Светлана Алексиевич - Чернобыльская молитва. Хроника будущего
Что нам нужно? Ответить на вопрос: способна ли русская нация на такой глобальный пересмотр всей своей истории, как оказались на это способны после Второй мировой войны японцы? Немцы? Хватит ли у нас интеллектуального мужества? Об этом молчат. Говорят о рынке, о ваучерах, чеках… Мы в очередной раз выживаем, вся энергия уходит на это. А душа брошена… Человек опять одинок… Тогда зачем это все? Ваша книга? Мои бессонные ночи? Если жизнь наша, как чирк спичкой? Здесь может быть несколько ответов. Примитивный фатализм. И могут быть великие ответы. Русский человек всегда хочет во что-нибудь верить: в железную дорогу, в лягушку (тургеневский Базаров), в византийство, в атом… А теперь вот — в рынок…
Булгаков в «Кабале святош»: «Всю жизнь грешила. Актрисой была». Сознание греховности искусства. Безнравственности его природы. Заглядывание в чужую жизнь. Но оно, как сыворотка заражённого, может стать прививкой чужого опыта. Чернобыль — это тема Достоевского. Попытка оправдания человека. А, может быть, все очень просто: войти в мир на цыпочках и остановиться у порога?!
Удивиться этому божественному миру… И так жить…"
Александр Ревальский, историк
Монолог о том, как маленькая жизнь беззащитна в великое время"Не спрашивайте… Не буду… Не буду об этом… (Отрешённо молчит).
Нет, я могу с вами поговорить, чтобы понять… Если вы поможете… Только не надо меня жалеть, не надо утешать. Прошу вас!! Не надо! Не… Без смысла так страдать нельзя, столько передумать нельзя. Невозможно! Невозможно!! (Срывается на крик). Мы опять в резервации, опять живём в лагере… В чернобыльском лагере…. Кричат на митингах, несут лозунги. В газетах пишут… Чернобыль развалил империю, он излечил нас от коммунизма… От подвигов, похожих на самоубийство… От страшных идей… Я уже понимаю… Подвиг — это слово, которое придумало государство… Для таких, как я… Но у меня ничего больше нет, ничего другого, я выросла среди таких слов и таких людей. Все исчезло, эта жизнь исчезла. За что удержаться? Чем спастись? Без смысла так страдать нельзя. (Молчит). Одно я знаю, что никогда уже не буду счастливой…
Он приехал оттуда… Несколько лет жил, как в бреду… Рассказывал и рассказывал. Я запоминала…
Посреди деревни — красная лужа. Гуси и утки её обходят.
Мальчишки-солдаты, разутые-раздетые. Лежат в траве. Загорают. «Вставайте, черти, а то — погибнете!!» Они: га-га!
Из деревень многие уезжали на своих машинах. Машины заражённые. Команда: «Выгружайся!», а машину сбрасывают в специальную яму. Люди стоят, плачут. А ночью её тайно выкапывают…
«Нина, как хорошо, что у нас с тобой двое детей…»
Врачи мне сказали: сердце увеличено в полтора раза, почки увеличены в полтора раза, печень увеличена в полтора раза.
Однажды ночью спросил: «Ты не боишься меня?» Он стал уже бояться близости.
Сама я не расспрашивала. Понимала его, душой слушала… Я хотела у вас спросить… Я хотела сказать… Часто кажется… Мне в другой раз так невмоготу, что я знать этого не хочу. Ненавижу вспоминать! Ненавижу! (Снова срывается на крик). Когда-то… Когда-то я завидовала героям. Тем, кто участвовал в великих событиях, был на переломе. На перевале. Так мы тогда говорили, так пели. Песни красивые были. (Запевает). «Орлёнок… Орлёнок…» Теперь и слова забыла… Лети выше крыльев… Кажется, так? Какие! Какие красивые были слова у наших песен. Я мечтала! Жалела, что не родилась в семнадцатом или сорок первом… А теперь думаю по-другому: я не хочу жить историей, в историческое время. Моя маленькая жизнь сразу тогда беззащитная. Великие события растаптывают её, не заметив. Не остановившись… (Задумывается). После нас останется только история… Чернобыль останется… А где моя жизнь? Моя любовь?
Рассказывал и рассказывал. Я запоминала…
Голуби, воробьи…. Аисты…. Аист бежит-бежит по полю, хочет взлететь, а взлететь не может. А воробей по земле прыгает-прыгает, но не поднимается, выше забора не поднимается.
Люди ушли, в домах остались жить их фотографии…
Едут по брошенной деревне и видят картину — как в сказке: сидят на крыльце старик со старухой, а вокруг них бегают ёжики. И их так много, как цыплят. Без людей в деревне тихо, будто в лесу, ёжики перестали бояться, приходят и просят молока. И лисы, рассказывали им, прибегают, и лоси. Кто-то из ребят не выдержал: «Я же — охотник!» «Что ты! Что ты!! — Замахали руками старики. — Зверей трогать нельзя! Мы с ними породнились. Теперь — одна семья.»
