Майгулль Аксельссон - Я, которой не было
Поздно вечером, после сокрушительного угощения, чуть покачивающийся Хольгер взял меня за руку и вытащил на середину зала.
— Вот девушка, которая понесет имя Сундинов дальше, — изрек он. Лицо у него покраснело. Галстук съехал набок.
Я глядела в сторону, туда, где сидел за столом Бильярдный клуб «Будущее». Стул Сверкера оказался пуст. Мод скрестила руки на груди. Анна и Пер улыбались. Сиссела подняла брови чуть не до самых корней волос. Я вопросительно посмотрела на нее. Как мне себя вести? Сиссела пожала плечами.
— Что значит жить по-сундински? — Хольгер огляделся. — Знаешь? Знает тут хоть кто-нибудь, что значит жить по-сундински?
Я открыла рот и тут же закрыла. Разумеется, мой ответ даже не предполагался.
— Э, дружочек, — продолжал Хольгер. — Жить по-сундински — значит наслаждаться жизнью. Пить вино жизни большими глотками. Много работать. Много любить. Сознавать свое право наслаждаться плодами своих трудов. И не подчиняться этой шведской уравниловке. Никаких тебе «не высовывайся!» Вот что такое жить по-сундински!
Его качнуло. Я улыбалась как могла любезно, глядя в сторону Бильярдного клуба «Будущее». Куда запропастился Сверкер?
Хольгер ущипнул меня за щеку.
— Эта цыпочка, — он захихикал. — Эта цыпочка не ходит на цыпочках, она создана, чтобы жить по-сундински. Она много работает, хоть работенка у нее и паршивая, прямо скажем. Пишет в социалистической газетке, с этим надо на самом деле…
В зале стало тихо. Тетки по отцу и тетки по матери по-прежнему улыбались, разве что не так широко, как миг назад, дядья по отцу и дядья по матери откинулись на спинки, явно развеселившись. Элисабет уперлась взглядом в тарелку. Мод сидела прямая как палка, нахмурив лоб и старательно не глядя на отца. Хольгер как-то подобрался и снова оглядел зал.
— Но, как уже сказано, малышка создана, чтобы жить по-сундински. Она станет много работать. И много…
Я попыталась отстраниться, но он схватил меня за плечо. Может, поэтому я и не заметила, что в тот же момент он вынул другую руку из кармана брюк. И вдруг ощутила ее на своей груди — вначале легкое поглаживание, а потом он ущипнул меня за сосок.
— … много любить. Это уж пусть сударь мой сын позаботится. Он-то умеет жить по-сундински!
Время в зале остановилось, билось лишь одно сердце, дышали одни легкие, моргали только одни глаза. Хольгера Сундина. Остальные присутствующие на миг застыли и онемели, потом послышался звук отодвигаемого стула. Кто-то встал.
— Извините, — сказала Сиссела. — Мне надо выйти.
Вино доливалось в недопитые бокалы. Разговор возобновился. От столов поднимались вежливые смешки. Все Сундины были заодно. Ничего этого не было. Анна и Пер к ним присоединились. Как и Магнус.
— Да нет, — сказала Анна чуть позже, когда мы сидели на мостках. — Нет. Я бы заметила.
— Думаю, это у тебя нервишки шалят, — сказал Пер. — Анне тоже мерещилось невесть что перед свадьбой. Да, милая?
Он положил руку ей на плечо. Анна прижалась к нему, улыбаясь.
— Ага, прямо не в себе была. Навыдумывала всякой всячины.
Сиссела чернела тенью в синих сумерках.
— Она ничего не выдумывает. Старикашка лапал ее за грудь. Я видела.
На миг сделалось тихо.
— Подумай о Сверкере, — сказал Магнус. — Вот и все.
— Да, — сказал Пер. — Незачем ходить и всем об этом рассказывать. Подумай о Сверкере.
— А где Сверкер? — спросил Магнус.
Но никто не знал.
Я нашла его через полчаса. Он лежал ничком у себя на кровати в комнате в коричневую полоску, обняв подушку и глубоко дыша. Спал. Неужели он проспал все это время?
А потом наступило утро, а он по-прежнему спал. Весь дом спал. Только я прокралась босиком через холл в купальнике и накинутом на плечи махровом халате. Снаружи сияло Хестерумшё. Сверкер, думала я. Может, он захочет…
Я поколебалась, стоя у его двери, но открывать не стала. Что произошло бы, разбуди я его?
Он бы улыбнулся и протянул ко мне руки. Затащил бы меня в постель. Овладел бы мной. Он всегда хотел меня. Ночью и днем. Утром и вечером. В первой половине дня и во второй. Это уже начинало надоедать.
А мне хотелось искупаться.
— Вы узники друг друга, — сказал Хольгер. — Теперь вам свободы не видать.
