Тама Яновиц - Пейтон Эмберг
— Жалкое зрелище, — сказал Кэш. — Ту же сцену гораздо лучше и интересней воспроизвести в виртуальной реальности. — Он потянул Пейтон за руку. — Ма, пойдем в «Таинственную Планету». Я хочу есть.
В ресторане она заказала картофель фри и бургеры с острым томатным соусом. Себе взяла и спиртное — двойную порцию водки со льдом. Однако расслабиться водка не помогла. Когда Пейтон расправилась со спиртным, ей показалось, что затылок ее раскололи, как шоколадное яйцо, наполненной помадкой. К тому же, вопреки реплике Кэша, на нее никто не таращился. Она словно не существовала, даже для сына.
— Тебе надо есть побольше фруктов и овощей, — напомнила она о себе, подобострастно взглянув на Кэша. — Хочешь, я закажу брокколи?
— Я не люблю брокколи, — ответил он, скривив губы.
— Тогда не забудь дома съесть яблоко. Кэш пробурчал что-то невразумительное.
— Но ты же жалуешься на запоры.
— Ма! — Кэш покраснел.
Когда они вернулись домой, Кэш пошел к Джейму и возвратился лишь к приходу отца. Остаток вечера он провел с Барри за телевизором. Они смотрели какую-то спортивную передачу. До Пейтон доносились их возбужденные голоса: один — высокий и звонкий, другой — горячечный, с визгом. Пейтон им не мешала, да и зачем? Она рассудила, что третий — лишний.
Прошло несколько лет, и Кэша, по его просьбе, отдали в интернат. Он приезжал домой на уик-энд, на каникулы, но лето обычно проводил в лагере, где занимался теннисом или парусным спортом. Пейтон видела его редко и страдала от этого. Он ей казался птенцом, выпавшим из гнезда, который, не успев опериться, зажил самостоятельной жизнью.
Окончив интернат, Кэш поступил в университет, находящийся в Пенсильвании, избрав профилирующим предметом политические науки. Он хорошо учился, приезжал домой на День благодарения и на Рождество, а лето проводил обычно с друзьями, раскатывая на купленной ему Барри подержанной машине. Тоской по дому Кэш не страдал и был сродни тем животным, которые, повзрослев и покинув свое жилище, не узнают своих родичей, случайно их повстречав. Приезжая домой, он обычно говорил о машинах, о компьютерных новшествах, о своих спортивных успехах. Пейтон слушала, но поддержать разговор, как правило, затруднялась. Вот если бы у нее была дочка, они нашли бы общий язык. Дочь бы делилась с ней своими секретами, рассказывая и о понравившихся парнях и время от времени вопрошая: «Ма, почему он мне не звонит?»
Правда, любовные увлечения не миновали и Кэша, у него были подруги, но только, упоминая о них, он в подробности не вдавался. И все же Пейтон была довольна. По крайней мере, Кэш не стал геем. Пейтон не осуждала гомосексуализм, однако считала, что в современной действительности лучше придерживаться обычной сексуальной ориентации.
После того как Кэш стал студентом, Пейтон и Барри остались в доме одни. У них не было непоколебимой причины жить вместе, но не было и мотива для расторжения брака. Пейтон знала: разведись она с Барри, он быстро найдет замену, отыщет кого-нибудь помоложе, попривлекательней — желающих выйти замуж великое множество, стоит только поманить пальцем. В жизни Пейтон и Барри воцарилась устойчивость: они не испытывали друг к другу особенного влечения, но и не тяготились супружеством.
Когда Кэш уехал из дому, Пейтон сочла возможным превратить его комнату в помещение для гостей. Занимаясь уборкой, она нашла в одном из ящиков письменного стола коробку с цветными карандашами, которые в свое время вызывали лишь раздражение: как ни нажимали на них, яркого цвета не получалось. Кэш ими пользоваться не стал, и они аккуратно лежали в коробке, словно их впервые раскрыли.
Пейтон решила было их выбросить, но потом пришла к мысли, что они могут кому-нибудь пригодиться, и, собравшись выйти на улицу, взяла коробку с собой, а во дворе положила ее на мусорный бак. Когда она возвращалась, то с огорчением увидала, что карандаши разбросаны по земле, мало того — часть их кто-то сломал, но и на этих огрызках можно было различить яркие надписи: абрикосовый, розовый, ярко-красный, вишневый, бледно-желтый, оранжевый, коричневый, черный…
Глава девятнадцатая
Однажды Барри вернулся домой с работы в возбужденно-приподнятом настроении. Оказалось, что около его офиса машина сбила мужчину, который, правда, сильно не пострадал, отделавшись двумя выбитыми зубами. Травма — по части Барри, и он почти целый день провозился с исстрадавшимся пациентом, оказавшимся англичанином знатного рода, не то лордом, не то маркизом.
