Карсон Маккаллерс - Отражения в золотом глазу
Комнату заполнял зеленоватый лунный свет. Женщина спала в той позе, в какой ее оставил капитан. Ее мягкие волосы были разбросаны по подушке, полуоткрытая грудь спокойно приподнималась в такт дыханию. На кровати лежало желтое шелковое покрывало, открытый флакон духов источал дремотный запах. Солдат медленно подошел к кровати и наклонился над женой капитана. Луна слабо освещала их лица; он был так близко к ней, что ощущал ее тепло и дыхание. В темных глазах солдата поначалу сквозило любопытство, но вскоре его неподвижное лицо озарил восторг. Молодой солдат почувствовал острую непонятную сладость, которой никогда раньше не знал.
Некоторое время он простоял, низко склонившись над женой капитана. Потом, ухватившись для равновесия за подоконник, медленно присел возле кровати на корточки и застыл, положив сильные изящные руки на колени. Его глаза превратились в две янтарные пуговицы, спутанные волосы упали на лоб.
Такое же выражение внезапно пробудившегося счастья иногда появлялось на лице рядового Уильямса и прежде, но никто в гарнизоне его в эти минуты не видел. А если бы увидел, все могло бы кончиться судом. Дело в том, что во время своих долгих прогулок по лесу солдат не всегда был один. Когда ему удавалось покинуть конюшню днем, он брал с собой одну и ту же лошадь. Отъезжал от гарнизона миль на пять в укромное место. Здесь в лесу скрывалась ровная просторная поляна, поросшая блестящей рыжей травой. Солдат расседлывал лошадь и отпускал ее. Потом раздевался догола и ложился на большой плоский камень посреди поляны. Здесь было то, без чего солдат не мог жить, — солнце. Даже в прохладные дни он лежал обнаженный, позволяя солнечным лучам проникать в свое тело. Иногда он, по-прежнему обнаженный, становился на камень и забирался на лошадь, обычную армейскую клячу, которая со всеми, кроме рядового Уильямса, знала всего два аллюра: неуклюжую рысь и раскачивающийся галоп. Но сейчас с лошадью происходила удивительная перемена — она неслась легкой иноходью, поражая горделивой грацией. Тело солдата было золотисто-коричневым, он сидел прямо. Без одежды он был такой худой, что отчетливо виднелись дуги его ребер. Когда он мчался в солнечном свете, на его губах застывала дикарская чувственная улыбка, которая поразила бы сослуживцев. После таких отлучек он возвращался на конюшню усталый и ни с кем не разговаривал.
Рядовой Уильямс простоял на корточках возле кровати Леди почти до рассвета. Он не шевелился, не издавал ни звука, не сводил взгляда с жены капитана. Когда рассвело, он снова ухватился рукой за подоконник и осторожно поднялся. Спустился по лестнице, осторожно прикрыл за собой заднюю дверь. Небо было уже бледно-голубым, Венера начинала тускнеть.
Глава третья
Алисон Лэнгдон пережила мучительную ночь. Она не могла уснуть до тех пор, пока не взошло солнце и горн не протрубил подъем. Все эти долгие часы ее одолевали жуткие мысли. Перед самым рассветом ей даже показалось, она была почти уверена в этом, что кто-то вышел из дома Пендертонов и направился в сторону леса. И только она наконец заснула, как ее разбудил шум. Алисон торопливо набросила купальный халат, спустилась вниз и обнаружила потрясающе смешное зрелище. Ее муж с ботинком в руке гонялся вокруг обеденного стола за Анаклето. Майор был в форме, с кортиком на ремне, готовый для субботнего утреннего смотра, но в носках. Увидев Алисон, оба замерли. Анаклето поспешил укрыться за ее спиной.
— Это он нарочно! — в бешенстве закричал майор. — Я опаздываю. Шестьсот человек ждут меня. Ты только посмотри, что он мне принес!
Ботинки действительно имели самый жалкий вид, словно их полили водой и обсыпали мукой. Алисон побранила Анаклето и не отходила от него до тех пор, пока он не вычистил ботинки как следует. Анаклето жалобно всхлипывал, но она нашла силу воли, чтобы не утешать его. Кончив работу, он пробурчал что-то о том, что убежит из дому и откроет магазин тканей в Квебеке. Алисон взяла ботинки и ничего не сказав, но с жалостью во взгляде протянула их мужу. Сердце у нее по-прежнему болело, и она вернулась с книгой в постель.
