Эндрю Миллер - Подснежники
— Да?
— Извините, пожалуйста…
Мы стояли у двери, он ждал, когда я закончу уже дважды начатое мной предложение, и я видел, как выражение скуки сменяется на его лице выражением не сильного, но беспокойства. И тут я вспомнил. Это был тот самый мужчина в шикарном пальто, с которым я столкнулся несколько месяцев назад у Татьяны Владимировны, — я тогда только-только вошел в ее квартиру, а он уходил. Подстрижен он был, как и в тот раз, безупречно. Взглянув поверх его шелкового плеча, я увидел, что вывезенная из Сибири люстра исчезла, а стены коридора окрашены зеленой, как трава, краской. Впрочем, неизбывный паркет остался на месте. Я слышал звуки текущей из крана воды и лившейся из радиоприемника музыки. И подумал: «Они продали ее еще до того, как купили».
— Я хотел спросить, не известно ли вам, где сейчас старая женщина, которая жила здесь прежде? Татьяна Владимировна?
— Нет, — ответил мужчина. — Не известно. Извините.
Он улыбнулся и неторопливо закрыл дверь.
Я вышел из дома, постоял немного у пруда. И решил еще раз — последний — набрать Машин номер. Я услышал длинные гудки, гудки, гудки, но автоматического сообщения о том, что абонент недоступен, не получил. Гудки, гудки, гудки — и неожиданно она ответила.
— Алло? — Нетерпеливый, говорящий, как это принято у русских, «время — деньги», голос.
Не Машин — мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто это. Катя.
— Алло?
— Катя?
Она замолчала. Где-то на другой стороне пруда, рядом с гревшимися на солнце фантастическими животными, со звоном разбилась бутылка. Думаю, на Машиной сим-карте остались какие-то деньги и девушки не захотели терять их. Решили, скорее всего, что я или кто-то еще, с кем они не желали разговаривать, уже устал набирать этот номер и потому можно снова без опаски активизировать его.
— Катя, это я, Коля.
Какое-то время она продолжала молчать, но затем:
— Да, Коля.
— Как ты?
— Нормально.
— Я могу поговорить с Машей?
— Нет, Коля. Невозможно. Маша уехала.
— Повидаться с Сережей? — спросил я и не узнал своего голоса. — Она поехала к Сереже?
— Да, Коля. К Сереже.
Я не обдумал толком того, что собирался сказать, — и что хотел выяснить. И понял: Катя сейчас прервет разговор.
Поэтому начал я с самого начала:
— Почему именно я, Катя? Почему ваш выбор пал на меня?
Катя снова помолчала, пытаясь, я полагаю, сообразить, стоит ли говорить мне правду, во что это может ей обойтись. И должно быть, решила, что ничего я им сделать не смогу.
— Ты слишком долго смотрел на нас, Коля. Тогда, в метро. Мы поняли, что с тобой будет не сложно. У нас имелись в запасе и другие возможности. Но потом выяснилось, что ты юрист. Это оказалось нам на руку, было очень полезным. Да еще и иностранец. Но мы могли выбрать и кого-то другого. Нам просто требовался человек, которому она поверила бы.
— И это все? Я говорю о Маше. Все сводилось к моей полезности?
— Может, и нет, Коля. Может, и нет. Я не знаю. Прошу тебя, не надо об этом.
Голос ее был прежним, наполовину детским, только очень усталым.
— Дело есть дело, — сказала она. — Понимаешь?
— А деньги? — спросил я. — Зачем вы забрали мои деньги?
— Так почему же их было не забрать?
Странно, но сердит я был вовсе не так, как мне хотелось бы.
— Когда я увидел тебя в узбекском ресторане — помнишь, зимой? — почему ты не хотела, чтобы Маша узнала об этом?
— Боялась, что она разозлится. Решит, что ты нас раскусил. А когда она злится, мне приходится туго.
— Вы с ней действительно двоюродные сестры, Катя? И действительно из Мурманска? Кто такой Степан Михайлович?
— Это не имеет значения.
У меня остался только один вопрос.
— Где она? — спросил я. — Где Татьяна Владимировна?
И трубка сразу умолкла.
Во второй половине моего последнего дня в России, последнего из четырех с половиной лет, которые казались мне целой жизнью, я отправился на Красную площадь. Прошел по бульвару, миновал летнее кафе и пивные тенты площади Пушкина. Спустился по Тверской к подземному переходу под безумной шестиполосной автомагистралью. В него тощей струйкой стекала небольшая компания несгибаемых коммунистов с кустистыми бровями и драными, украшенными серпом и молотом флагами, направлявшаяся к автосалону «Феррари» и памятнику Марксу, чтобы провести там митинг. Я увидел сотни три омоновцев, по большей части сидевших в смешных раздолбанных автобусах, в которых они всегда разъезжают, — лишь некоторые из них курили снаружи, лениво постукивая дубинками по щитам. Мужчина, выглядевший как пародия на Ленина, фотографировался с китайскими туристами.
Я прошел под арку. Впереди показались фантастические купола храма Василия Блаженного. Высоко над ацтекским мавзолеем наливались под солнцем кровью колоссальные звезды кремлевских башен. Был самый разгар лета, но уже чувствовалось, что где-то за Москвой-рекой набирается сил, готовясь к возвращению, зима. Сквозь тепло словно прорастал холодок. Я постоял в центре площади, смакуя и воздух, и само ощущение столицы, — пока меня не прогнал милиционер.
Ты хотела знать, почему я не рассказывал тебе о России. Главным образом, потому, что она казалась мне такой давней и далекой — прежняя моя жизнь без ремня безопасности, слишком сложная, чтобы описать ее кому-либо, слишком личная. Думаю, то же самое можно сказать и о жизни любого из нас. Где б ты ни обитал, в Чизике или в Гоморре, никто, кроме тебя самого, прожить твою жизнь не сможет, а попытки изобразить ее словами имеют лишь ограниченный смысл. И мне — отчасти из-за того, чем она закончилась, — казалось самым лучшим похоронить ее. До последнего времени я не думал, что смогу рассказать тебе всю мою историю, — ну и помалкивал.
Однако дело не только в этом. Поскольку я честен с тобой — или стараюсь быть честным, — поскольку говорю тебе почти все, мне следует назвать и еще одну причину. И может быть, главную. А ты уж решай, как тебе с ней поступить.
Конечно, когда я вспоминаю все, меня охватывает чувство вины. Но и другое чувство, куда более сильное, — утраты. Вот оно мучает меня по-настоящему. Я скучаю по тостам и снегу. По неоновому свету, заливавшему в полночь бульвар. По Маше. И по Москве.
Примечания
1
Взгляд западноевропейца, даже прожившего в России несколько лет, на реалии нашей жизни порой оставляет в недоумении, но мы-то с вами знаем, что девушек в пальто из полотенца или коврового покрытия в Москве не водилось никогда (примеч. издателя).
2
«Я выживу» — знаменитая песня Глории Гейнор (1978). — Здесь и далее примеч. перев.
3
Очень рад (фр.).
4
Крикетный стадион в Бирмингеме.
5
Ланч… Дикий Запад… необеспеченный заем… приобретение за счет заемных средств… «Эксон-Мобил» (англ.).
6
Слова Наполеона.
7
Кончено (ит.).
