Е. Холмогорова - Граница дождя: повести
Бедная Руфина! Счастье, что она не слышала этих слов… Потому что была ровно на десять лет ее моложе. Поздний ребенок — радость созревших родителей. Крепенькая, здоровая, хорошенькая — просто куколка. В отличие от болезненной, внешне неяркой старшей сестры, с которой к тому времени накопилось немало уже подростковых проблем, — подарок. Да и условия уже были другие: не огромная коммуналка, а своя, отдельная квартирка. Марина не считала, что в детстве была обделена любовью, но после рождения Руфины ей редко перепадали настоящее внимание и ласка. Сама она младшей особенно не замечала: не капризная, не вредина — вот и хорошо. Выросли, по очереди вышли замуж, Руфина родила, потом развелась, встречались в родительском доме по праздникам, спустя годы похоронили отца, а вскоре и маму, не изведав тягот ухода за стариками.
Правда, мама в последние годы, уйдя на пенсию, томилась одиночеством и бездельем и поочередно мучила дочерей звонками, требуя детальных отчетов: «Ты уже на работе?.. А что ты сегодня надела?.. А, знаю, зелененькое. А серьги к нему какие?» — «Ты уже пришла с работы?.. А что у тебя сегодня на ужин?.. А, курица, понятно, а на гарнир что?» Или вдруг в самый неподходящий момент: «Слушай, а ты когда-нибудь думала, в чем смысл жизни?» Но хоть никогда не корила Марину, что бездетна, а Руфину — что дочь Ира выросла разгильдяйкой.
После смерти мамы в жизни сестер образовалась странная брешь: ее назойливое внимание ничем не восполнялось, вместо освобождения возникло чувство, что их жизнь никому не интересна, что они никому, в сущности, не нужны. И как-то само собой получилось, что они стали созваниваться каждый день, посмеиваясь иногда: «Ну ты прямо как мама». Скоро они стали интересоваться не только семейными и служебными делами друг друга, но и делами друзей, которых никогда в глаза не видели. Одним словом, когда выяснилось, что Иринка беременна Бог весть от кого, а у Руфины запущенный рак, — а случилось это с интервалом в три дня, — Марина поняла, что жизнь ее круто переломилась.
Каждое утро, просыпаясь, она видела сначала контур золоченой рамы, а потом и саму картину: на фоне бордового, красиво задрапированного шелка старинный медный кувшин с изысканно изогнутым носиком, ваза с фруктами, откуда небрежно свисает гроздь лакированного винограда. Муж не одобрил этого приобретения, да еще Марина сдуру честно призналась, сколько заплатила художнику.
— Способностей на копейку, а хапать хотят, как великие! Да любой первокурсник Суриковского намалюет тебе таких шедевров сколько хочешь, хоть все стены увешай!
Но Марине было все равно. Уют в доме был ей необходим как воздух. Она терпеть не могла хаоса и времянок. Даже в купе поезда, где предстояло провести ночь, она умудрялась создать ощущение жилья, а уж в доме отдыха немедленно переставляла мебель, подхватывала пояском от халата занавеску, раскладывала салфеточки, ставила цветы в привезенные с собой вазочки, обязательно вешала что-то красивое над кроватью. А такую картину она не один год хотела, прямо видела натюрморт в стиле старых мастеров в этом простенке. Как бывает: при ее любви к интерьерам так и не складывалось поработать в чьем-нибудь доме-музее, а теперь и вовсе — панорама «Бородинская битва». Хотя надо радоваться — не по возрасту ей трястись в экскурсионных автобусах или драть горло на морозе. Работу она любит, не понимает, как это Руфина всю жизнь с чертежами в своем НИИ… Они совсем разные: Марина ради картины тряпки лишней не купит, а той достаточно календаря настенного с приторной фотографией. Она даже иногда годы помнила по календарям:
— Это было, когда в кухне висели «Замки Луары». Или же «Лучшие озера мира».
А картина… Муж только для виду сердится, на самом деле гордится тем, что их стандартная квартира Мариниными стараниями смотрится оригинально, и любит приглашать гостей «на рюмку чая», упиваясь их восхищенными аханьями. Привыкли они друг к другу, и если бранились, то по пустякам. И то она больше распалялась. Вот вчера не сдержалась, сорвалась на крик, потому что тысячу раз просила не оставлять смеситель в ванной переключенным на душ, а опять, как открыла кран, ее обдало водой.
Убираясь в кухне, Марина чувствовала, что в затылке то и дело включался моторчик: «з-з-з-з-тр-тр… з-з-з-з-тр-тр…», но не как бормашина или дрель, а ударами, накатами. Ритм тяжелого рока сотрясал потолок — сын верхних соседей отдыхал. Включил деликатно, а лучше бы громко, противней всего вот так — фоном. Неотступных мыслей не заглушает, но на голову давит, давит… Вчера пошла делать маникюр, а там какая-то незнакомая девочка — хорошенькая. Марина расстроилась сначала, но та оказалась ловкая, аккуратная. И очень разговорчивая. Сказала, что собирается замуж, что молодой человек за ней уже три года ухаживает, но семья у них «почти пуританская» и воспитали ее в строгих правилах — конечно же, «никаких отношений до свадьбы». И жених это ценит, «хотя сам он падший». Она вздохнула: «Но для меня это, наверное, даже лучше».
