Свои-чужие - Пэтчетт Энн

Франни улыбнулась, вздохнула. У матери ножка была крошечная.

— Больше никаких гостей. Гости сейчас — главная беда.

— Я не гость. Я твоя мать, — весело возразила мама.

На мгновение Франни подумала, как было бы хорошо, если бы мама сидела вот тут, на другом конце дивана, с книжкой. Франни чаще всего ездила домой в Виргинию одна, а когда работала в баре в Чикаго, мать приезжала ее повидать. Несколько раз Лео и ее мать оказывались на одной территории и были друг с другом холодны и вежливы. Мать была моложе Лео. Она читала «Своих-чужих» и, хотя радовалась, что ей выпало стать врачом, обрадовалась бы еще больше, если бы вообще не попала в книгу. Беверли не верила, что Лео Поузен сделает ее дочь счастливой. Она сказала ему об этом в тот единственный раз, когда они выпивали вместе. И для полного отпускного счастья Франни и Лео не хватало только Беверли.

— Бога ради, — сказала Франни. — Просто помоги мне с рыбой.

Мать положила трубку рядом с телефоном и пошла за рецептом чаудера из «даров моря».

— Если хоть раз в жизни последуешь моим указаниям, успех будет оглушительный.

И — ох, как мама была права. Восторгам и похвалам конца не было. Эрик и Марисоль сказали, что и на Манхэттене лучше не накормят. Мать Франни продумала все — и салат с нектаринами, и сырное печенье строго определенного сорта — Франни была потрясена не меньше своих гостей. Но Лео опять не поехал с ней за покупками, и никто не пришел в кухню и не предложил нарезать сладкий перец, а когда она вышла на веранду сказать, что ужин готов, Эрик, погрузившийся в очередной смешной рассказ Чехова, поднял руку, прося не перебивать, пока он не дочитает, но дочитывал еще почти четверть часа, и Франни испереживалась из-за креветок, которым полагалось томиться всего три минуты. Под конец ужина все так и рассыпались в благодарностях Франни, а Эрик устроил целое представление, засучивая рукава голубой льняной рубашки, прежде чем собрать тарелки и поставить их в раковину, но на том все и закончилось.

Астрид, агент Лео, позвонила в субботу утром. Ее секретарь звонила в офис Эрика накануне совсем по другому делу и в процессе разговора выяснила, что Эрик у Лео в Амагансетте. У Астрид был дом в Саг-Харборе. Летом она приезжала туда в четверг вечером и возвращалась в город по понедельникам. Неужели не повидаются? Астрид сообщила, что они днем приедут в Амагансетт. «Они» — это она сама и один из ее авторов, подающий большие надежды молодой человек, который две недели гостил у Астрид, внося последнюю правку.

— Я дам тебе адрес, — покоряясь судьбе, сказал Лео.

— Вот еще, — ответила Астрид. — Все знают этот дом.

— Это Астрид?

На лице Эрика отразилось тихое отчаяние. Он трудился над кроссвордом в субботней газете. Он не побрился и бриться не желал.

— Она поставила меня перед фактом, — сказал Лео, хотя Астрид ему нравилась. Одно то, что Эрик ее не любил, служило доказательством ее высокого профессионализма.

— Прощай, ланч, — вздохнул Эрик.

Марисоль спустилась по лестнице в красном купальнике и широкополой шляпе.

— Я иду к бассейну, — сообщила она.

— Астрид приезжает, — сказал Эрик.

Марисоль остановилась и надела темные очки.

— Ну, она живет в Саг-Харборе. Вряд ли она здесь останется.

Франни съездила в Бриджхемптон и купила готовой еды к ланчу в несуразно дорогом магазине деликатесов, загрузила багажник, а потом, внезапно и совершенно ясно осознав, что никто не уедет, вернулась и купила все к обеду, расплатившись кредиткой Лео. Два приема пищи обошлись в чудовищную сумму. Когда Франни вернулась домой, там уже была Астрид с бледным молодым писателем по имени Джонас, жгучим брюнетом в желтых льняных штанах. Он съел вдвое больше, чем все они вместе взятые. Франни с грустью поняла, что на завтрашний ланч не останется ничего.

— Зачем переиздавать Чехова? — спросил молодой писатель у Эрика, накладывая себе на тарелку и куриную грудку с травами, и припущенного с лимоном лосося. — Почему не набраться смелости и не напечатать вместо этого кого-то из молодых русских авторов?

