Денис Драгунский - Взрослые люди (сборник)
«Правильно нас учили, – думал Николай Петрович. – Следы остаются всегда. Кусочки жировой ткани на плинтусе. Ворсинка на сиденье. Звонок с мобильника. Денежная трансакция. И вот – какой-то завиток ДНК. Как я был глуп, однако. Зачем? Деньги, да. Ну и пошел бы поработал официантом!»
Сейчас он почти презирал себя за это.
А тогда гордился, что его взяли в доноры. Красавец, метр восемьдесят, глаза голубые. «Какой вы милый!» – сказал врач, оглядев его сладким взглядом. И предложил помочь взять биоматериал. Бэээ! «Спасибо, доктор, сам справлюсь». Вот его приятеля, Веню Цыркина, не взяли. Хотя он был мастер спорта по горным лыжам, здоровяк, отличник, симпатяга. Но – курчавый брюнет. Еще на входе отсеяли. «А у вас евреек, что ли, нет среди клиенток?» – обиделся Веня. Регистраторша – еврейка, кстати – пожала плечами.
«И вот за копейки, за молодую дурь я оказался отцом неизвестно кого, – думал Николай Петрович. – Впрочем, многие становятся отцами по молодой дури. Но они хоть спят с этими девушками. Хоть разочек.
И вообще, что такое – быть отцом ребенка? Как бы понятно. Сделал ребенка – отец. Но именно “как бы”. А в таких случаях? Бориса Беккера развели на алименты, все помнят. Хорошо. Но он, несмотря на нестандартный секс, все-таки был в контакте с этой теткой. Обнимался-прижимался-целовался. То есть они хоть пять минут, но побыли вместе. Любовниками. Ну, а потом она распорядилась биоматериалом более стандартно! – Николай Петрович улыбнулся своему умению находить обтекаемые слова и выражения. – А вот кстати! – думал он далее. – Если бы эта дамочка, которая с Борисом Беккером, взяла бы да поделилась биоматериалом с подружками? С двумя-тремя? Что бы сказали судьи? Что это тоже дети Беккера? Наверное, все-таки нет. А почему – нет? Потому что они не были с ним в личном телесном контакте. Потому что он не шептал им ja, ja, gut, gut».
Это его слегка успокоило.
«Да, – подумал он. – А сколько ей лет?»
Вспомнил ее и понял, что она старше его лет на десять.
Ему стало досадно.
the beginning of an affair. Устный счет
3. Почти падчерица
Да, ему стало досадно, что эта красивая женщина, которую угораздило стать матерью его ребенка… или лучше так: отцом ребенка которой угораздило стать Николая Петровича… – он искал в уме наиболее уютную формулировку – итак, досадно было, что она старше его лет на десять. А может, и на пятнадцать. Он вспомнил ее руки, пальцы – да, разумеется, ей хорошо за сорок.
Даже чуточку жаль, что так вышло.
Но при этом стало спокойно.
Роман не получится. Роман между тридцатилетним мужчиной и женщиной сорока пяти лет – это несерьезно. Или уж очень мимолетно и цинично. Но какой уж тут цинизм, когда у них общий ребенок! Или наоборот – очень жертвенно и самоотверженно. Но этого тоже никому не надо. Ни ему, ни ей.
Ему казалось, что он понимает ее. Наверное, женщина до умопомрачения хочет увидеть генетического отца. Должна хотеть. Потому что у нее в сознании, там, где должен быть образ отца ее ребенка, – пустое место. Потому что даже если она родит от незнакомого студента из общаги, да хоть от прохожего на лавочке – все равно образ есть. Она его видела, обнимала-целовала, чувствовала. Он настоящий, реальный. А тут – номер на пробирке.
«Ну, хорошо, – подумал Николай Петрович. – Ну вот, увидела. Ну, всё?»
И сам себе ответил: «Всё!»
Всё, всё, всё…
Поэтому он допил воду, потыкал соломинкой в лимон, шумно втянул в себя кислый сок со дна стакана – ужасно неприлично! – и встал из-за стола.
Зазвонил мобильник. Рабочий; у него было два мобильника.
Номер был незнакомый.
– Кошкин, – сказал он.
– Здравствуйте, Николай Петрович, – услышал он совсем юный голос. – Это дочь Екатерины Дмитриевны.
– Простите, напомните мне… – сказал он. – Чья дочь?
– Да вы с ней только что говорили! – засмеялась трубка. – У вас есть минута?
– Нет! – сказал Николай Петрович и быстро пошел к двери.
В дверь вошла девушка лет двадцати. Она прижимала к уху мобильник.
– Да вот же я! – услышал Николай Петрович одновременно и в трубке, и в полумраке ресторана.
– Вы следили за нами? – сухо спросил он.
– Здравствуйте, меня Люба зовут, – сказала она, протягивая руку. – За мамой нужен глаз да глаз. Присядем? – и она помахала рукой, подзывая официанта.
– Мне некогда, – сказал Николай Петрович. – Хотя, впрочем, ладно.