Он знал, что умрёт… Умирает… И дал себе слово — жить только дружбой и любовью. Работала я в двух местах, его пенсии нам не хватало, но он попросил: «Давай продадим машину, она не новая, все равно что-то же за неё нам дадут. Побудь дома. Я больше посмотрю на тебя». Звал друзей… Приезжали жили подолгу у нас его родители… Что-то он понял… Что-то он там понял о жизни, чего раньше не понимал. Слова у него уже были другие…
«Нина, как хорошо, что у нас с тобой двое детей. Девочка и мальчик…»
Задам вопрос:
— Ты думал о нас с детьми? О чем ты там думал?
— Я видел мальчика, он родился через два месяца после взрыва. Дали имя — Антон. А все звали Атомчик.
— Ты думал…
— Там всех жалко. Даже мошку жалко и воробья. Пусть все живут. Пусть мухи летают, осы жалят, тараканы ползают…
— Ты…
— Дети рисуют Чернобыль… Деревья на картинах растут вверх корнями. Вода в реках красная или жёлтая. Нарисуют и сами плачут.
А его друг… Его друг, он мне рассказывал, что там было безумно интересно, весело. Стихи читали, пели под гитару. Туда приехали лучшие инженеры, учёные. Московская и ленинградская элита. Философствовали… Пугачёва перед ними выступала… В поле… «Если вы не уснёте, я буду петь вам, мальчики, до утра.» Она называла их героями… Его друг… Он умер первый… Танцевал на свадьбе у дочери, анекдотами всех смешил. Взял бокал, чтобы сказать тост, и упал… И… Наши мужчины… Они умирают, как на войне, но среди мирной жизни. Не хочу! Не хочу вспоминать… (Закрывает глаза и тихо качается). Не хочу говорить… Он умер и было так страшно, такой чёрный лес…
«Нина, как хорошо, что у нас с тобой двое детей. Девочка и мальчик. Они останутся…»
(Продолжает).
Что я хочу понять? Сама не знаю… (Незаметно улыбнулась). Его друг сделал мне предложение… Ещё когда мы учились, в студенчестве он за мной ухаживал, потом женился на моей подруге, но скоро развёлся. Что-то у них не получилось. Он пришёл с букетом цветов: «Будешь жить королевой». У него магазин, у него шикарная квартира в городе, у него дом за городом. Я отказала… Он обиделся: «Пять лет прошло… Никак героя своего не забудешь!? Ха-ха… Живёшь с памятником…» (Срывается на крик). Выгнала! Выгнала!! «Дура! Живи на свою учительскую зарплату, на свои сто долларов». Живу… (Успокоившись). Чернобыль наполнил мою жизнь, и моя душа расширилась… Ей больно… Заветный ключик… Начинаешь после боли говорить, хорошо говоришь. Я так говорила… Таким языком только тогда, когда любила. И сейчас… Если бы я не верила, что он на небе, как бы я это пережила?
Он рассказывал… Я запоминала… (Говорит, как в забытьи.)
Тучи пыли… Трактора в поле. Женщины с вилами. Дозиметр щёлкает…
Людей нет, и время движется иначе… День длинный-длинный, как в детстве…
Листья нельзя было жечь… Листья хоронили…
Без смысла так страдать нельзя. (Плачет). Без знакомых красивых слов. Даже без медали, которую ему дали. Лежит дома в шкафу… Оставил нам….
Но одно я знаю, что никогда уже не буду счастливой…"
Нина Прохоровна Литвина,
жена ликвидатора
Монолог о физике, в которую все мы были когда-то влюблены"Я тот человек, который вам нужен… Вы не ошиблись…
С юности я имел привычку все записывать. Например, когда Сталин умер — что происходило на улицах, о чем сообщали в газетах. И Чернобыль я записывал с первого дня, знал, что пройдёт время и многое забудется, безвозвратно исчезнет. Так это и случилось. Мои друзья, они были в центре событий, физики-ядерщики, забыли, что тогда чувствовали, о чем говорили со мной. А у меня все записано…
В тот день… Я, заведующий лабораторией Института ядерной энергетики Академии наук Беларуси, приехал на работу, институт наш за городом, в лесу. Чудесная погода! Весна. Открыл окно. Воздух чист, свеж. Удивился: почему-то сегодня не залетают синички, которых я прикормил за зиму, вывешивая за окном кусочки колбасы. Нашли поживу повкуснее?
А в это время на нашем институтском реакторе паника: дозиметрические приборы показывали рост активности, на воздухоочистительных фильтрах она поднялась в двести раз. Мощность дозы возле проходной — около трех миллирентген в час. Это очень серьёзно. Такая мощность допускается как предельная в радиационно опасных помещениях при работе не более шести часов. Первое предположение — в активной зоне разгерметизировалась оболочка одного из тепловыделяющих элементов. Проверили — норма. А, может, перевозили контейнер из радиохимической лаборатории и так тряхнули по дороге, что повредили внутреннюю оболочку, загрязнили территорию? Попробуй теперь отмой пятно на асфальте! Что же случилось? А тут ещё по внутреннему радио объявили: сотрудникам не рекомендуется выходить из здания. Между корпусами стало пустынно. Ни одного человека. Жутковато. Необычно.