— Может быть, потому что у меня не русское издательство. — Эрик наполнил свой бокал, потом подлил вина Марисоль. — Да и русского я не знаю.

— Джонас говорит по-русски, — сообщила Астрид с материнской гордостью.

— Коньетшно, — произнес Джонас.

Астрид кивнула.

— Он очень много общается с отказниками.

— Нет уже никаких отказников, — сказал Лео. — В семидесятых СССР открыл границы и всех их выпустил.

— Я занимался проблемой отказников, — возразил Джонас. — И поверьте, в России до сих пор множество евреев подвергаются притеснению.

— Так может, мне лучше печатать каких-нибудь молодых русских, пишущих об отказниках, а не американца, который их изучал? Вот это, наверное, будет по-настоящему смелый поступок.

— Вы меня не печатаете.

Эта мысль доставила Эрику такое удовольствие, что он улыбнулся.

— Сойдемся на ничьей, хорошо? Чехов — мой конек, отказники — ваш. Мы оба занимаемся старьем.

— Там кус-кус? — спросила Марисоль у Франни, указывая на салат с огурцами и помидорами.

— Израильский, — сказала Франни, передавая блюдо. — Он просто крупнее.

Дурное предчувствие, посетившее Франни в магазине деликатесов, сбылось. Настало время обеда, а Лео и гости по-прежнему валялись на диванах по всему дому. Джонас вроде бы работал над рукописью, по крайней мере, на коленях у него лежала стопка бумаги, а в зубах торчал карандаш. Собираясь в гости на ланч, рукописи с собой обычно не берут. Эрик вернулся из бассейна и заявил, что, хотя всего два часа назад съесть что-либо еще представлялось ему невозможным, он, похоже, скоро опять проголодается. Во всяком случае, ему нужно выпить.

Лео поднял взгляд и улыбнулся:

— Это мысль.

После очень долгого вечера, когда Франни не пришлось готовить, но пришлось разогревать, раскладывать по тарелкам и подавать, после поглощения запредельного количества вина и последовавшего затем разграбления хозяйских запасов кальвадоса и сотерна — надо же что-то выпить после обеда («Франни, запиши, что мы украли, — сказал Лео, роясь на полках в кладовой. — Хочу все запомнить, чтобы возместить») — все отправились на боковую веранду курить, а Франни осталась в столовой, выглядевшей так, словно там закатил вечеринку Дионис собственной персоной. Она глубоко вздохнула и начала собирать тарелки.

Долговязый молодой романист последовал за ней в кухню. На мгновение ей показалось, что он вознамерился помочь, потом она поняла: намерения у него иные. Джонас был в очках, хотя Франни не помнила, чтобы он их надевал раньше, когда читал.

— У меня контракт с «Кнопфом», — сказал он, взяв бокал и держа его в посудном полотенце. — Entre nous [3], я надеялся на «Фаррар, Строс и Жиру». Я еще студентом мечтал издаваться в ФСЖ, но… — Он пожал плечами и прислонился к мойке. — Знаете, как это бывает.

— Они не взяли книгу? — спросила она.

Джонас, казалось, обиделся.

— Деньги, — сказал он. — Все знают, что в ФСЖ настоящих денег не платят.

Франни споласкивала тарелки, когда вошел Лео.

— Вот ты где! — выкрикнул он, увидев молодого романиста.

Руки он раскинул в стороны, в одной был зажат высокий стакан для коктейля.

— Я хотел показать тебе дерево.

Иногда он, подвыпив, начинал орать, и Франни забеспокоилась, не слышат ли его соседи, тем более что все окна были открыты.

— Дерево? — переспросил Джонас.

Очки у него слегка запотели из-за того, что он стоял возле мойки.

Лео обнял молодого человека за плечи и повел прочь.

— Идем, сам увидишь. Небо ночью такое красивое.

— Серьезно, Лео? — вслед ему сказала Франни. — Дерево? Не мог придумать ничего получше?

Астрид не осталась ночевать, но молодой писатель как-то умудрился. Сказал, что его укачивает в машине, если он выпьет, а он сегодня однозначно выпил. Он осмотрел дом и заявил, что все это — чистый Фицджеральд, так что остаться на ночь — часть сюжета. Астрид, которая и сама бы осталась, если бы ее пригласили, вызвалась приехать за ним завтра к обеду.