Ирина Маленко - Совьетика
Но самых памятных дней в моей школьной жизни было два. В начальной школе – день, когда нас приняли в пионеры. Далеко не всем выпало пройти эту церемонию в Москве, на Красной Площади! На этом настояла наша Нелли Тимофеевна, которая очень хотела чтобы этот день действительно стал для нас незабываемым. Наши шефы, один из местных заводов, на заводские деньги наняли для нас автобус, и погожим майским деньком мы отправились в столицу. Многие взяли с собой родителей, благо мест в автобусе было достаточно.
Когда мне повязали красный галстук – прямо напротив Спасской башни – у меня на глазах выступило что-то похожее на слезы. Пожалуй, именно тогда я остро почувствовала преемственность наших поколений, которая до этого была для меня только книжной формальностью. Впервые в жизни побывала я тогда и в Мавзолее Ленина. Помню, как меня удивило, что Ленин рыжий! На обратном пути мы ели в автобусе мороженое и громко пели песни: кто больше песен знает, девчонки или ребята. Наши родители очень смеялись, когда мальчишки наши грянули хором новую еще тогда песню:
– Не плачь, девчонка!
Пройдут дожди,
Солдат вернется,
Ты только жди!..
А в средней школе больше всего запомнился… выпускной бал! После 4 класса я так школу возненавидела, что буквально не могла дождаться этого дня. И это при том, что я по-прежнему хорошо училась по всем предметам. Внешне такое изменение было вызвано взаимной неприязнью между мною и двумя новыми учителями: математичкой Татьяной Павловной и физруком Геннадием Владимировичем.
Но кроме этого были и другие, более глубокие причины. Судя по рассказам мамы, моя школа уже сильно отличалась от школы ее времени.
– Не могу понять, как это школу можно не любить!- говорила она. – Мне домой из школы возвращаться не хотелось! Если я болела, это был траур. У нас в школе была тысяча дел!. Мы все время что-то затевали, ставили спектакли, организовывали походы, занимались в кружках. Мы чувствовали себя в школе хозяевами!
А в мое время во время собраний все уже с тоской ждали, когда же звонок. Когда начинались выборы – в совет отряда, в совет дружины – прятались чуть ли не под стол: пусть выберут кого угодно, только бы не меня! Плоды этого мы и пожинаем сегодня, когда нами правят эти самые «кто угодно»- вчерашние школьные комсомольские и пионерские вожаки….
Таким же было безразличие к тому, что вообще-то касалось нас всех. На субботнике по уборке школьной территории девочки быстро бросали метлы.
– Иди к нам, поболтаем! – звали они меня. А я продолжала подметать – я искренне не понимала такого отношения к делу: во-первых, чем быстрее мы закончим уборку, тем быстрее пойдем домой; во-вторых, разве не для себя мы это делаем? Разве не нам в этой школе учиться?
«Не бойся врагов – в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей – в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных – они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существуют на земле предательство и убийство»- писал Бруно Ясенский. И «перестройки»- тоже, добавим мы от себя…
Левые вокруг меня часто вдохновенно говорят о необходимости “to empower the people ”. Никто не говорит о том, что же делать, если the people не хотят to be empowered…
…Всеобщая любимица Татьяна Павловна была из той же породы учительниц-хулиганок, что и Валентина Николаевна: грубая, насмешица, она могла запросто кинуть в кого-нибудь из озорников мелом. В меня не кидала – не только потому что было не за что, но и потому, что чувствовала подсознательно, какое у меня обостренное чувство собственного достоинства. Я бы просто ушла с урока, если бы она только попробовала! А невзлюбила Татьяна Павловна меня после того, как я начала в 4 классе плакать во время контрольных: для того, чтобы получить у нее «пятерку», оказывается, надо было решить одну дополнительную задачу, которая в пройденнный нами материал не входила. Я хоть и училась хорошо, но душа у меня к математике, в отличие ото всех технарей у меня в семье, не лежала. И я считала ужасно несправедливым такой метод оценки: как можно спрашивать с учеников то, чего сама она нам не объясняла? Татьяна Павловна же не выносила слез и после этого имела беседу с моей мамой, в которой высказала ей, причем в присущей ей резкой форме, что у меня, по ее мнению, уже не самолюбие, а себялюбие. Мама тоже в долгу не осталась. Между мною и Татьяной Павловной началась «холодная война», и я возненавидела математику, алгебру и геометрию на всю оставшуюся жизнь! Практическое решение проблемы я нашла довольно быстро: через 2-3 контрольные я вычислила, что задания, подобные тем, что будут на следующей контрольной, напечатаны на оборотной стороне карточки с заданием на нынешнюю. Я просто аккуратно записывала для себя последнюю, дополнительную задачу, подобная которой будет в следующий раз, и дома заранее решала ее под руководством Шурека! Но до сих пор в кошмарных снах мне снится именно Татьяна Павловна и ее контрольные. «Отношение конгруэнтности фигур симметрично, рефлексивно и транзитивно ». Хотя Татьяны Павловны давно нет в живых. Она умерла еще когда мы заканчивали 8-й класс, от рака. Помню, мы ходили навещать ее в больницу. Похудевшая, желтая, она смотрела на нас из окна (в палату такую ораву никто бы не пустил!), а я, не знавшая еще, что ее болезнь смертельна, не преминула ввернуть шпильку:
– Помните. Татьяна Павловна, Вы все на меня ругались, что я так часто болею? А вот теперь и Вы сами…
– У тебя научилась!- болезненно засмеялась она. Летом, когда мы сдавали первые в нашей жизни экзамены, ее не стало… И сейчас, когда я встречаю желчно-злого человека, я первым делом думаю, а уж не болен ли он…
С Геннадием Владимировичем было еще проще: он часто путал меня с другой девочкой из нашего класса, Наташей, которая имела обыкновение отказываться выполнять упражнения (почему, это отдельная история!), и, как бы я ни старалась, он всегда мне ставил только «четверки». В первой и в четвертой четверти на физкультуре мы занимались легкой атлетикой; это мне было по душе, зато во второй четверти была гимнастика, а в третьей, самой длинной, с января по вторую половину марта -вообще лыжи! Ни то, ни другое было не по мне. Если на брусьях мне еще нравилось, то прыгать через «козла» я панически боялась – после того, как один раз чуть не разбилась. Ну, а лыжи… Надо было каждый раз тащить их из дома, потом домой, приходить в школу в лыжных ботинках и толстом свитере, а потом до упада гонять на время в поле за школой. Кататься для удовольствия – еще куда ни шло, но на время?… Однако даже в тех видах, которые я любила и где показывала хорошие результаты, Геннадий Владимирович все равно почему-то не ставил мне «пятерок». В 5 классе я стала чемпионкой класса по прыжкам в высоту. Но даже это не помогло! «4»,и все. Хоть кол на голове теши. Какой же смысл тогда даже стараться?
И тогда я начала болеть. Чтобы как можно реже ходить в школу. Плюс после каждой болезни ОРЗ врач освобождал тебя от физкультуры на 2 недели (я наловчилась исправлять в справках от врача 2 недели на 2 месяца!). В конце концов, рассуждала я, учебники такие легкие, что я и дома сама могу все это выучить. Потом напишу пару контрольных, и готово. Зачем зря терять время и главное, портить себе нервы? Болела я по-честному, не симулировала: выходила вечером зимой на улицу босиком и стояла по полчаса босыми ногами в снегу. Или ела сосульки с крыши. В поликлинике после этого я стала таким частым гостем, что меня каждая собака там знала. Когда за тобой кто-то ухаживает, болеть, как справедливо отмечал Карлсон, даже приятно: «лежи себе…»
Я и лежала – на подушках и перинах поверх неразобранной кровати, под репродуктором, слушала радио, если там было что-то интересное, читала книжки и много спала. Раз в неделю ходила к кому- нибудь из одноклассников за уроками и наверстывала упущенное. В такой ситуации Шурек и мама все больше превращались в мои учителей на дому по отдельным предметам. «Шурек у Жени силен в математике», а мама соответственно – в черчении и рисовании…
– Женя, как насчет физкультуры? – спросила у меня как-то в шестом классе наша классная руководительница Тамара Петровна, не зная, что мне поставить за год.- Тебе самой-то не хочется побегать?
– Гиподинамия, Тамара Петровна – болезнь века. Ничего не поделаешь!
Тамара Петровна так и осталась с открытым ртом… Мои одноклассники в том возрасте и слов-то таких не знали. В графе “физкультура» мне поставили «осв.» – освобождена. И я действительно чувствовала себя так – освобожденной!
Мои болезни стали в классе настоящей притчей во языцех: «Здравствуйте! Садитесь. Дежурный, кого сегодня нет? Калашникова, как, ты здесь?»…
Удивительно, но на моей успеваемости это не отражалось. А вот на моем общении с одноклассниками (точнее, на отсутствии такового) – конечно да. Я и так-то была не очень общительной и жила в своем, другом измерении, а после этого у меня практически не осталось с ними никаких точек соприкосновения. У меня было в классе 2-3 подруги, но близкая – только одна. Спокойная, невозмутимая и в то же время острая на язык стокилограммовая пышечка Алла Колесникова по прозвищу «Костлявая». Мы с ней сидели на первой парте, потому что вычислили, что учителя в классе чаще смотрят вдаль, чем у себя под носом и потому что с первой парты было здорого видно, около какой фамилии останавливается палец в журнале, и кого сейчас спросят.
