Геннадий Алексеев - Зеленые берега
На стене бара большое зеркало. В нем отражается зал. Глядя в него, исподтишка наблюдаю за своими друзьями. Знобишин смотрит на Анастасию, как кот на сметану. А Настя, коварная Настя улыбается ему благосклонно и обнадеживающе. Нет, это непереносимо! Сейчас я встану и поставлю Знобишину живописный синяк под глазом! А Настасье скажу, кто она такая и что я о ней думаю!.. Но вообще-то, я зря кипячусь. Я же сам оставил Настю, пренебрег ею. Я же люблю Ксению! Какое мне дело до Насти? Почему я ревную ее к Знобишину? Как собака на сене, право, как собака. Знобишин в Насте души не чает. Отчего же ей не сходить с ним разочек в ресторан? Отчего же не снизойти ей до Знобишина? Все-таки он художник… Нет, как она смогла, как она посмела? А Знобишину я еще объясню, где раки зимуют! Воспользовался нашей ссорой — и тут как тут! Долго он ждал этого часа терпеливый! Анастасия Дементьевна, Анастасия Дементьевна!.. Злой я, однако, — прав Знобишин. Чего плохого он мне сделал? Чего плохого сделала мне Настя, которую я так жестоко бросил? В чем она предо мной провинилась? Три года, а теперь уже почти четыре, я морочил ей голову! Четыре года она ждала и надеялась! Четыре года я ее за нос водил! Скотина! Давно уж следовало ей со Знобишиным… или с кем-нибудь другим…
А между тем идиотка оса уже снова плавает в хересе кверху брюхом! Просто наказанье!
— У вас найдется чайная ложка? — спрашиваю я у барменши.
Подцепив осу ложкой, я вышвыриваю ее в открытое окно.
— Ха, — говорит барменша, — эта оса пьет только херес. Я предлагала ей Крымский красный, Дагестан, Алазанскую Долину, армянский "пять звездочек" — она и пробовать не стала. А хересом вот нализалась, как сапожница, в хлам упиласъ.
— Как вы сказали — в хлам?
— Да, а что? Не слыхали такого выражения?
— Нет, первый раз слышу. Надо бы записать. Это выразительно, образно, метко, оригинально… А как вы думаете, можно сказать: в хлам влюбленный?
— Ха, ха! Конечно можно. Только ведь могут подумать, что этот человек просто любит хлам.
— И верно! Как это я не сообразил?
— А вообще-то любовь посильнее любого хереса и коньяка, — продолжает барменша, — посильнее даже медицинского спирта. От любви ой-ей-ей как дуреют. Разве что под забором не валяются. Но зато другие номера отмачивают. Был у меня один знакомый, Костей его звали. Так он втюрился в меня кошмарно, именно в хлам. Не в том смысле, что я — хлам, а в том, что он от страшнейшей своей любви в хлам превратился. Чего он только не вытворял, как он только не выкаблучивался! Однажды подарил мне гебе…, нет, бегемотенка, маленького бегемотика. Где он его раздобыл, леший знает. Я эту зверюгу в зоопарк оттащила, и мне еще тридцатку за нее дали. А в другой раз приперся весь разрисованный, как папуас, — и на лице, и на руках — везде! Я чуть на пол не грохнулась, думала — инфаркт у меня случится. А после спился, бедняга. Только он не херес пил, конечно, а чистенькую, без подкраски.
Знобишин и Настя уже танцуют. Вот и прелестно! Расплачиваюсь, прощаюсь с барменшей и выскальзываю из ресторана.
Уже вечер. В сумерках по пляжу бродят любители вечерних прогулок у моря. Кто-то купается, плескаясь и громко отфыркиваясь. Далеко, на уже невидимом южном берегу, зажигаются первые огни. Небо в зените еще зеленое. Оно перечеркнуто оранжевой полосой, оставленной реактивным самолетом. Из ресторана доносится голос певца. Он что-то поет по-английски. Какой молодец! Он умеет петь по-английски! А Знобишину я это все-таки припомню!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В моей руке была одна-единственная роза, лучшая из всех роз, продававшихся на лучшем городском рынке. Поезд опаздывал. На перроне собралось много народу. Встречавшие держали в руках букеты. "Не может быть, успокаивал я себя, — чтобы все эти люди встречали Ксению. Мало ли кого они встречают!" На вокзале я купил свежую газету и теперь от нечего делать стал просматривать ее.
"Сегодня из большого гастрольного турне по городам Поволжья возвращается наша любимица — Ксения Брянская. Успех гастролей превзошел все ожидания. Волжане еще долго не смогут прийти в себя, потрясенные искусством бесподобной певицы. В каждом городе Брянскую буквально заваливали цветами. Полиции с трудом удавалось защитить ее роскошные туалеты от покушений терявших рассудок почитателей. Утомленная, но и удовлетворенная своей поездкой, артистка ответила на вопросы нашего корреспондента в Нижнем Новгороде. Предлагаем читателям запись состоявшейся беседы.
