Элис Манро - Ты кем себя воображаешь?
Анна переехала к Патрику и Элизабет. Она начала заниматься балетом и театральным искусством. Элизабет считала, что девочке следует совершенствоваться и не болтаться без дела. Анне отдали кровать со столбиками (заменив балдахин) и завели для нее котенка.
Элизабет сшила ей ночную рубашку и ночной колпак в тон кровати. Розе прислали фотографию: Анна с котенком сидит, скромная и довольная, посреди просторов ткани в цветочек.
Первой умерла рыбка в крапинку, потом оранжевая. Это было еще до отъезда Анны. Ни Анна, ни Роза не предложили еще раз сходить в «Вулворт» и принести черной рыбке компаньона. Впрочем, судя по виду черной рыбки, она в компаньонах не нуждалась. Разбухшая, пучеглазая, зловещая, она приняла свое единоличное владычество над аквариумом как должное.
Анна взяла с Розы обещание, что та не спустит рыбку в унитаз после того, как она, Анна, уедет. Роза пообещала и перед отъездом в Торонто пришла к Дороти, неся аквариум как нежеланный прощальный подарок. Дороти приняла рыбку мужественно, пообещала назвать ее в честь сиэтлского бойфренда и поздравила Розу с будущим отъездом.
Роза принялась вычищать квартиру. Ей попались стеклянные шарики, рисунки Анны и несколько писем, которые она начала — в основном по настоянию Розы, — но так и не закончила.
Дорогой папочка!
Я живу хорошо. Как ты поживаешь? Я болела, но теперь выздоровела. Я надеюсь, что ты не болеешь.
Дорогой Джереми!
Ты сильно вырос? Я живу хорошо.
Удача Симона
На новых местах Розе бывает одиноко; ей хочется, чтобы кто-нибудь пригласил ее в гости. Она бродит по улицам и подглядывает в освещенные окна за субботними вечеринками, воскресными семейными ужинами. Она тщетно убеждает себя, что вытерпела бы там совсем недолго — наливаясь спиртным за непринужденной беседой или раскладывая мясо с подливой по тарелкам, — прежде чем ее опять потянуло бы на улицы. Она думает, что к кому угодно пошла бы в гости. Пошла бы на вечеринку в комнату, увешанную афишами и освещенную лампами с рекламой кока-колы на абажурах, где все ветхое и кривое; или в теплую уютную гостиную, принадлежащую врачу или адвокату, со множеством книг, копиями латунных мемориальных табличек и, может быть, парочкой черепов; даже в комнату для приема гостей, оборудованную в подвале, — от этих ей видно только верхнюю часть в подвальное окно: ряды пивных кружек, охотничьи рога, рога для питья, охотничьи ружья. Она сидела бы на мебели, обитой люрексом, под картинами на бархате, изображающими горы, парусники, белых медведей. Она была бы счастлива раскладывать дорогой пудинг «дипломат» из хрустальной вазы в богато обставленной столовой, чтобы рядом сверкало выпуклое брюхо буфета, под едва видной картиной с изображением пасущихся лошадей, коров или овец на плохо нарисованной фиолетовой траве. Она удовлетворилась бы и йоркширским пудингом на кухне, вот в этом маленьком оштукатуренном домике у автобусной остановки — стены украшены гипсовыми грушами и персиками, а из медных горшочков лезет плющ. Роза — актриса: она впишется куда угодно.
Впрочем, нельзя сказать, что ее вообще никуда не приглашают. Года два назад она была на вечеринке в многоквартирном доме в Кингстоне. Окна квартиры выходили на озеро Онтарио и остров Вольфа. Роза не жила в Кингстоне. Она жила севернее, подальше от озера, и там уже два года преподавала сценическое искусство в местном колледже. Некоторые удивлялись такому карьерному ходу. Они не знали, как мало платят актрисам; они думали, что все знаменитости обязательно хорошо зарабатывают.
Роза тогда поехала в Кингстон специально на ту вечеринку; ей было немножко неудобно об этом думать. Хозяйку дома она раньше не знала; с хозяином была знакома с прошлого года, когда он преподавал в том же колледже, что и Роза, и жил с другой девушкой.
Хозяйка — ее звали Шелли — отвела Розу в спальню, показывая ей, где можно оставить пальто. Шелли была худая серьезная девушка, натуральная блондинка, с почти белыми бровями и такими прямыми, длинными, густыми волосами, словно их вырезали из дерева. По-видимому, она очень старалась поддерживать имидж бедной худенькой сиротки. Голос у нее был тихий и грустный, и по сравнению с ним собственный голос Розы, ее только что прозвучавшее приветствие казались настолько преувеличенно бодрыми, что резанули ухо ей самой.