Странный разговор, уж очень несовременный. Девочка примерно Иришкиных лет, а какая пропасть… Звезд с неба не хватает, без образования, но с хорошей специальностью и твердыми понятиями. А Ирка так и осталась без профессии, два института по очереди бросила и теперь развозит бумажки по всей Москве, хоть и говорит, что не просто курьер, а, как все они теперь, менеджер. То какие-то музыкантишки вокруг нее вертелись, то фотограф, весь аппаратурой обвешанный. Руфина предполагает, что от него-то Иришка и беременна, хотя та скрывает: «Ребенок мой будет, остальное неважно».
Дорога от «Бибирево» до «Каширской» — через всю Москву. А в стороне Руфинин «Сокол». Смешно: жили бы как когда-то в коммуналке, пусть бы себе Руфина полеживала, а с ребенком она бы возилась, обедали бы вместе… Прямо идиллия! Но Марина еще помнила, как пускала мыльные пузыри в ванной, а соседка барабанила в дверь, украшенную росписью с ласточками: «Ты там не уснула, деточка?» Обо всем можно успеть подумать в дороге. Может, пусть родит, а я племяшку воспитаю как дочь, раз своих Бог не дал? А может, как сына.
Тут она вспомнила, что, между прочим, есть еще муж, которого в хлопотах о сестре она совсем забросила. Он покорно ел пельмени и не роптал, жалел ее. От стоячей работы и качания в метро вены у Марины вылезли синими реками, пришлось носить компрессионные колготки. А натягивать их надо по утрам, не вставая с постели. Так он вчера удачно сострил:
— В сериалах они просыпаются, как из салона красоты, а ты круче — уже в колготах.
На пересадке толпа вывалилась из вагона. В поезд вошла пара. В их лицах было что-то неуловимо странное, отделяющее от остальных пассажиров. И сели они не рядом, а напротив. Марина дернулась от догадки. И тут же увидела, что не ошиблась. Почему она так боялась глухонемых?! Одно время ездила на работу с пересадкой на «Площади Революции», а они там кучковались. Мистический ужас вызывали их жесты, как движения в ритуальном танце, когда смысл скрыт от непосвященных, а потому несет тайну, а может быть, и угрозу, поскольку, кажется, имеет отношение лично к тебе. И в том же направлении, куда сейчас текли все ее мысли, Марине представилось: а вдруг родится глухонемой ребенок?
Бананы, конфеты «Ласточка», ананасовый сок, бахилы — можно ехать. В больнице так всегда ждут посетителей. Руфина плакала, потому что Ирка, гадина, обещала и не приехала навестить:
— Я понимаю, что сама виновата, но так страшно и так стыдно, когда твой ребенок, которого ты воспитала, плюет на тебя… Когда я еще была здорова, могла по три дня не объявляться: «Что мне звонить, у меня никаких новостей нет». И так хотелось ей сказать: «Дорогая моя, а может быть, у меня есть новости, это тебе не приходит в голову?» А сейчас что делать? Я же не могу ей сказать ни слова, потому что инвалид теперь, а не бабушка, обуза, а не помощь. Хотя маленького так хочется.
И осеклась. Всю жизнь она боялась задеть бездетную Марину.
— Руфишка, не психуй, ей сейчас несладко. Помогу, вырастим. — И ляпнула лишнего, потом себя корила: — Даст Бог, не будет на маму похож.
На обратном пути, невесть почему, Марина вышла на «Маяковской». Ей захотелось нырнуть в нарядный поток на Тверской, поглазеть на красивые витрины, зайти в какой-нибудь магазин, съесть мороженое у фонтана за спиной Пушкина, одним словом, почувствовать дыхание жизни, встряхнуться. Люди вокруг казались оживленными, беззаботными, с наслаждением скинув тяжелые одежды после нудной зимы, двигались легко и пластично, и Марина, забыв про тянущие вены, плыла в веселом потоке, чувствуя себя здоровой и молодой. Такой чудный светлый вечер, начало лета, жары еще не было, поэтому зелень не пропылилась. Она прекрасно понимала, что это иллюзия, что у каждого на этой широкой улице свои непростые обстоятельства, но безвыходных ситуаций не бывает. Сколько лет она сердилась на мужа за вечную присказку: «Как-нибудь да будет. Еще никогда не было, чтобы никак не было», но сейчас поддалась этой спасительной мудрости. Лишь бы Руфина себя чувствовала хорошо. А ребенок, может быть, подарок судьбы. Ей вдруг пришло в голову, что муж, вполне вероятно, только обрадовался бы заботам о малыше. Марина потянулась к мобильнику, но передумала — не хотелось разрушать прозрачного зыбкого состояния. Мама рассказывала, что, когда она родилась, в их коммуналке случился настоящий беби-бум. Конечно, слов таких тогда никто не знал, но за два года появилось на свет шестеро малышей, как по заказу — три девочки и три мальчика! Где они теперь? Коммуналки той давно нет. А что с домом? Все равно — гулять, и Марина свернула в паутину переулков.
