Зэди Смит - О красоте
— Зур, а где у нас телефон того парня, спеца по бассейнам? Надо бы ему позвонить. Все у нас разваливается.
Зора тут же мотнула головой с озадаченной скукой.
— Фиг знает. Спроси у папы.
— Включи вытяжку, детка. Пожарная сигнализация сработает.
Зора снимала с крючка сковородку из висящего над плитой кухонного набора, и Кики схватилась за лицо, боясь пресловутой неловкости дочери. Ничего не упало. Заработала удобно громкая и нечуткая к тонкостям вытяжка, заполняя механическим фоновым шумом пустоты в комнате и беседе.
— А где все? Уже поздно.
— Леви, кажется, дома не ночевал. А папа, я думаю, спит.
— Ты думаешь? Ты не знаешь?
Они взглянули друг на друга. Зрелость всмотрелась в лицо юности, пытаясь пробиться сквозь лед бесцветной иронии, которую так старательно взращивали в себе Зора и ее друзья.
— Что? — воскликнула Зора с лукавой невинностью, уворачиваясь от этого цепкого вглядывания. — Я же не знаю, что там у вас творится, как вы там супружеские обязанности распределяете. — Она отвернулась и открыла створки холодильника, шагнув к его пещерному нутру. — Я в вашей мыльной опере не участвую. Хотите страдать — на здоровье.
— А никто и не страдает.
— Как скажешь, мам.
Зора достала тяжелый пакет с соком и держала его обеими руками — высоко и на отлете, как кубок победителя.
— Окажи любезность, Зур, не мути с утра воду. Я хочу прожить этот день без ругани.
— Как скажешь, говорю.
Кики села за стол и принялась буравить пальцем его край. Шкворчала и плевалась яичница, подгоняемая нетерпением Зоры, воняла раскаленная сковорода — вечное приложение к готовке, стоит только зажечь газ.
— А куда делся Леви? — весело спросила Зора.
— Понятия не имею. Я не видела его со вчерашнего утра. Он не пришел домой с работы.
— Надеюсь, он предохраняется.
— О боже, Зора!
— Что такое? Напиши мне список тем, которые мы больше не затрагиваем, — я буду знать!
— Думаю, он пошел в клуб. А может быть, и нет. Не могу же я запереть его дома.
— Да, мам, — ровно пропела Зора, утишая паранойю, успокаивая жертву унылого климакса. — Конечно, не можешь.
— Хотя бы в будни он здесь. Я сделала все, что в моих силах. Но я мать, а не тюремщик.
— Ладно, проехали. Где соль?
— Вон там, сбоку.
— Какие планы на сегодня? Йога?
Кики качнулась в кресле и обхватила руками колени. Из-за веса она прогибалась ниже, чем большинство людей, могла поставить на пол обе ладони.
— Нет, в прошлый раз я что-то там растянула.
— Знаешь, я не буду обедать. Сейчас я могу есть только один раз в день. Я собираюсь по магазинам, хочешь со мной? — вяло предложила Зора. — Мы сто лет этого не делали. Надо бы обновить гардероб. Я видеть не могу свою одежду.
— Ты прекрасно выглядишь.
— Конечно, прекрасно. Лучше не бывает, — сказала Зора, печально оттягивая свою мужскую ночнушку. Поэтому-то Кики и боялась иметь дочь: она знала, что не сможет спасти ее от отвращения к себе. Она пыталась запрещать девчонке телевизор, и, насколько ей известно, помады и дамские журналы не пересекали порога их дома, но эти и другие меры предосторожности не дали ровным счетом ничего. Женская ненависть к собственному телу словно витала в воздухе, сквозила из всех щелей, проникала с грязью на ботинках, била в нос запахом газет. Оградиться от нее было невозможно.
— Магазины сегодня не для меня. Кроме того, мне надо навестить Карлин Кипе.
Зора оторвалась от своей яичницы.
— Карлин Кипе?
— Я была у нее во вторник, ей, кажется, нездоровится. Отнесу ей замороженную лазанью.
— Ты понесешь лазанью миссис Кипе? — переспросила Зора, направляя на мать деревянную ложку.
— Надо бы.
— Вы что, подруги?
— Вроде того.
— Ладно, — с сомнением сказала Зора и повернулась назад к плите.
— Что-то не так?
— Да нет.
Кики на долгий миг прикрыла глаза и ждала продолжения.
— То есть ты, наверное, в курсе, что Монти устроил на папу облаву. Написал в «Веллингтонском вестнике» еще одну гнусную статью. Он хочет читать свои подлые лекции и, представь себе, упрекает Говарда в том, что тот ограничивает его свободу слова. Удивляюсь, как этот господин еще не лопнул от ненависти к себе. Он не успокоится, пока антидискриминационная политика не заглохнет в колледже совсем. И возможно, пока папу не выгонят с работы.
