Нина Воронель - Секрет Сабины Шпильрайн
«Вас, что, совершенно не интересует, как я доложила нашу работу?» - обиженно спросила Лилька, наблюдая, как я с удовольствием запиваю чаем съеденный обед. Я вздрогнула и чуть не уронила стакан – какую работу? Все это время я жила в другом мире, и начисто забыла, где я и зачем сюда приехала. «Конечно, меня это очень интересует», - напряженно промямлила я, пытаясь вспомнить, о чем идет речь. Шустрая Лилька сразу раскусила мое притворство и пришла в ужас: «Что с вами, Лина Викторовна? Вы все забыли? Вы больны?» - «Нет, просто я встретила призрак прошлого, и он меня поглотил».
Я недаром пригрела Лильку на своей груди: «Тогда расскажите ваше прошлое мне, и я вас вытащу обратно», - решительно объявила она. И тут меня осенило, как я могу от нее избавиться. Я вытащила из кармана афишку фильма о Сабине и протянула ей. «Это не мое прошлое и рассказать о нем непросто. Пойди, посмотри этот фильм, и тогда ты поймешь, о чем идет речь. Он идет всю неделю.» Лилька быстро пробежала глазами афишку: «А вы при чем?» - «Я же сказала - посмотри этот фильм, и я тебе все расскажу».
Лилька всмотрелась в афишку и ахнула: «Сеанс начинается через час!» - «Так беги! С твоими молодыми ногами и часа достаточно, чтобы успеть!» Я быстро показала ей киноклуб «Форум» на карте Нью-Йорка и почти силком вытолкнула за дверь.
Оставшись наедине с компьютером, я села напротив него и ужаснулась – весь дальнейший рассказ Сабины выскользнул из моей памяти. Я его потеряла из-за Лилькиной заботливости. Зато я вспомнила нашу с Лилькой замечательную работу, с которой мы приехали на конференцию в Нью-Йорк, и пожалела, что не узнала, как Лилька доложила ее без меня. Вместе с сожалением на меня вдруг навалилась страшная сонливость. Я с трудом добрела до кровати, не раздеваясь, рухнула в постель и немедленно заснула.
Проснулась я от яркого солнечного луча, который скользнул по моему лицу. Я с трудом разлепила сонные веки и обнаружила, что забыла задернуть шторы. Который был час? Из-за проклятого джет-лега мои внутренние часы сбились с ритма и ничего путного не могли мне сказать. Я глянула на часы – они показывали без десяти минут одиннадцать. Я никак не могла вспомнить, переставляла ли я их на нью-йоркское время или они показывают новосибирское.
Все-таки переставляла, решила я, и потянулась за афишкой фильма о Сабине – мне помнилось, что на воскресенье был обещан дневной сеанс. Уж не воскресенье ли сегодня? Я позвонила в регистратуру и они подтвердили, что сегодня воскресенье. Значит, можно было сходить в киноклуб «Форум» и опять посмотреть фильм в надежде, что ко мне вернется память и я продолжу рассказ Сабины.
До начала сеанса оставалось два часа, так что я успела принять душ, сменить белье и пообедать в китайском ресторане. Дорога была мне уже знакома и я пришла в «Форум» за четверть часа до начала. Уже не стесняясь, я взяла кофе в кофейном баре и с чашечкой в руке вошла в зрительный зал. Не успела я устроиться в удобном глубоком кресле с прикрученным к левой ручке столиком, как услышала за спиной многоголосую русскую речь. Я украдкой глянула назад и узнала веселую группку Лилькиных приятелей – значит, она уже посмотрела фильм и прислала сюда своих друзей. Я поглубже погрузилась в мягкие объятия кресла и втянула голову в плечи, чтобы меня не узнали: мне сейчас ни к чему были компаньоны и собеседники.
К счастью, свет погасили довольно быстро, и по экрану побежали знакомые уже мне кадры фильма. Я смотрела без особого интереса: все это было мне знакомо,только один кадр потряс мое воображение. Очевидно, на это он и был рассчитан, и его продержали на экране целую минуту, так что я успела хорошо его рассмотреть: это была групповая фотография, грубо разорванная посредине.
На фотографии тремя рядами сидели члены венского психоаналитического семинара Фрейда, в центре плечом к плечу, как родные братья, красовались Фрейд и Юнг. Линия разрыва, корявая и неровная, словно сделанная раздраженной рукой, проходила в точности между Фрейдом и Юнгом, рассекая сидящую перед фотоаппаратом группу на две отторгнутые друг от друга половины. Заунывный голос диктора сказал: «С того дня, как Фрейд второй раз после бурной ссоры упал в обморок на глазах у Юнга, он раз и навсегда запретил в его присутствии называть имя Юнга».
