Осколки света - Харрис Джоанн

Леони преградила мне путь.

– Так, пробежка окончена.

Она положила руки мне на плечи. Было не так уж темно, фонари еще не загорелись, и все-таки наступала ночь, а от цветущих деревьев веяло благословением.

– Давай еще раз. Он посмеялся? – повторила Леони. – Обалдеть!

– Ему непривычно меня видеть такой.

Леони ахнула. Воцарилось молчание.

– Берни, – начала Салена, – ты заслуживаешь мужчину, который тебя любит и считает красивой. Если он себя не считает счастливейшим мужчиной на свете, зачем он с тобой?

– Данте…

– Данте тридцать, – перебила она. – Переживет. Нет, серьезно, когда это случилось?

– Не помню.

Помнишь. Внутренний демон всегда начеку и подмечает ложь. Все я помню. Каждое слово, каждый жест. И дату – двадцать шестое марта девяносто третьего. Мартин вернулся на пасхальные каникулы, мы задумали отпраздновать вместе. Провести выходные на море, пока мама приглядывает за Данте. До курортного городка Скарборо доехали на поезде – машины у нас не было. Остановились в гостевом доме у моря. Было холодно, зато солнечно, а небо поражало пронзительной синевой, возможной только в воспоминаниях. Мы ели рыбу с картошкой и гуляли по пляжу. Мартин выглядел задумчивым и отстраненным. Потом мы вернулись в гостевой домик, он хорошенько вымылся в душе, а когда вернулся, я лежала на кровати в черном кружеве и шелке, а он…

Рассмеялся. Смеялся и смеялся, будто выплевывал скопившийся яд. А потом, когда его лицо из гневно-красного опять побледнело, он сказал:

– Берни, что тебе в голову взбрело? Что за спектакль?

Мы оба знали правду. То была моя последняя, грустная и жалкая попытка отбить его у Кэти.

Голос матери назойливо шептал: Погляди на себя. Дешевка. Ты продалась задешево. А теперь и ведешь себя под стать. Дешево и нелепо.

Мартин рассказал мне правду, когда вернулся на рождественские каникулы. Запинаясь, он признался сквозь слезы:

– Я люблю другую. Но не волнуйся. Я тебя не брошу. Останусь с тобой и Дэном. Просто не делай так больше. Никогда.

Я не стала рассказывать все. Хотя и этого хватило, чтобы поразить Салену.

– Так и сказал? – ахнула она.

Я кивнула, хотя на самом деле кое о чем умолчала. Наверное, мне до сих пор стыдно. Не за то, что купила белье. И не за то, что захотела секса. А за то, что спустила все Мартину с рук. Заняла второе место после Кэти. Да, похоже, здесь и кроется мой стыд. Не забывайте, мне было девятнадцать. Растяжки на животе только начали бледнеть. Я еще верила, будто время изменит чувства Мартина к ней. И потом, он обещал: «Все кончено. Случилось всего раз. Она знает, что это не повторится».

– Так почему ты осталась? – спросила Салена. – Почему его не бросила?

Легко говорить, в ее-то годы! Молодые категоричны. А любовь – капкан, который сжимается медленно, очень медленно. Не как венерина мухоловка (хотя Венера – богиня любви, название подходящее), а как аризема, которая неспешно заводит жертву в смертоносную трубку. И да, я воображала, будто смогу изменить Мартина. Как героини книг. Они приручали чудовищ силой и терпеливостью, спасали мальчиков из объятий Снежной королевы. А нашей с вами героине не повезло. Она постарела, а мальчик остался прежним и глядел на мир через кусок льда, который никакими чарами не растопить.

– Прости, – извинилась Салена. – Зря я спросила. Не всегда получается уйти.

Она меня обняла. К ней присоединилась Леони, потом Рахми – она бежала перед нами, но остановилась, почуяв неладное. Я заплакала, причем громко, навзрыд, некрасиво всхлипывая. Я словно тонула, а эти женщины меня спасли. Оставалось только вытолкнуть соленую воду из легких вместе с ужасным воспоминанием.

Мы стояли так, пока Алекс не вернулась за отставшими. Она не задавала вопросов, только протянула бутылку сока.

– Держи. Надо побольше пить.

Я утерла глаза.

– Извините.

– Не за что извиняться, – успокоила Леони. – Иногда мужики сволочи.

