Джонатан Коу - Какое надувательство!
Родди безмолвствовал — он явно ничего не понимал.
— Не знакомо, да? Ладно. Что там говорить, этого все равно так и не произошло. Но примерно через пару лет я получила бандероль от одного из своих бывших преподавателей. Судя по всему, они в колледже делали какую-то уборку в шкафах, нашли несколько моих набросков и решили вернуть. Я распаковала их и стала пересматривать. И самое смешное — среди них был набросок той картины, с которой у меня связано столько неприятных воспоминаний. Когда я увидела его снова — вернее, когда я их все увидела снова, — я осознала, как тот человек ошибался и как ошибалась я, что так на его слова отреагировала. Потому что, когда через много лет я увидела их снова, я поняла, насколько они хороши. Я поняла, что нащупала что-то. Поняла, что рядом нет никого — нет, не лучше меня, самомнение у меня не настолько развито, — но никто на самом деле не работает так же, не пытается делать чего-то похожего… И уверенность почему-то вернулась ко мне: я почувствовала, что действительно занимаюсь чем-то стоящим, как и те художники, которых покупают, выставляют, которым делают заказы. Это ощущение меня больше не покидало. Я чувствую, что я… я его заслужила. Поэтому вам, наверное, следует знать, что настроена я достаточно решительно. Наверное, все-таки самое важное для меня сейчас — отыскать для моих работ какую-то аудиторию.
Фиби сделала несколько глотков вина и смахнула со лба прядь. Некоторое время Родди молчал.
— Наверное, нам вот что нужно будет сделать, — наконец сказал он. — Завтра мы посмотрим все ваши картины еще раз и поймем, что тут можно устроить. — Фиби кивнула, — А теперь, мне кажется, нам лучше отправиться в постель, — Она вопросительно на него посмотрела, — Порознь, — добавил он.
— Хорошо.
Они вместе поднялись по Большой лестнице и у входа в Восточный коридор чопорно пожелали друг другу спокойной ночи.
4
На кровати под балдахином Фиби почувствовала себя крошечной. Матрас был мягок и кочковат, и хотя она намеревалась лечь с того краю, что ближе к окну, тяжесть собственного тела увлекла ее в глубокую яму в центре. Когда она шевелилась, кровать немилосердно скрипела; но и весь дом, казалось, беспрестанно поскрипывал, постанывал, шелестел или нашептывал что-то, будто ему очень неуютно. Чтобы как-то отвлечься от этой тревожной музыки, Фиби попробовала сосредоточиться на странных событиях дня. В целом она была довольна тем, как все обернулось с Родди. Еще по пути в Уиншоу-Тауэрс она после множества сомнений решилась-таки с ним переспать, если он выставит это непременным условием продвижения ее работ, однако была рада, что идти на это не пришлось. Из их совместного уик-энда начинало вырисовываться нечто гораздо лучше и неожиданнее — взаимопонимание.
Она осознала даже — к своему немалому удивлению, — что начинает доверять Родди. И, согретая такой мыслью, она позволила себе пофантазировать: таким фантазиям время от времени предаются все художники, сколь ни благовидны их намерения и незыблемы принципы. То была фантазия об успехе, фантазия о признании и славе. Амбиции Фиби были слишком скромны, чтобы мечтать о всемирной славе и серьезном богатстве, но она мечтала, как бывало и раньше, о том, что ее работы увидят и оценят другие художники; что ее работы коснутся жизни и обогатят восприятие хоть нескольких зрителей; что ее выставка пройдет, возможно, в родном городе и она сможет хоть что-то вернуть тем людям, с которыми выросла, как-то отплатить родителям за то, что верили в нее, за их терпение, которое было так ценно, когда ее острее всего терзали сомнения в своих силах. При мысли о том, что хоть какая-то часть этого — или же все сразу? — теперь, возможно, каким-то чудом состоится, Фиби вытянула ноги под серыми несвежими простынями, и в вороватые шорохи дома вплелся целый хор восхитительных скрипов.
Но тут ее слуха коснулся и другой шум. Он доносился от двери, которую Фиби предусмотрительно заперла перед тем, как улечься. Она осторожно приподнялась на кровати и дотянулась до настольной лампы, озарившей комнату тусклым и бесполезным свечением. Фиби посмотрела на дверь и неожиданно почувствовала себя героиней низкобюджетного и не слишком оригинального фильма ужасов. Ручка двери поворачивалась. Стоя в коридоре, кто-то пытался проникнуть внутрь.
Фиби спустила ноги с кровати и на цыпочках приблизилась к двери как была — в полосатой сорочке из плотного хлопка, что застегивалась спереди и доходила почти до колен.
