Джоди Пиколт - Чужое сердце
Она как будто спала. Ручки были прижаты к бокам, на щечках играл румянец.
Они ошиблись, вот и все.
Я склонилась над носилками и притронулась к ее лицу. Кожа была еще теплой.
– Элизабет, – прошептала я, словно будила ее утром в школу. – Элизабет, пора вставать.
Но она не шелохнулась. Она не слышала меня. Я упала прямо на нее, прижала ее к себе. Кровь на груди была слишком яркой. Я пыталась прижаться еще крепче, но не могла: мешал ребенок, которого я носила в себе.
– Не уходи, – прошептала я. – Пожалуйста, не уходи.
– Джун, если хотите, можете поехать с ними. Но вам придется ее отпустить.
Я не понимала, почему они так спешат доставить ее в больницу. Только потом я узнала, что, как бы очевидно это ни было, официально засвидетельствовать смерть может только врач.
Парамедики осторожно пристегнули Элизабет к носилкам и предложили мне сесть рядом.
– Подождите, – сказала я, снимая заколку. – Ей не нравится, когда волосы лезут в глаза, – пробормотала я и заколола непослушную прядь. На мгновение моя рука застыла у Элизабет на лбу – я словно благословила ее.
Уже по пути в больницу – а путь этот казался нескончаемым – я взглянула на свою блузку. Ткань впитала кровь, образовав некий причудливый рисунок, пятно из теста Роршаха, означавшее боль утраты. Однако необратимая перемена коснулась не только меня. Я даже не удивилась, когда через месяц родилась Клэр, – и этот младенец ничуть не напоминал своего отца, как мне казалось в тот день на УЗИ. Клэр родилась точной копией своей сестры, встретиться с которой ей было не суждено.
Мэгги
Мы с Оливером наслаждались бокалом австралийского вина и новой серией «Анатомии Грея», когда в дверь вдруг постучали. Появление незваного гостя взбудоражило меня по нескольким причинам;
1. Был вечер пятницы, а по пятничным вечерам никто меня не навещает.
2. Люди, которые звонят в десять вечера, обычно:
а) застряли на дороге с севшим аккумулятором;
б) совершают серийные убийства;
в) все вышеперечисленное.
3. На мне была пижама.
4. Пижама была с дыркой на заднице, сквозь которую проглядывало нижнее белье.
Я взглянула на кролика. «Давай не будем открывать», – сказала я, но Оливер спрыгнул с дивана и подбежал, принюхиваясь, к порогу.
– Мэгги! – услышала я. – Я знаю, что ты дома.
– Папа? – Я встала и открыла дверь. – Ты же сейчас должен быть на Шаббате.
Он снял куртку и повесил ее на антикварную вешалку, которую мне когда-то подарила на день рождения мама и которую я люто ненавидела. Всякий раз, приходя ко мне в гости, она смотрела на это уродство и радостно восклицала: «Мэгги, как хорошо, что ты ее не сняла!».
– Все основное я уже сделал. Мама осталась болтать с Кэрол, так что, думаю, домой я попаду раньше нее.
Кэрол была певчей. Слыша голос этой женщины, я представляла, как засыпаю в лучах полуденного солнца, до того он был сильным, уверенным и нежным. В свободное от пения время она коллекционировала наперстки и ездила аж в Сиэттл для обмена экспонатами. Она даже наняла подрядчика, чтобы тот разбил одну стену в ее доме на множество крохотных полочек. Мама уверяла, что у Кэрол более пяти тысяч наперстков. У меня, кажется тысячами измерялись только калории за день.
Отец вошел в гостиную и посмотрел на экран.
– Скорее бы эта худышка бросила МакДрими.
– Ты смотришь «Анатомию Грея»?
– Твоя мать смотрит. Я поглощаю информацию путем диффузии.
Он уселся на диван, а я все никак не могла смириться с тем фактом, что у нас с мамой нашлось хоть что-то общее.
– Мне понравился твой приятель-священник, – сказал отец.
– Он мне не приятель. Мы вместе работаем.
– Но он все равно может мне нравиться, не так ли?
Я пожала плечами.
– Что-то подсказывает мне, что ты приехал в такую даль вовсе не ради похвалы в адрес отца Майкла.
– Ну, отчасти. Почему ты решила пригласить его к нам на обед?
– А что? – тотчас ощетинилась я. – Мама жаловалась?
– Может, хватит подозревать маму во всех смертных грехах? – вздохнул отец. – Я задал конкретный вопрос.
– Он очень устал. Ему нелегко защищать Шэя.
Отец внимательно посмотрел на меня.
– А тебе? Легко?
– Ты посоветовал мне спросить у Шэя, чего он хочет, – сказала я. – Так вот: он не хочет спасать свою жизнь. Он хочет, чтобы его смерть была не напрасной.