– Поступай как считаешь нужным, – сказала Салена. – Не кори себя за чувства. Если негде будет переночевать, или захочешь все обдумать, или просто полежать и посмотреть «Нетфликс», я всегда рядом. И остальные тоже.

– Спасибо, – кивнула я.

Мы медленно вернулись через парк. Прохладный воздух остудил пылавшее лицо. До нынешнего вечера я и представить не могла, что расскажу кому-нибудь о том случае. А сегодня рассказала подругам. А еще сегодня затих насмешливый внутренний голос – впервые с той ночи, когда я сорвала с себя черный комплект, запихнула в мусорное ведро, переоделась в сорочку и осталась, потому что не могла иначе. А еще сегодня, после пробежки, пока Мартин и Вуди смотрели фильм, я набрала ванну с пеной, взяла бокал вина и поискала в гугле коктейльные платья, белье и вечерние туфли.

8

Среда, 13 апреля

Сходила сегодня на первый урок вокала. Ожидала совсем другого. Во-первых, представляла преподавательницу старше себя, лет шестидесяти-семидесяти. Думала, увижу даму вроде миссис Кларк из «Малберри», в очках «кошачий глаз», с седыми волосами и «химией» на голове. Не знаю почему. Наверное, мне непривычны уроки пения, даже непривычнее бегового клуба или похода в бар с подругами. Так буду объяснять Мартину свое отсутствие по средам. «Мы с подругами ходим выпить». Уроки пения сохраню в строгой тайне.

Преподавательница просит называть ее Чарли. Она молода, примерно возраста Салены, и поет в группе «Плохая карма». Альтернативный рок, раньше Дэну такое нравилось. У них есть свой канал на «Ютьюбе» и профиль на сайте «Бэндкэмп», где раскручивают независимых исполнителей. Чарли живет с подругой в подвальном этаже большого родительского дома с видом на Хампстед-Хит. У нее осветленные волосы, проколотый нос и десять лет классического музыкального образования. К ней приходят разные люди с разными просьбами. Полупрофессионалы и простые любители. Она говорит: каждый умеет петь, нужна только тренировка.

– И уверенность, конечно. Давайте сначала разогреемся.

Я думала, будет нечто вроде прослушивания. Даже распечатала текст песни с сайта. А Чарли на него едва взглянула. На первом занятии я повторяла гласные звуки в разных регистрах, а она подыгрывала на рояле. Нельзя было назвать это пением. И даже музыкой. Мне стало неловко – я представляла, как звучит мой голос. Однако в «доме» Чарли я не увидела ни насмешки, ни осуждения. Ее «дом» отличается от панковского образа – все на своих местах, натерто до блеска, во всем дисциплина.

– Ба, ба, ба-а. Давайте. После меня.

Ба, ба, ба-а. Овечье блеяние.

– Ба, ба, ба-а. Ну же, Берни!

Ба, ба, ба-а. Слабое, нелепое кваканье. В горле пересохло. Очень жарко. Вот сейчас она скажет: «Вы были правы, Берни, голоса у вас нет. Вы исключение, подтверждающее правило».

– Громче, Берни!

Ба, ба, ба…

Нестерпимый жар захлестывает меня, как морские волны. Кожу головы покалывает от пота; горло пересыхает, из него вырывается только хрип. На миг я переношусь обратно в «Пог-Хилл», где Кэти поет на сцене. Пахнет моим подростковым потом, спреем для тела «Импульс», жаром софитов. Аханье слушателей прокатывается волной, а над головами парит, как чайка над морем, сладкий и высокий голос Кэти…

– Извините, не могу.

– Что не можете? – улыбнулась Чарли.

– Петь.

– Ясно, – кивнула она.

Как странно! Быстро она согласилась.

Чарли встала, ушла на кухню и принесла стакан воды со льдом.

– Прилив?

Я кивнула.

– Так и думала. Иногда менопауза меняет голос. Уменьшает диапазон и пересушивает горло. Попейте.

Я опустошила стакан. «Вот сейчас она мне скажет… Тут-то мы и распрощаемся».

Чарли закрыла крышку рояля.

– Почему вы ко мне пришли?

– Потому что я дура.

– Отнюдь. Вы говорили, что хотите спеть на вечере встречи выпускников. Вот эту песню. – Она показала распечатанный лист.