— Кто здесь? — спросила она голосом храбрым, но слегка дрогнувшим, после того как ручка дернулась еще несколько раз.
— Фиби? Вы не спите? — То был голос Родди, громкий шепот.
Она раздраженно выдохнула.
— Разумеется, не сплю, — ответила она, отпирая и приоткрывая дверь. — Если раньше и спала, то теперь уж точно нет.
— Можно войти?
— Наверное.
Фиби открыла дверь, и Родди в атласном кимоно проскользнул внутрь и присел на край кровати.
— В чем дело?
— Присядьте на минуточку.
Она села рядом.
— Я не мог уснуть, — Дальнейших объяснений, видимо, ждать не приходилось.
— И что?
— И подумал, что стоит зайти посмотреть, как вы тут.
— Я тут отлично. То есть за последние полчаса или около того я не успела подцепить никаких смертельных болезней.
— Нет, я в том смысле… то есть я зашел убедиться, что вы не слишком расстроились.
— Расстроилась?
— По поводу моей сестры и… не знаю, всего остального. Мне показалось, что все это для вас чересчур.
— Очень мило с вашей стороны, но со мной все в порядке. В самом деле. Я еще тот крепкий орешек, поверьте. — Она улыбнулась. — Вы уверены, что зашли только для этого?
— Ну разумеется. То есть почти не сомневаюсь. — Он придвинулся чуть ближе. — Я лежал в постели, если хотите знать, и вспоминал ту историю, что вы мне рассказали. Как вы сожгли все свои картины. И вот о чем я подумал — поправьте меня, если я ошибаюсь: но такую историю вы бы не стали рассказывать кому попало. Мне пришло в голову, что, возможно, — он обнял ее за плечи, — я вам даже начал немного нравиться.
— Возможно. — Фиби еле заметно отодвинулась от него.
— Между нами возникло какое-то чувство, разве не так? — сказал Родди. — Это ведь не просто игра моего воображения. Там, внизу, между нами что-то началось.
— Возможно, — повторила Фиби.
Голос ее оставался бесцветен. Она словно отстранилась от происходящего и сначала даже едва заметила, что Родди мягко поцеловал ее в губы. Хотя на второй поцелуй внимание обратила, вернее, на язык, скользнувший между ее влажных губ. Она кротко оттолкнула Родди:
— Послушайте, мне кажется, это не очень хорошая мысль.
— Правда? Тогда давайте я скажу вам, какая мысль хорошая. Тринадцатое ноября.
— Тринадцатое ноября? — переспросила она, смутно осознавая, что Родди расстегивает ее сорочку. — А что тринадцатого ноября?
— Открытие вашей выставки, разумеется. — Он расстегнул три последние пуговицы.
Фиби рассмеялась:
— Вы серьезно?
— Еще как серьезно. — Он высвободил из сорочки ее плечи. В тусклом свете настольной лампы ее кожа выглядела безупречной и золотистой — почти охряной. — Я заглянул к себе в календарь. Раньше у нас просто не получится.
— Но ведь вы еще не посмотрели работы. — Его палец вел линию по ее шее, через ключицы и ниже.
— Придется кое-что перетасовать, — сказал Родди, снова целуя ее в губы, раскрывшиеся от удивления. — Но кому какое дело? — Он отвел полы сорочки еще дальше и прошелся ладонью по груди Фиби.
Она почувствовала, что ее толкают на подушки. Пальцы гладили ее бедро изнутри. Перед глазами у нее все плыло. До тринадцатого ноября всего шесть недель. Хватит ли у нее работ для большой выставки? Таких, какими она по-настоящему довольна? Хватит ли у нее времени дописать два больших холста, оставшихся в студии? От прилива возбуждения Фиби ощутила слабость и головокружение. Ее ум был настолько занят скачками по открывшимся возможностям, что проще всего ей показалось позволить Родди улечься на нее сверху. Он отбросил кимоно в сторону, обнажив сильные руки и безволосую грудь, его колени втерлись меж ее ног, а язык взялся прилежно обрабатывать ее сосок до тех пор, пока в ней вновь не вспыхнула потребность сопротивляться и все ее тело не напряглось.
— Послушайте, Родди… нам нужно об этом поговорить.
— Я знаю. Нам о сотне разных вещей нужно поговорить. Например, о ценах.
Вопреки себе Фиби отозвалась на движение его руки и еще дальше развела ноги в стороны.
— О… ценах? — с усилием переспросила она.
— Мы должны задрать их как можно выше. У меня есть японские клиенты, готовые платить по тридцать — сорок тысяч за большой холст. Семь на девять — что-то типа того. Абстрактные работы, пейзажи, минимализм, что угодно. Им безразлично. Кстати, вам так приятно?