Сверкер снял пиджак. Я несла туфли в руках, и венок у меня на голове чуть съехал набок. Свадебное торжество осталось позади, наступила ночь Мидсоммара, и мы шли к озеру и лодкам. Хольгер шествовал между нами, положив одну руку на плечо мне, а другую — Сверкеру.
— Стало быть, теперь осталось только терпеть. Как я терплю.
— Вот спасибо!
Элисабет шла следом. Хольгер стрельнул глазом через плечо.
— Плюньте. У нее с юмором неважно.
На миг ожило и затрепетало воспоминание о Херберте и Ренате, но я поспешно прогнала его. Мне и так было о чем думать. О мягкой хвое под ногами. О ночном холодке, щекочущем спину.
— Некоторые пробуют разводиться, но что толку? — продолжал Хольгер. — Свободы это не дает. Ухлопаешь кучу денег, только и всего. Нет, говорю вам — остается только терпеть.
— Спасибо за совет, — отвечал Сверкер. — Мы подумаем.
Фраза прозвучала спокойно и буднично, но он выскользнул из-под руки Хольгера и протянул руку мне. Мы оказались впереди. Бильярдный клуб «Будущее» сбился в кучку у воды. Мы поплывем на лодке через озеро ко мне домой и будем спать там, в сундинском доме не хватает места — одному из гостей пришлось даже разбить палатку на газоне. Я их не знала, понятия не имела, кто они, понимала только, что они — не такие, как мои родители. Другие. Смеющиеся люди, причем смеющиеся довольно громко.
Сверкер взял мою руку в свои, вежливо улыбаясь родителям.
— Спокойной ночи, папа. Спокойной ночи, мама.
Я чуть не сделала книксен — спохватилась в последний момент.
— Спасибо за праздник. И за все остальное.
— Милое дитя, — Элисабет поцеловала меня в лоб. — Что ж, теперь у тебя как-никак есть семья.
— Узники, — повторил Хольгер, сунув руки в карманы брюк. — Точно говорю.
Это плавание через озеро стало нашей свадьбой. Подлинной свадьбой.
Мы с Анной уселись в лодку, Пер и Сверкер, оттолкнув ее от берега, запрыгнули туда же. Сиссела, Мод и Магнус совместными усилиями спихнули на воду другую лодку. Сиссела села на весла. Торстен чуть постоял на берегу, он заскочил совсем ненадолго, и ему пора было уезжать. Он проводил нас, но не помахал вслед, когда я подняла руку, а все стоял, сунув обе руки в карманы брюк, а потом отвернулся и зашагал к дому и машине.
Потом сделалось тихо. Слышно было только, как весла погружаются в воду и выныривают обратно. Озеро лежало недвижное и черное, туман сплетал белые мостики между каменными островками, лес вздымался на том берегу, темный и ждущий. И тут послышался голос, чистый, девичий, он пронзительно выводил в тишине:
— Калиновый цвет заплету в венок…
Мод. Это Мод запела. И тут же без всякой команды Пер и Сиссела подняли весла и замерли. Магнус подхватил:
— Чтобы кудри украсить мои.
Их голоса оплетали друг друга, то вздымаясь, то опадая, то сливаясь вместе, то расходясь. Анна и Пер тоже подтянули, альт Сисселы гудел без слов, создавая фон. Мы со Сверкером сидели серьезные, боясь шевельнуться. То был торжественный момент: наши друзья пели для нас. А в следующий момент мой взор обратился внутрь, и я увидела, как стены и заборы, что я так старательно возводила и охраняла, трескаются и рушатся. Я глубоко вздохнула. В мире есть не только зло. Люди не только опасны. И в объятиях другого можно не только задохнуться и умереть.
Я положила свой стиснутый кулак в открытую ладонь Сверкера и, взглянув на нее, подумала в первый раз про слово, которое произносила так часто, поскольку его от меня ждали, слово, смысла которого я покуда не смела принять. Теперь я могла согласиться, что такое бывает, что слово имеет смысл. Люблю.
Но все-таки я ничего не сказала, только смотрела на свою стиснутую руку в его руке. И он понял. Конечно же, он понял. Он ведь Сверкер.
Он рычит. Сидит в своем кресле-каталке и ревет, как зверь. Хриплые, нечленораздельные звуки из одних только низких гласных бьют ключом из его горла, затопляя солнечную, тщательно обставленную гостиную.
Мэри привстает с дивана, но тут же снова садится, зажав уши руками и съежившись. Дверь снова хлопает, кто-то торопливо проходит по холлу, и девичий голос на мгновение пробивается сквозь вой:
— Что такое? Что случилось?
Аннабель все еще держится рукой за ручку двери. Пристально смотрит на Сверкера, потом на Мэри. Ни тот, ни другая не отвечают, но крик прекращается. У Сверкера от напряжения слезы в глазах.
— Увези меня, — говорит он.
— Что?
— Увези меня отсюда. Не хочу тут быть.
— Но помыться…