Отец с пониманием кивнул.
– Многие иудеи считают, что жертвовать органы нельзя, ибо это противоречит заповеди, которая запрещает увечить тело после смерти. Мертвецов надо как можно скорее хоронить. Но этот предрассудок перекрывает pikkuah nefesh, закон, гласящий, что обязанность спасать жизни – превыше всего. Иными словами, праведный иудей должен нарушить закон, если это необходимо для спасения чьей-то жизни.
– Значит, можно даже убить кого-то, чтобы спасти другого? – уточнила я.
– Ну, Бог не дурак. Он задает свои параметры. Но если в мире существует некий кармический pikkuah nefesh…
– Смешивать метафоры, тем более религиозные…
– …то, не в силах помешать смерти, ты по крайней мере уравновесишь ее спасением жизни.
– Но какой ценой, папа? Разве это нормально – убивать преступника, который больше не нужен обществу, чтобы маленькая девочка могла жить? А если бы сердце искала не маленькая девочка, а преступница? А если бы для этого должен был умереть не Шэй, а кто-то другой? Скажем, я?
– Упаси Бог, – сказал отец.
– Это все пустословие.
– Это этика. Ты поступаешь правильно.
– Совершая дурной поступок.
Отец покачал головой.
– Я недоговорил о pikkuah nefesh… Он исключает чувство вины. Ты не можешь сожалеть о преступлении закона, ибо ты была морально обязана преступить его.
– Вот в этом твоя ошибка. Я могу сожалеть. Потому что речь идет не о том, как ты в Йом-Киппур не постился из-за болезни… Речь идет о смерти человека.
– И спасении твоей жизни.
Я удивленно уставилась на него.
– Жизни Клэр, – поправила я.
– Двух зайцев одним выстрелом. Уж извини за каламбур… Но этот иск, Мэгги, он зажег в тебе огонь. Он вселил в тебя надежду на лучшее.
Отец огляделся по сторонам: столовые приборы на одну персону, миска с поп-корном на столе, кроличья клетка.
Видимо, на каком-то этапе жизни я искренне хотела стать обладательницей стандартного комплекта: венчальный балдахин, муж, дети, на машине в магазин, на машине в школу, – но в скором времени я просто разуверилась. Я привыкла жить одна, привыкла оставлять вторую порцию баночного супа на следующий вечер и менять наволочки только на своей стороне кровати. Мне было настолько уютно в одиночестве, что любой другой человек мог лишь вторгнуться в мой уют.
Как выяснилось, притворяться гораздо проще, чем надеяться.
За это я и любила своих родителей – за это же я их ненавидела: они все еще верили, что у меня есть шанс. Они лишь хотели, чтобы я была счастлива, и не понимали, как, черт побери, я могу быть счастлива одна. А если уметь читать между строк, это означало, что они считают меня неполноценной, – и я была с ними согласна.
Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.
– Я устала, – сказала я. – Тебе лучше уйти.
– Мэгги…
Едва он протянул руку, я дернулась как ошпаренная.
– Спокойной ночи.
Я нажимала все кнопки подряд, пока телевизор не погас. Оливер выбрался из-под стола разузнать, в чем дело, и я взяла его на руки. Возможно, именно поэтому я предпочитала компанию кролика: он не давал мне советов, когда я его об этом не просила.
– Ты упустил одну небольшую деталь, – сказала я. – Pikkuah nefesh не распространяется на атеистов.
Отец замер, не успев снять пальто с самой безобразной вешалки на свете. Перекинув пальто через руку, он подошел ко мне.
– Я знаю, что из уст раввина это звучит странно, – сказал он, – но мне всегда было безразлично, во что ты веришь, Мэгс. Главное, чтобы ты верила в себя, как я верю в тебя. – Он погладил Оливера по спине. Наши пальцы на миг соприкоснулись, но я не подняла глаз. – И это не пустословие.
– Папа…
Он приложил палец к губам, приказывая мне молчать, и открыл дверь.
– Надо сказать маме, чтобы она подарила тебе на день рождения новую пижаму, – сказал он, уже занеся ногу над порогом. – У этой дырка прямо на заднице.
Майкл
В тысяча девятьсот сорок пятом году двое братьев копали землю у утесов египетского города Наг-Хаммади в поисках удобрений. Один из них – Мухаммед Али – наткнулся лопатой на что-то твердое. Это оказался большой глиняный кувшин, прикрытый красным блюдом. Опасаясь, как бы оттуда не выполз джинн, Мухаммед Али не хотел откупоривать кувшин, но любопытство взяло верх: а вдруг там окажется золото? Увы, внутри он обнаружил лишь тринадцать папирусных книг в переплете из кожи газели.
