Пол Остер - Левиафан
Откровенно говоря, я не очень-то следил за развитием этой истории. В мире происходили вещи поважнее, и всякий раз, когда это имя, Призрак Свободы, попадалось мне на глаза, я от него отмахивался как от психа, еще одной проходной фигуры в анналах американского безумия. Даже прояви я больший интерес, поди догадайся, что Призрак и Сакс — одно лицо. Это было слишком круто для моего воображения, слишком невероятно, поэтому сомневаюсь, что я увидел бы какую-то связь. А с другой стороны (странно, да?), если кого-то я и вспоминал, читая про подвиги Призрака, так это Сакса. Со дня его исчезновения прошло около четырех месяцев, когда появились первые статьи о взрывах, и по ассоциации со статуей Свободы в моей памяти сразу возникал он. Тут все переплелось: его исторический роман, и обстоятельства его падения два года назад, и когда-то мною услышанный рассказ его матери об их путешествии на остров Бедлоу. Каждый раз, читая о Призраке, я думал о Бене. Меня захлестывали воспоминания, и сердце щемило от желания его увидеть.
Но этим все и ограничивалось. Призрак был не более чем знаком потери моего друга, катализатором моей личной боли, на него самого я год с лишним не обращал никакого внимания. Поворот случился весной восемьдесят девятого, когда я включил телевизор и увидел, как на площади Тяньаньмэнь протестующие китайские студенты сняли покрывало с довольно грубой имитации статуи Свободы. В тот момент я понял, что недооценивал силу воздействия этого символа. Он воплощал не только американскую — всечеловеческую идею, и Призрак сыграл важную роль в возрождении идеи свободы. Напрасно я от него так легко отмахнулся. Он вызвал подземный толчок, и теперь поднявшиеся волны накатывали по всей линии побережья. Что-то произошло и в самом воздухе. Я гулял по весеннему городу, и мне казалось, асфальт вибрирует под ногами.
Какое-то время назад я начал новый роман, и, когда мы с Айрис проводили лето в Вермонте, я уже ни о чем другом не в состоянии был думать. Даже то, что я работал во флигеле Сакса, в ситуации, располагающей к мистике, не могло выбить меня из ритма. Приходит момент, когда книга завладевает тобой, когда придуманный тобой мир становится важнее реального. Я даже не задумывался, что сижу на. стуле Сакса, пишу за столом Сакса, дышу тем же воздухом, каким дышал Сакс. Я просто-напросто получал удовольствие от его незримого присутствия. Известие, что я пишу в его кабинете, думаю, Сакса обрадовало бы. А для меня он был таким гостеприимным домовым; злые духи не жили под этой крышей. Я чувствовал себя здесь желанным. И хотя я разделял точку зрения Айрис, что Сакса мы уже не увидим, ибо его нет в живых, ощущение, что мы понимаем друг друга с полуслова, осталось.
В начале августа Айрис, забрав Соню, уехала в Миннесоту на свадьбу подруги детства. Дэвид должен был вернуться из летнего лагеря в конце месяца. Так я оказался один на один со своим романом. Без Айрис уже на второй день моя жизнь идет наперекосяк: в холодильнике пусто, работы невпроворот, бессонные ночи, беспричинная тревога. С Айрис я всегда легко засыпаю, но стоит ей куда-то уехать, как я не могу сомкнуть глаз. Зажигаю ночник и до двух-трех часов утра маюсь без сна. Об этом можно было бы не говорить, если бы этот привычный цикл не повторился прошлым летом в Вермонте, почему я и бодрствовал, когда пожаловал ночной гость. Я читал в постели какой-то дурацкий детектив, неизвестно кем сюда привезенный, и вдруг услышал шуршание покрышек на проселочной дороге. Часы показывали без десяти два. Я ожидал, что машина проедет мимо, но она замедлила ход, свет от дальних фар полоснул по моему окну, передний бампер зацепил кусты боярышника перед домом, и через несколько секунд машина стояла во дворе. Я быстро натянул брюки и побежал на первый этаж. Мотор заглох. Думать было некогда. На кухне я схватил со стола самый большой нож и замер в ожидании грабителя или маньяка. Так прошло десять или пятнадцать секунд. Мои нервы были на пределе.
Неизвестный вошел в дом и первым делом повернул выключатель. Я не успел выскочить из засады — передо мной стоял Сакс. Но прежде чем до меня это дошло, какую-то долю секунды я уже считал себя покойником. Он сделал пару шагов в сторону кухни и, увидев меня с ножом в руке, готового к прыжку, остановился как вкопанный.
— Господи, — выдохнул он. — Это ты.
Я хотел что-то сказать, но слова застряли в горле.
— Я увидел свет в окне, — продолжал он, явно не понимая, как я здесь оказался, — и решил, что это Фанни.
— Это не Фанни, — с трудом выдавил из себя я.