Фильм побежал дальше, и вскоре я увидела Сабину в подвенечном наряде, а следом лакированный башмак жениха, дробящий традиционную для еврейской свадьбы хрустальную рюмку. У меня перед глазами возникли ноги Павла Наумовича не в нарядных лакированных, а в старых стоптанных башмаках, висящие на уровне моего лица. И вслед этим ужасным ногам у меня в ушах зазвучал голос Сабины: «Я совершила непростительную ошибку, выйдя замуж за Павла без любви...»
Я вскочила с места, опрокинув чашечку кофе, и ринулась вон из зала. Наспех схватив в гардеробной пальто, я выбежала на улицу и остановила такси – я не могла позволить себе истратить сорок минут на пешую пробежку к отелю. В воскресенье пробок, к счастью, было немного, и через десять минут я уже отпирала дверь своего номера. Опасаясь, что Лилька опять меня потревожит, я приклеила к двери записку: «Лилька, не стучи и не звони, я должна закончить свою работу». И не снимая пальто, открыла компьютер.
ВЕРСИЯ САБИНЫ (продолжение)
...Павел был очень хороший и добрый человек. Единственным его дефектом было то, что я его не любила. В молодости он даже был красивый – высокий, статный, это он к старости раскормил такое брюхо. Но дело не в брюхе, а в том, что мы нисколько не подходили друг другу. Я была зачарована культурой Европы и совершенно отошла от еврейских традиций, а он ходил в синагогу, зажигал по субботам свечи вместо меня и раздражал меня своей неприемлемостью для моего круга...
Как-то юнга объявил мне, что все мои беды происходят из-за отступничества моего папы, сына известного цадика, ставшего на колени перед культурой Европы. От этого у меня комплекс отца и ненависть к его руке. Как будто эти отвлеченные понятия могли исключить мою ненависть к отцовской руке, раздающей шлепки и пощечины направо и налево.
Мое отношение к папе смешалось с моим неприятием Павла – я не любила его, в точности так, как мама не любила папу, словно я получила эту нелюбовь по наследству. Вскоре после свадьбы мы уехали в Берлин. Павел очень не хотел покидать Россию, где у него была неплохая врачебная практика, но я ни за что не соглашалась жить в душной российской атмосфере. И главное, я не могла жить в такой дали от юнги, безо всякой надежды с ним хоть когда-нибудь увидеться.
Наши отношения с юнгой еще до моего замужества приняли странную форму. Когда я написала свою основную работу о деструкции, я хотела напечатать ее в «Ежегоднике», где он был главным редактором. Я послала ему статью, а через пару недель пришла к нему по его приглашению. Он встретил меня не как автора, а как бывшую возлюбленную, которую ему хочется вернуть. И мы опять стали тайно встречаться.
Но это не продлилось долго – у юнги появилась новая пациентка, тоже еврейка, Тони Вульф, которая довольно быстро заняла мое место. И тогда я решила, что хватит губить свою жизнь в муках безответной любви. Мое девичье время истекало, мне было двадцать семь лет, и я уступила настойчивым требованиям родителей – я поехала в Ростов и вышла замуж за Павла.
Фрейд был в восторге от моего решительного шага, для него мое замужество означало, что я выкорчевала из сердца свою любовь к юнге. Его поздравительное письмо я и сейчас помню наизусть: «Дорогая госпожа доктор. Теперь вы жена, и это значит, что вы наполовину излечились от своей невротической привязанности к Юнгу. Иначе вы бы не решились на брак. Напоследок признаюсь,что мне была вовсе несимпатична ваша фантазия о рождении Спасителя от смешанного союза. В антисемитское время Господь родил его от лучшей еврейской расы».
При всем моем глубоком уважении к Фрейду из этого письма видно, как плохо наш великий психолог понимал женщин. Он делает два ошибочных предположения: я разлюбила юнгу, иначе я бы не решилась на брак. А почему бы не наоборот: я решилась на брак, потому что надеялась с помощью мужа избавиться от своей неизлечимой любви? И насчет рождения Спасителя от смешанного союза – он все-таки принял версию юнги, что я хотела ребенка, а не совместной работы. Для меня это означало, что мужчины едины в своем представлении о женщинах как о существах низшей породы, неспособных к духовной жизни.
Но что бы ни писал мне великий учитель, факт оставался фактом – после свадьбы я очень быстро осознала, что не люблю Павла, а по-прежнему люблю юнгу и тоскую по нему не меньше, чем до замужества. Мы с Павлом поселились в Берлине, который был тогда центром бурлящей и противоречивой европейской культурной жизни.
Но мы лично мало наслаждались богатством берлинского артистического калейдоскопа: бедный Павел с трудом осваивал неподатливый немецкий язык, а я, хоть написала там много статей, не была приветливо встречена местным психоаналитическим сообществом. Руководитель сообщества, любимец Фрейда, доктор Абрахам, справедливо считал Юнга своим соперником и терпеть его не мог. Абрахам знал о моем романе с Юнгом и не хотел иметь со мной ничего общего.