— Этот англичанин, полюбовавшись вставленными зубами, пригласил нас завтра на ужин, — заключил Барри повествование, в котором Пейтон по достоинству оценила лишь последнюю фразу.
— А куда? — спросила она.
Барри назвал дорогой фешенебельный ресторан, о котором она знала лишь понаслышке.
Следующий день прошел в многотрудных хлопотах. Пейтон соорудила сногсшибательную прическу, сделала маникюр, не забыла о макияже, а затем погрузилась в приятное размышление: что надеть. Выбор пал на кружевное черное платье, ажурные чулки и сексуального вида туфли на высоких каблуках с ремешками, обхватывающими лодыжки.
В ресторане лорд Генри Бэттен-Бауэри — так представился англичанин — не сводил с Пейтон глаз, и, к ее немалому удивлению, Барри внезапно приревновал. И чтобы выразить это чувство, вовсе ему несвойственное, даже обнял ее за плечи, словно огородив от соперника.
И напрасно. Пейтон где-то читала, что в великосветских кругах считается неприличным, если кавалер не попытается соблазнить или хотя бы обольстить встреченную им даму. А лорд Генри, несомненно, поднаторел в галантном обращении с женщинами. Он соблюдает приличия, — рассудила она, — только и всего. А вот Барри ведет себя, как сквалыга, как владелец бейсбольных открыток,[37] пылящихся в ящике письменного стола, но ни одной из которых он ни с кем не поделится.
Лорд Генри был человек высокого роста с продолговатым худым лицом, рыжими баками и копной косматых волос, придававшей ему вид огородного пугала. Зато руки его с длинными тонкими пальцами могли бы принадлежать знаменитому пианисту. На это сравнение наводила и его диковинная привычка непроизвольно лязгать зубами — казалось, что, орудуя ими, он нажимает на рояльные клавиши.
Произведя столь двойственное сравнение, Пейтон все же склонилась к мысли, что более всего он походит на киноактера. Фамилии киноактрис в ее памяти не задерживались, а вот имена киноактеров она помнила хорошо и даже английских: Лесли Ховард, Питер О’Тул, Алек Гиннесс, Дэвид Наивен. Как и каждый из них, Генри был притягателен, сексуален, хотя и держался скромно и, даже пожирая ее глазами, не переходил границы дозволенного, словно ожидая своего часа. Американец ведет себя по-другому. Он, не теряя времени даром, дает ясно понять, что ты ему приглянулась, или вовсе не уделяет тебе внимания, если пришлась ему не по вкусу.
По словам Генри, он владел в Англии огромным поместьем, раскинувшимся на нескольких тысячах акров. Однако хозяйственные заботы тяготили его. Вот если бы он тоже был доктором! Тогда он присоединился бы к «Врачам без границ» или лечил детишек с врожденным пороком сердца, а то отправился бы в Перу бороться с тамошней малярией. Однако, как со скорбью признался Генри, его удел не так уж и плох. Его младшему брату приходится еще хуже: недавно он занял должность хранителя «личного кошелька» королевы.[38] Лорд Генри состроил кислую мину.
Пейтон плохо понимала его: то ли он не свыкся со вставленными зубами, то ли говорил с интонацией, присущей только чистокровным британцам. Все же Пейтон решила, что настало самое время задать Генри вопрос и этим затемнить свою постыдную непонятливость:
— Что же, Генри, ваш младший брат хранит у себя сумочку королевы, когда она принимает ванну?
Вопрос повис в воздухе: англичанин отвел глаза.
Пейтон пожала плечами и уткнулась в тарелку, на которой на ложе из засахаренного инжира лежала гусиная печень — на ложе покоилась печень, а не она, и все же, преодолев незначительную преграду, один из ее сосков выскочил на всеобщее обозрение. Пейтон поспешила привести платье в порядок.
— Мы славно провели время, — произнес Генри. — Рад, что познакомился с вами, хотя для этого мне и пришлось настрадаться. — Он начал смеяться одними кончиками губ, как смеются лишь англичане.
Его поместье находилось в Уилтшире,[39] а его гордостью, как он с удовольствием заявил, являлся возведенный еще норманнами маленький замок, который он реставрировал. Прощаясь, он пригласил Пейтон и Барри провести у него уик-энд, когда они будут в Лондоне.
— У Генри есть друг? — поинтересовалась Пейтон, вернувшись с мужем домой.
— Друг? — удивился Барри. — Генри женат.