Он посмотрел на часы и поймал себя на стыдной мысли. Ему хотелось, чтоб эта Люба увидела, какой у него роскошный золотой хронограф.
Она смотрела в меню, а он – на нее. Во все глаза.
– Что вы меня так рассматриваете? – засмеялась она.
Николай Петрович смутился.
– Господи! – сказала Люба. – Вы что себе навыдумывали? Вы считать умеете? Когда я родилась, вам было одиннадцать лет самое большее.
Николай Петрович постарался равнодушно пожать плечами.
– Я возьму чай, – сказала она и захлопнула меню. – Но я у мамы не родная.
the beginning of an affair. Разночтения
4. Леночка и мама
– Кстати, – спросил Николай Петрович, – а чем ваша мама занимается?
– Ну… – Люба наморщила лоб. – Много читает. По-английски в том числе. Она закончила филфак. Ходит в театр. На выставки. Сама готовит разные вкусные вещи. Воспитывает своих детей, вот! Это главное!
– Простите, а… как ето сказат по-руски, what does she do for a living? – даже с некоторой злостью усмехнулся Николай Петрович.
Люба пожала плечами.
– Простите, а она замужем?
– Вы, наверное, думаете, – сказала Люба, – что я дочь маминого мужа от первого брака? Нет. Мама никогда не была замужем. Она меня удочерила, когда ей было двадцать два. Только-только защитила диплом. Там у них была гардеробщица, молоденькая девочка, приезжая. Вдруг мама заметила, что она с пузом ходит и вся очень несчастная. От кого-то залетела. Мама стала ей носить пирожки и яблоки. Деньги давать. Эта девочка совсем была одна. Жила в общежитии. Мама ее повезла рожать. Эта Леночка родила меня и умерла. Родами умерла, как говорится, – вздохнула Люба. – Вот. И мама меня забрала к себе. Оформила удочерение.
– Да, – тоже вздохнул Николай Петрович.
– Ничего! – улыбнулась Люба. – Это жизнь! Мы с мамой ходим к Леночке на могилу. Три раза в год.
– Вы с мамой на могилу к Леночке… Интересно, – сказал Николай Петрович.
– Nolite judicare ut non judicemini, – сказала Люба.
– Ох, какие мы латинисты! Только “et non judicabimini”, вы уж простите.
– Пожалуйста. Это известное разночтение, – сказала Люба. – У вас «и не судимы будете», а у меня «да не судимы будете». Небольшая, но разница.
– Да я никого не сужу, бог с вами, – сказал он.
Официант принес чайник и одну чашку.
– Еще чашку, пожалуйста, – сказала Люба. – Нас же двое!
– А про вашего отца что-то известно? – спросил Николай Петрович.
– Нет. Леночка не рассказала. Хотя мама очень спрашивала.
– А дедушка и бабушка у вас есть?
– Конечно, – кивнула Люба. – Но они умерли давно, когда мне было три года. Мама была поздним ребенком, понимаете?
– Понимаю. Вы не ответили на первый вопрос. Кем мама работает?
– Кажется, никем, – сказала Люба.
– А откуда же она, простите, деньги берет?
– Ей иногда звонят по телефону. И она говорит: «Вот, еще один мой должник объявился». Куда-то идет и приносит деньги.
– Много?
– Не очень, – сказала Люба. – Но нам хватает.
Вдруг у нее зазвонил мобильник. Она ответила. Долго слушала, кивая. Потом вдруг вскочила:
– Извините, не могу ни секунды! – и побежала к двери.
Он шагнул за ней, но наткнулся на официанта, который принес вторую чашку.
– Не надо, – сказал Николай Петрович. – Я же один.
Главного он так и не спросил.
Ну, ничего. Он взял мобильник и сохранил ее номер.
«Люба дочь Ек. Дм.» – написал он. Потом решил, что лучше короче:
«Люба». Но и это лишнее. Просто:
«Л».
the beginning of an affair. Бремя доказательства
5. Венский вальс
Легче всего сказать, что Катя – просто взбалмошная бабенка, размышлял Николай Петрович. Он в уме назвал ее Катей и сам себе засмеялся. В университете подружилась с несчастной гардеробщицей. Помогала ей. Но почему? Молодая красивая девушка – что, больше нечем заняться, как ухаживать за нищей беременной дурочкой? Зачем она взяла ее ребенка?
Вопрос: кто ее родители? Которые позволили удочерить чужую девочку. И которые, очевидно, давали ей деньги на жизнь.
Взбалмошная бабенка – это не объяснение. За этим должно что-то стоять.
Вопрос номер два. Допустим, она вся такая безумно порывистая. Допустим, родители слепо ее обожали, безотчетно ей подчинялись.
Еще вопрос: почему она рассказала ребенку всю правду? А? – спросил сам себя Николай Петрович.
Понятно, если усыновляют ребенка лет пяти или старше. Он помнит родителей. Или помнит, что их не было. «А где ты, мама, раньше была?» Даже с трехлетним, даже с двухгодовалым ребенком, размышлял Николай Петрович, есть риск, что он что-то запомнил и это «что-то» выплывет.