Н а ш к о р р.: Вы довольны результатами этих гастролей?
Б р я н с к а я: О да, натурально, довольна! Такого успеха, пожалуй, у меня еще никогда не было. Публика была необычайно щедра на проявления симпатии ко мне и моему репертуару. Мне кажется, что я не заслуживаю подобной любви.
Н а ш к о р р.: Скромность, как известно, украшает любой талант. Но ваше дарование столь прекрасно и необычно, что ему не требуются никакие украшения. Смею вас заверить, что ваш успех вполне заслужен. Это не только мое личное мнение, но и мнение представляемой мною газеты. Какова ваша творческая программа на ближайшее время?
Б р я н с к а я: Сейчас я намерена отдыхать и понемногу готовиться к выступлениям на оперной сцене. В конце года я дам несколько прощальных концертов и на долго, а может быть и навсегда, покину эстраду.
Н а ш к о р р.: Чем вызвано это решение, которое несомненно огорчит публику, обожающую вас как исполнительницу цыганских романсов?
Б р я н с к а я: Эстрада — все же легкий, развлекательный жанр, а к успеху рано или поздно привыкаешь. Мне хочется попробовать свои силы в области серьезной вокальной музыки.
Н а ш к о р р.: Какой из городов Поволжья произвел на вас наибольшее впечатление?
Б р я н с к а я: Нижний Новгород. Хотя и Самара мне понравилась, и Астрахань тоже.
Н а ш к о р р.: Наша газета от имени своих читателей желает вам новых триумфов. Спасибо за любезно предоставленное интервью!"
Вдали показался поезд. Публика забеспокоилась и стала выстраиваться вдоль кромки перрона. Полицейские пытались навести порядок: "Подальше, господа! Чуть подальше! Здесь стоять опасно! Просим немного подальше!"
Начал накрапывать дождик. Над толпой появились раскрытые зонтики. "Черт побери! — подумал я. — У меня же нет с собою зонтика!" Поезд приближался. Уже хорошо был виден низкорослый паровоз, издававший отрывистые гудки. Толпа шумела и волновалась. Я был в растерянности: куда бежать? Где остановится второй вагон, в начале перрона или в конце?
Паровоз был уже совсем близко. Вот он проскочил мимо меня. За ним двигался почтовый вагон, далее вагоны с номером 1 и номером 2. Расталкивая встречающих, я пошел быстрым шагом рядом со вторым вагоном, стараясь не отставать и не упускать его из виду, но тотчас же очутился в плотном скопище людей. Я делал отчаянные попытки выбраться из толпы, но меня сжимали все крепче и все дальше оттирали от края платформы. Второй вагон был уже далеко. Я разъярился и, схватив за плечо какого-то пожилого господина с седыми бакенбардами, грубо отпихнул его в сторону. Возмущенный господин вцепился в мой рукав.
— Вы с ума сошли, милостивый государь!
— Идите вы! — огрызнулся я и, вырвав рукав, спрыгнул на рельсы соседнего, свободного, пути. Я бежал по шпалам в сторону вокзала. Полицейские свистели мне вслед. Поезд остановился. Я снова взобрался на платформу и снова стал прорываться к вагону 1 2, из которого уже выходили пассажиры. Над толпой качались зонтики. Дождь усилился. Плечи моего пиджака были уже мокры. Прорваться не удавалось. Ксюшины поклонники стояли стеной. Подпрыгнув, я увидел радостную, разрумянившуюся Ксюшу. Она спускалась по ступеням вагона. Над нею держали сразу три зонта. Еще раз подпрыгнув, я увидел лишь колышущуюся массу черных зонтов. Вскоре мне удалось пробиться к выходу на Гончарную, и я выбрался на площадь. У вокзала в два ряда стояли полицейские, которые с трудом сдерживали натиск встречающих. Показалась Ксения. Она помахала толпе букетом розовых хризантем и, спустившись по ступеням, пропала. Видны были только три зонтика, которые медленно плыли по воздуху. Мокрый Александр Третий невозмутимо наблюдал за происходящим, тяжко, по-мужичьи усевшись на своем першероне и не обращая на дождь никакого внимания. Несколько колясок и автомобилей отъехали от вокзала и направились в сторону Невского. Впереди двигался отлично знакомый мне экипаж с поднятым верхом, влекомый великолепным, тонконогим, длинногривым, длиннохвостым жеребцом гнедой масти. На облучке, столь же величественно, как император, восседал Дмитрий. И так же как повелитель "всея Великия, Белыя и Малыя", он совершенно игнорировал дождь.
Вода уже хлюпает в моих ботинках. Прячусь в подворотню. Дождь понемножку унимается. Когда я покидаю свое убежише, бронзового монарха уже нет. К вокзалу подкатывают такси. По площади, отражаясь в мокром асфальте, проезжают троллейбусы.