— Мне кажется, ты преувеличиваешь.
— Должно быть, ты читала не ту статью. — В голосе Зоры послышался металл. Год за годом они с дочерью вместе познавали силу ее крепнущего характера, его молодую мощь. Кики чувствовала себя оселком, о который Зора затачивала свою волю.
— Я вообще ничего не читала, — сказала Кики, отступая. — В последнее время я предпочитаю думать, что на Веллингтоне мир клином не сошелся.
— Я просто не понимаю, как можно носить лазанью людям, уверенным, что тебя пожрет геенна огненная.
— Конечно, не понимаешь.
— Так объясни.
Кики со вздохом опустила голову.
— Оставим это, ладно?
— Уже оставили. Зарыли, похоронили, насыпали курган. Как и над прочими темами.
— Как там твоя яичница?
— Цветет и пахнет, — откликнулась Зора тоном Берти Вустера и подчеркнуто села спиной к матери, придвинув стул к стойке для завтрака.
Несколько минут они молчали под плодотворное гудение вытяжки. Затем дистанционно ожил телевизор. Кики увидела (но не услышала), как по тропической улочке несется дикий табун парней затрапезного вида в переходящей от брата к брату спортивной одежде из более благополучных, чем их родина, стран. То ли танец племени, то ли переворот. Они тыкали кулаками в воздух и, кажется, пели. Затем экран мигнул, и возник новый парень, бросающий самодельную гранату. Камера проследила ее траекторию, показала взрыв, сотрясший пустой армейский джип, который и без того уже врезался в пальму. Мелькнул один канал, второй, наконец, Зора остановилась на погоде — пятидневном прогнозе с размеренно и неуклонно ползущими вниз цифрами. Из него Кики точно узнала, сколько еще ей осталось ждать: зима придет в следующее воскресенье.
— Как учеба? — закинула удочку Кики.
— Отлично. Похоже, мне понадобится машина во вторник вечером. У нас что-то вроде экскурсии — в «Остановку».
— В клуб? Будет интересно?
— Надеюсь. Мы идем туда с Клер.
Кики уже поняла это и молчала.
— Правда, здорово?
— Ты о чем? О прогулке на машине?
— Я о том, что ты ничего не сказала о моем поступлении к Клер, — пояснила Зора, обращаясь к телевизору. — Я бы не взяла ее класс, но знаешь, это важно для аспирантуры. У нее ведь есть имя. Конечно, фигня это все, но может сыграть свою роль.
— Да я и в голову не беру, Зур. Ты одна комплексуешь по этому поводу. Поступила — и отлично. Рада за тебя.
Их взаимная любезность фонила, как речь администраторов, заполняющих бланк.
— Я не хочу из-за этого мучиться.
— Никто тебе мучиться не предлагает. У вас уже было занятие?
Зора проткнула вилкой кусочек тоста и сказала, поднеся его ко рту:
— Только ознакомительное. Просто чтобы сориентироваться. Кто-то что-то читал. Состав довольно пестрый. Многие косят под Сильвию Плат. В общем, я особенно не волнуюсь.
— Хорошо.
Кики посмотрела через плечо в сад, и среди мыслей о воде и листьях и их взаимопереплетении в ее уме вдруг всплыли воспоминания лета.
— А помнишь, когда мы Моцарта слушали, там парень был, красивый такой. Он ведь читает в «Остановке»?
Старательно жевавшая тост Зора ответила углом рта:
— Может быть, не знаю.
— У него удивительное лицо.
Зора взяла пульт и переключилась на местный общественный канал. В студии сидел Ноам Хомский[49]. Он смотрел прямо в камеру и говорил, очерчивая в воздухе круги своими большими выразительными руками.
— Конечно, тебе не до таких вещей.
— Мам!
— Но любопытно ведь, что ты на это не смотришь. Ты думаешь о высоком. Удивительное свойство.
Зора прибавила Ноаму звук и наклонилась к экрану, навострив уши.
— Просто мне хочется чего-то… более умственного.
— В твоем возрасте я шпионила за парнями на улице, потому что они обалденно выглядели сзади. Мне нравилось смотреть, как у них все трясется и болтается.
Зора в изумлении взглянула на мать.
— Я ем, ничего?
Послышался звук открываемой двери. Кики встала. Ее сердце, необъяснимым образом переместившееся в правое бедро, билось свирепыми толчками и грозило свалить ее с ног. Она шагнула к коридору.
— Это из комнаты Леви?
— А того парня я видела. Совершенно случайно, на прошлой неделе на улице. Вроде бы его зовут Карл.
— Правда? И как он?.. Леви, это ты?
— Как он, я не знаю — он мне историю своей жизни не рассказывал. На вид отлично. Меня его манеры покоробили. Самовлюблен малость. Наверное, уличный поэт — это… — начала Зора и умолкла, видя, что мать бросилась навстречу ее брату.
