫЕ! СКОРАЯ ПОМОЩЬ! ПОЛИЦИЯ! ПОЖАРНЫЕ! СКОРАЯ ПОМОЩЬ!
Возвращается в подъезд и спускается в подвал. Над дверью подвала надпись: БОМБОУБЕЖИЩЕ, зеленые светящиеся буквы. Петтер отворяет дверь и прячется в подвале за велосипедами. И сидит тихо-тихо.
Он по-прежнему сидит за велосипедами. Прошло уже много времени.
Мать спускается в подвал и находит Петтера. Оба горько плачут.
Больше мальчик ничего не помнит, и я не могу на него давить. Я не совсем уверен, все ли из того, что он видел, случилось на самом деле.
Метр бросил на пол свою трость или просто навсегда от нее отказался, потому что поднимать ее он не стал. Он стоит и смотрит на меня грустным, почти мрачным взглядом. Потом произносит: И хватит с меня!
Через мгновение он исчезает, и я знаю, что больше уже никогда его не увижу.
Пол в номере выложен керамической плиткой, красной и оливково-зеленой, в шахматном порядке. Я начинаю считать плитки.
И обращаю внимание на квадрат из четырех плиток в самой середине комнаты, они как будто вспухли и теснят все остальные, но на глаз в длину все плитки кажутся одинаковыми. Я выделяю девять плиток — три на три, теперь их девять. Унылая картина. Что вообще могут рассказать мне девять керамических плиток? Я, выделяю квадрат из шестнадцати плиток, теперь каждая плитка занимает более высокое положение, они этого не знают, но я знаю. Впрочем, это не имеет значения, потому что я уже выделил квадрат из двадцати пяти плиток. На пяти верхних плитках я пишу: Б-Е-А-Т-А. Я пытаюсь создать магический квадрат из пяти букв с каждой стороны, потом пишу: М-А-Р-И-Я, но обе части такие сложные, что я решаю все отложить, сейчас у меня на это нет времени.
Пол большой, и мне нетрудно выделить на нем квадрат из тридцати шести плиток, достаточно только отшвырнуть в сторону пару башмаков. Эти тридцать шесть плиток принадлежат отелю, но высший смысл принадлежит мне. Не думаю, что прежние постояльцы обращали внимание на эти гармоничные квадраты, это я вложил в них высокий смысл, поднял их в царство духа и внимания. Высший смысл не лежит на полу, он скрыт у меня в голове. Эти тридцать шесть плиток получают воображаемую рамку, образованную моей душой, я не скуплюсь, ведя им счет. Я скольжу по ним взглядом, по вертикали, горизонтали и диагонали. Плитки не знают, что мои глаза скользят по ним. Я сосредоточиваю внимание на плитке номер тринадцать, это первая плитка в третьем ряду. В правом нижнем углу у нее имеется небольшой скол, но огорчаться не стоит, думаю я, едва ли здесь найдется хоть одна плитка, в которой не было бы никакого изъяна. Плитки лежат на спине носом вверх, они не могут видеть друг друга, они покрывают весь пол, но им нет нужды замечать друг друга, сейчас они глядят только на меня, и я изучаю их одну за другой. Если я разделю плитку номер тринадцать по диагонали на две равные части, то получу два прямоугольных треугольника, они, конечно, равносторонние, но я не пошевелил и пальцем, я не из тех, кто ломает гостиничный инвентарь, хотя, если я буду смотреть на эту плитку достаточно долго, пожалуй, она сама расколется под моим взглядом. Я снова сосредоточиваю внимание на квадрате размером шесть плиток на шесть. С этими тридцатью шестью керамическими плитками можно проделать что угодно, например написать по рассказу на каждой плитке, думаю я, это совсем просто.