В корзинке у изножья кровати трехцветная кошка кормила четырех крохотных слепых котят.
— Это Таша, — сказала хозяйка дома. — На котят можно смотреть, но трогать нельзя, а то она перестанет их кормить.
Она опустилась на колени у корзинки, воркуя с кошкой-матерью; в этом ворковании слышалась горячая любовь, которую Роза сочла фальшивой. Девушка куталась в шаль — черную, отделанную бисером. Местами бисерины сидели криво или вообще потерялись. Это была настоящая старинная шаль, не имитация. Потерявшее форму, слегка пожелтевшее платье с вышивкой ришелье — тоже настоящее, старинное, хотя первоначально, скорее всего, это была нижняя юбка. За винтажной одеждой надо уметь ухаживать.
По ту сторону кровати с точеными балясинами, похожими на составленные вместе деревянные катушки из-под ниток, висело большое зеркало. Висело оно странно высоко и криво. Пока хозяйка сюсюкала над кошкой, Роза попыталась посмотреть на себя. Очень тяжело смотреться в зеркало, если рядом другая женщина, и особенно — если она моложе. На Розе было хлопчатобумажное платье в цветочек, длинное, с облегающим корсажем и рукавами-фонариками, со слишком коротким лифом, тесное в груди и потому неудобное. В нем было что-то фальшиво-молодежное или театральное: может, Розе недоставало стройности для этого фасона. Рыжевато-каштановые волосы она красила сама, дома. Под глазами виднелась сеточка морщин — они пересекались, образуя маленькие ромбики темноватой кожи.
Роза уже научилась понимать, что, если чужое поведение (как сейчас — хозяйки дома) кажется ей наигранным, обстановка — жеманной, образ жизни — раздражающим (это зеркало, лоскутное одеяло на кровати, японская эротическая гравюра над кроватью, африканская музыка, доносящаяся из гостиной), это значит, что она, Роза, не получила и боится так и не получить желанного ей внимания, не вписалась в компанию и чувствует, что так и будет весь вечер околачиваться с краю, сурово осуждая всех подряд.
В гостиной она приободрилась — кое-кто из гостей был ей знаком, и среди них были люди ее возраста. Она сразу налегла на спиртное и скоро уже использовала только что виденных котят как вступление к своей истории. Нечто ужасное случилось с ее собственным котом прямо сегодня, сказала она.
— Хуже всего то, что я никогда его особо не любила. Я не собиралась заводить кота. Это он меня завел. В один прекрасный день увязался за мной на улице и добился, чтобы я взяла его в дом. Он был как какой-то хронически безработный здоровяк, уверенный, что его обязаны содержать. Ну вот, он всегда любил сушильную машину для белья. Когда я вытаскивала белье после сушки, он сразу прыгал туда, в тепло. Обычно я сушу одну партию белья, а сегодня — две. И вот я сунула туда руку и что-то такое нащупала и думаю: «Что это я сегодня такое стирала, с мехом?»
Слушатели стонали или смеялись, сочувственно и с ужасом. Роза искательно глядела на них. Ей стало значительно лучше. Гостиная с видом на озеро и тщательно подобранным декором (музыкальный автомат, зеркала как в парикмахерской, реклама начала века — «Кури, это полезно для горла», — старые шелковые абажуры, деревенские кувшины и миски, африканские маски и скульптуры) уже не казалась такой враждебной. Роза отхлебнула еще джина, зная, что сейчас начнется короткий отрезок времени, когда она будет чувствовать себя легкой и всюду привечаемой, как колибри; уверенной, что многие из собравшихся умны, многие добры, а некоторые умны и добры одновременно.
— Я подумала: «Ох, только не это». Но к сожалению… Смерть в сушилке.
— Таков печальный конец всех искателей удовольствий, — сказал стоящий рядом с Розой остролицый человечек.
Роза знала его давно, но неблизко. Он был профессором английского языка в университете, где преподавал сейчас и хозяин дома и где хозяйка дома была аспиранткой.
— Это ужасно, — сказала хозяйка, у которой на лице застыло холодное выражение «ах, я такая чувствительная»; те, кто смеялся, немного устыдились, словно боясь, что их сочтут бессердечными. — Кот. Это ужасно. Как же вы смогли сегодня прийти?
По правде сказать, происшествие с котом случилось отнюдь не сегодня, а на прошлой неделе. Уж не хочет ли эта девица выставить меня в плохом свете, подумала Роза. Она сказала искренне и печально, что не очень любила кота и от этого ей почему-то еще тяжелее. Она сказала, что именно это и пытается объяснить.
— Мне казалось, что это все моя вина. Может, если бы я его любила сильнее, этого не случилось бы.