Анаклето принес наверх кофе, после чего отправился в гарнизонную лавку за воскресными покупками. Позже, когда Алисон дочитала книгу и смотрела в окно на солнечный осенний день, Анаклето вновь появился в спальне, в прекрасном расположении духа и совершенно позабыв об утреннем скандале. Он разжег в камине шумный огонь, потом осторожно открыл верхний ящик стола и принялся в нем копаться. Достал стеклянную зажигалку, которую Алисон когда-то сделала из старинного флакона. Безделушка так очаровала его, что пришлось ее ему подарить. Но Анаклето по-прежнему хранил зажигалку вместе с вещами Алисон, что позволяло ему на законном основании открывать ящик, когда ему вздумается. Анаклето попросил у нее очки и долго рассматривал полосатую льняную салфетку. Ухватил двумя пальцами какую-то невидимую пылинку и бросил в корзину для бумаг. Он разговаривал сам с собой, но Алисон не обращала на его болтовню внимания.
Что будет с Анаклето после ее смерти? Этот вопрос постоянно ее беспокоил. Моррис, естественно, обещал не покидать его в нужде, но что станет с этим обещанием, когда Моррис женится во второй раз, а ведь он непременно это сделает? Алисон вспомнила, как семь лет назад, на Филиппинах, Анаклето впервые появился в их доме. Каким он был грустным, каким необычным! Слуги-мальчишки над ним издевались, и он днями ходил за ней по пятам. Стоило кому-нибудь слишком пристально посмотреть на Анаклето, как он разражался слезами и с силой заламывал руки. Ему было тогда семнадцать лет, но на его болезненном, сообразительном и запуганном личике застыло невинное выражение десятилетнего ребенка. Когда они стали собираться в Америку, Анаклето упросил Алисон взять его с собой. Пожалуй, вдвоем они бы еще смогли найти свое место в мире, но что будет с ним, когда она умрет?
— Анаклето, ты счастлив? — спросила она вдруг.
Маленький филиппинец был не из числа тех, кого можно было привести в замешательство внезапным вопросом.
— Конечно, — ответил он, ни на секунду не задумавшись. — Когда вам хорошо.
Солнце и камин ярко светили в комнате. На стене появился разноцветный пляшущий зайчик, и Алисон стала наблюдать за ним, рассеянно прислушиваясь к бормотанию Анаклето.
— Мне трудно представить, что они тоже знают, — говорил он. Он любил начинать разговор с какого-нибудь туманного загадочного замечания, и Алисон терпеливо ждала продолжения, чтобы уловить ход мысли. — Только прослужив у вас изрядный срок, я действительно понял, что вы знаете. Теперь не убежден только в одном — в Сергее Рахманинове.
Она повернулась к нему.
— Ты о чем?
— Мадам Алисон, — сказал он. — Как по-вашему, Сергей Рахманинов действительно знает, что стул — это то, на чем сидят, а часы — то, что показывает время? И если я сниму ботинок, протяну ему и спрошу: «Что это такое, господин Сергей Рахманинов?» — он ответит, как любой другой человек: «Это, Анаклето, ботинок»? Мне трудно в это поверить.
Концерт Рахманинова был последним, который они слушали, а значит, с точки зрения Анаклето, лучшим из концертов. Сама Алисон не любила переполненные концертные залы и предпочитала пластинки — но иногда так приятно было удрать из гарнизона. Поездки были радостным событием в жизни Анаклето, главным образом потому, что они останавливались на ночь в гостинице, а это приводило его в неописуемый восторг.
— Позвольте я взобью подушки, вам будет удобнее, — сказал Анаклето.
А обед в день последнего концерта! Анаклето в своей оранжевой бархатной куртке гордо выплыл вслед за ней в гостиничный ресторан. Когда пришел его черед заказывать, он поднес меню к самому лицу и зажмурился. К удивлению официанта-негра, он заговорил по-французски. Алисон едва не рассмеялась, но сдержалась и перевела его слова с максимальной серьезностью, которую могла напустить на себя — словно была кем-то вроде гувернантки. Из-за ограниченного запаса французских слов заказ оказался довольно скудным. Заимствованный из урока в учебнике, озаглавленного «Le Jardin Potager»,[10] он состоял из капусты, фасоли и моркови. Поэтому когда Алисон заказала от себя еще и цыпленка, Анаклето широко раскрыл глаза и бросил на нее благодарный взгляд. Одетые в белое официанты суетились вокруг этого феномена, словно мухи. Анаклето был настолько возбужден, что оставил обед нетронутым.
— Не послушать ли нам музыку? — предложила Алисон. — Давай поставим соль-минорный квартет Брамса.
— Fameux,[11] — согласился Анаклето.
Он поставил на проигрыватель пластинку и устроился у камина на стульчике для ног. Но едва прозвучал первый фрагмент, восхитительный диалог между роялем и струнными, как раздался стук в дверь. Анаклето выглянул в холл, снова закрыл дверь и выключил проигрыватель.