— Теперь вижу.
— И передо мной — не ты. Я, наверно, сплю. Все знают, что ты умер. Лежишь в лесу, в яме, присыпанный землей и грудой прелых листьев.
* * *Я пришел в себя не сразу, но все же довольно быстро. Если не считать прибавившихся седых волос, Сакс не изменился — тот же ясный взгляд, такой же поджарый. Вероятно, это помогло мне взять себя в руки. Я увидел не потустороннего призрака, а своего прежнего друга, оживленного и словоохотливого. Мне понадобилось минут пятнадцать, чтобы свыкнуться с мыслью: передо мной живой Сакс.
Прежде чем мы сели, он несколько раз извинился за свою неадекватность — очень уж неожиданным для него оказалось мое присутствие в доме. В данных обстоятельствах можно было не извиняться.
— Это из-за ножа. Если бы я наткнулся на человека, желающего меня пырнуть, я бы тоже малость ошалел.
— Ты только не подумай, что я тебе не рад. Просто я не ожидал тебя здесь застать.
— А с чего бы тебе радоваться? Сто лет не виделись и еще столько же могли не увидеться.
— В тебе говорит обида, я понимаю.
— Не думаю. Во всяком случае, до сих пор так не думал. Поначалу — да, ты меня разозлил, но через пару месяцев это прошло.
— А потом?
— Потом появился страх за тебя, и это чувство вытеснило все остальные.
— А Фанни? Ей тоже было за меня страшно?
— Фанни смелая. Она не переставала верить, что ты жив.
Сакс улыбнулся, довольный моим ответом. До этого момента можно было лишь гадать, надолго ли он приехал, но тут он подвинул стул и уселся с таким видом, будто принял важное решение.
— Что курим? — спросил он с улыбочкой.
— То же, что всегда. «Шиммельпеннинкс».
— Ну что ж, выкурим твои сигары под бутылочку винца.
— Ты, наверно, устал.
— А как ты думаешь? Проехать четыреста миль. Но ты ведь хочешь поговорить, а?
— До утра терпит.
— Утром у меня может не хватить пороху.
— У тебя есть силы на разговор?
— У меня есть силы на разговор. Вообще-то я не собирался открывать рот, пока не увидел тебя с ножом.
Я давно живу под девизом: «держи свои мысли при себе». А сейчас передумал. Не потому, что не в силах больше жить с этим грузом, просто решил: кто-то должен знать, на случай, если со мной что-то случится.
— А почему с тобой должно что-то случиться? — спросил я.
— Я нахожусь на грани, удача в любой момент может от меня отвернуться.
— Зачем тогда мне рассказывать?
— Ты мой лучший друг, и ты умеешь хранить секреты. — Он выжидающе смотрел мне в глаза. — Ты ведь умеешь хранить секреты?
— Наверно. По правде сказать, мне никогда не доверяли настоящих секретов, так что у меня не было случая проверить.
Так все началось — с загадочных фраз и намеков на фядущую катастрофу. Я принес из кладовки бутылку виски, взял из сушилки два стакана, и мы отправились во флигель, где я держал сигары. Пять часов, преодолевая усталость с помощью сигар и спиртного, Сакс рассказывал мне свою сагу. Мы как сели друг против друга, разделенные письменным столом со всеми моими черновиками, так ни разу и не встали с кресел. Неровное пламя свечей бликовало на лицах и окружающих предметах. Он говорил, я слушал, и постепенно передо мной разворачивалась картина дотоле скрытой от меня жизни — той самой, о которой я сейчас повествую. Еще до того, как он открыл рот, я знал, что речь пойдет о чем-то экстраординарном, иначе зачем было уходить в подполье и создавать у нас впечатление, что его уже нет в живых? И раз уж Сакс вернулся, я был готов к самым невероятным, самым фантастическим откровениям, к событиям, до которых сам я никогда бы не додумался. Я, конечно, не ждал именно такого поворота, но что-то в этом роде напрашивалось, поэтому, когда Сакс начал свой рассказ с вопроса: «Тебе о чем-нибудь говорит такое имя — Призрак Свободы?» — я даже глазом не моргнул.
— Так вот чем ты занимался, — сказал я, опережая объяснения. — Значит, этот большой оригинал, взрывающий статуи, не кто иной, как ты. Неплохая работенка — поди, заполучи такую. Но кто выбрал тебя в качестве мировой совести? Последний раз, когда мы виделись, ты писал роман.
Чтобы ответить на мой вопрос, ему потребовалась целая ночь, и все равно остались пробелы, которые мне самому предстояло заполнить. Идея вызревала в его голове поэтапно, начиная с момента оплеухи, полученной маленькой Марией в Розарии, и заканчивая разрывом с Лилиан. А в промежутке его медленно, но властно увлекала тропа Димаджио, пока образ жизни человека, которого он убил, не превратился в навязчивую идею.