Я отодвигаю стул и теперь пытаюсь сосредоточить внимание на сорока девяти плитках. Мне удается увидеть все сорок девять плиток сразу, не моргнув, думаю, мне нужен специальный аппарат, чтобы наблюдать одновременно за всеми плитками. Особенно мне нравится этот последний квадрат, я никогда его не забуду, семь плиток на семь — это высшая правда, итог всего существования. Внутренняя суть существования — это квадрат из сорока девяти зеленых и красных керамических плиток в пятнадцатом номере отеля «Луна Конвенто» в Амальфи. Я бросаю взгляд на круглую вешалку, но только для того, чтобы потом снова перевести его на пол, и снова перед моими глазами квадрат, разумеется, он не сдвинулся ни на миллиметр, потому что сама эта форма уже намертво закрепилась в моем сознании, он не лежит на полу, но создается тем, кто на него смотрит. Если я когда-нибудь попаду в тюрьму, мне там будет не скучно, пока я смогу думать о квадрате из сорока девяти плиток. Я повидал мир. Если провести невидимую диагональ из верхнего правого угла, то есть из угла плитки номер семь, вниз к плитке номер сорок три, у меня опять окажется два прямоугольных треугольника, я уже говорил об этом, это то же самое, что разделить по диагонали одну плитку, поскольку квадрат есть и остается квадратом. У каждого треугольника будет по два катета длиной в семь плиток. Сумма квадратов двух катетов составляет в длину девяносто восемь плиток, но я не в состоянии извлечь квадратный корень из девяноста восьми. Я достал из планшетки маленький калькулятор: квадратный корень равняется 9, 8994949. Таким образом, гипотенуза обоих прямоугольных треугольников будет равняться 9, 8994949 длины одной плитки. Теперь мы это знаем, но мне кажется странным, что диагональ квадрата, состоящего из семи плиток, помноженных на семь, представляет собой такое отвратительное число, это все равно что удар с тыла, но хаос всегда обладал способностью уничтожать космос изнутри. Однако что-то у меня не сходится, между плитками как будто мелькает что-то призрачное, и я не могу разделить сорок девять плиток на два. Как же тогда получается, что половина плиток — красные, а половина — зеленые? В голове у меня все смешалось, я начинаю сомневаться в собственном рассудке.
Меня пугает еще более высокий порядок, квадрат из шестидесяти четырех плиток. Мне пришлось немного сдвинуть письменный стол Ибсена, он оказался очень тяжелым, к тому же разразилась непогода, и все это глубокой ночью. Восемь на восемь будет шестьдесят четыре, в этом нет никакого сомнения, теперь квадрат состоит из тридцати двух красных и тридцати двух зеленых клеток, наконец-то я, не шевельнув пальцем, добился совершенной гармонии, я восстановил всеобщее равновесие между зеленым и красным, красным и зеленым. К тому же теперь я могу играть в шахматы, наверное, в этом и был высший смысл, чтобы я начал играть в шахматы. Я наловчился играть в шахматы с самим собой без всяких фигур, это у меня всегда получалось. 1., 2., 3., 4., 5., 6., 7. и 8. — это ряд. Я ставлю белые тяжелые фигуры на первый ряд: а, b, с, d, e, f, g и h. Это легко, вся доска у меня перед глазами. Я вижу все клетки поля сразу. Я передвигаю одну фигуру и тут же отчетливо вижу их все, они сделаны из черного и белого алебастра и достаточно крупные, самые большие выше тридцати сантиметров, это король и королева.
Я белый король, и мое место в первом ряду, мне показывают красное кресло, на билете написано e1, прекрасное место, первый ряд партера, иначе и быть не могло. На большой сцене прямо передо мной стоят все пешки, меня немного раздражает этот плотный ряд пешек, они стоят слишком близко ко мне, и от них дурно пахнет, но вдали слева я вижу черную королеву, она стоит на d8, тоже на красной керамической плитке, это хорошее место, думаю я и машу ей левой рукой, она робко машет мне в ответ, на голове у нее корона, она блестит чистым золотом.
Фигуры занимают свои места, и игра начинается. Я делаю обычный ход, открывая короля: е2-е4, и она столь же галантно отвечает мне: е7-е5. Я выдвигаю коня, чтобы защитить пешку: b1-сЗ, и тут она делает неожиданный ход, она передвигает королеву с d8 на f6. Почему она так пошла? Какой напор, какая дерзость! Я передвигаю пешку с d2 на d3, чтобы защитить пешку на е4, в ответ она передвигает слона: f8-c5. Что эта дама задумала? Я тоже передвигаю слона: c3-d5 — и угрожаю королеве, чтобы заставить ее отступить. Но, когда королева делает свой ход, я уже не имею ни малейшей возможности изменить ситуацию: королева берет пешку, f6 бьет f2. Черная королева стоит ко мне вплотную и объявляет мне шах, от нее пахнет сливами и черешней, но я не могу коснуться ее, это рок. Я допустил самую большую ошибку, какую может допустить шахматист, я не видел дальше своего носа, к тому же не вел счет ходам игры. Я забыл, что у королевы есть прошлое, что она происходит из благородного рода, что ее дом заполнен шелком, и у нее есть тайный слон, стоящий на диагонали с5, именно он в момент истины защитит королеву и не даст ее захватить. Мне шах и мат!
