Золотой ребенок Тосканы - Боуэн Риз

— Это абсурд, — сказала я, глядя на Ренцо, который все это переводил. — Мне ни за что не хватило бы сил свалить такого мужчину, как Джанни, с ног, если бы он на меня напал.

— Хорошо, скажем, вы оттолкнули его. Похвальное действие для честной молодой женщины. Он споткнулся, упал и ударился головой о камень. Не убийство, а самооборона. Это можно понять. Любое жюри присяжных согласится, что вы защищали свою честь.

Он снова сделал паузу.

— Но это неправда! — возмутилась я. — Как бы я смогла сбросить его тело в колодец? Я же сказала, что мне не удалось поднять крышку в одиночку.

— Значит, вы подговорили синьору вам помочь. — Он снова погрозил мне пальцем. — Вместе вы сбросили бедного парня в колодец, где он и утонул.

Я глубоко вздохнула, стараясь сохранить спокойствие, пока Ренцо переводил.

— Если бы я сделала, как вы говорите, и засунула его тело в колодец, то зачем мне было объявлять синьоре утром, что у меня нет воды для душа? Стала бы я снимать крышку и, найдя тело, звать карабинеров? Нет, я бы промолчала. Я бы тут же покинула городок, села на первый же поезд обратно в Англию, и к тому времени, когда кто-нибудь обнаружил тело, меня бы уже и след простыл.

Инспектор выслушал меня, так как от волнения я вдруг неожиданно для себя перешла на итальянский язык и даже начала размахивать руками. На лице Ренцо появилось странное выражение. Затем он произнес:

— Я не могу больше тратить время на этот спектакль, инспектор. Мне нужно возвращаться к делам. Вы меня извините, конечно, но совершенно очевидно, что эта молодая женщина не убивала Джанни.

— Тогда почему, — не сдавался инспектор, — были найдены ее отпечатки пальцев на большом камне возле колодца? Ответьте мне.

— Я могу ответить, — сказала я, не дожидаясь перевода Ренцо. — Этот камень лежал на крышке. Прежде чем попытаться поднять крышку, я сдвинула его.

— Ах, значит, вы все-таки говорите по-итальянски, — дошло, наконец, до инспектора.

— Недостаточно хорошо, чтобы сказать все, что хочу, — ответила я. — И я не могу ничего разобрать, когда люди говорят быстро.

— Мы продолжим этот разговор на следующей неделе, — заявил инспектор. — Я не уверен, что она невиновна. Мне также нужно будет допросить синьору Россини. Возможно, она была соучастницей преступления. Но я добьюсь от нее признания, если она виновата. Придется провести дополнительные проверки и найти еще свидетелей. Прочесать все в поисках улик и отпечатков пальцев. Но так уж и быть, я буду добр и в тюрьму в Лукке вас не заберу. Я разрешаю вам оставаться в этом городке, пока мы не докопаемся до истины. Но учтите: вам нельзя никуда уезжать, уяснили?

Я кивнула.

— Вот и прекрасно. А сейчас можете идти. — Он отмахнулся от нас.

Когда я вышла из темноты на яркий дневной свет, кто-то схватил меня за запястье. Я ахнула и вырвалась. Это был Ренцо. Он смотрел на меня с выражением ярости на лице.

— Где ты взяла это кольцо, воровка?! — вскричал он. — Ты ограбила мой дом?

Я посмотрела на свою руку.

— Это мой перстень! На нем — наш фамильный герб. Мой отец подарил его мне на двадцать первый день рождения.

— Вранье! — не унимался Ренцо. — Это фамильный герб моей семьи. Твой отец, должно быть, украл его, когда был здесь!

— Что за ересь! — закричала я, вкладывая в эти слова весь свой страх и злость. — Посмотри на герб, ты, идиот! Это грифон. Тот же самый герб высечен над главным входом в Лэнгли-Холл. Он принадлежит нашей семье с тысяча шестисотого года!

На его лице появилось сомнение.

— Но дома у меня точно такое же кольцо, — проговорил он. — Это мужской перстень, который был найден среди вещей моей матери. Козимо сказал мне, что перстень принадлежит семье моего настоящего отца, Бартолли. И добавил, что я должен гордиться тем, что мы когда-то принадлежали к знати.

— Козимо был не прав, — сказала я, понимая, что Козимо попросту не знал правду. Он не знал о моем отце. Но эта история взволновала меня. Она была железным доказательством того, что мой отец был здесь, что он был знаком с Софией. Я посмотрела в хмурое от замешательства лицо Ренцо.

— Я думаю, что мой отец подарил кольцо твоей матери в знак своей любви. Теперь мы можем быть уверены, что он был здесь и что он знал твою маму. Ты уверен, что не помнишь его? Англичанина со светло-каштановыми волосами и голубыми глазами, худощавого, как я?

Он помотал головой:

— Я никогда никого похожего не встречал. С чего ты взяла, что он знал мою мать? Что привело тебя сюда?

— Ну, кольцо — это достаточное доказательство, не так ли? И у меня есть письмо, которое он ей написал, — сказала я. — Любовное письмо. Он писал твоей матери, что, как только война закончится, он вернется и женится на ней. — Я на секунду остановилась, захлестнутая эмоциями. — Но письмо было возвращено нераспечатанным. Пометка на нем гласила: «Адресат не обнаружен». Все эти годы отец хранил его в шкатулке.

— Она ушла с немцами, — выдавил из себя Ренцо, — решила не дожидаться твоего отца.

Я кивнула, чувствуя, что сейчас разревусь. Мы стояли, глядя друг на друга, под палящими лучами солнца.

— Мы с твоим отцом оба были брошены, — хмуро произнес он.

Глава 24

ДЖОАННА

Июнь 1973 года

Мы оба будто очнулись, услышав, что Паола зовет нас.

— Синьор Бартоли, у вас найдется тележка, чтобы забрать помидоры?

— Я пришлю за ними кого-нибудь из парней, — сказал Ренцо. — А вам заплачу сейчас. Только поставьте их подальше от солнца, пожалуйста.

Он достал кошелек и передал ей несколько банкнот. Паола просияла:

— Вы мой самый щедрый покупатель!

— Спасибо, что помог мне с переводом, — обратилась я к Ренцо. — Я не смогла бы выдержать этот допрос без тебя.

— Не волнуйся, — улыбнулся он. — Уверен, что инспектор понимает, что ты совершенно не виновата. Просто таким людям нравится чувствовать свою власть. Или лень работать. Вот он и цепляется за первого попавшегося подозреваемого. Но я поговорю с Козимо, и он сделает так, чтобы от тебя отстали. Мой отец имеет большое влияние в этих краях.

— Как ты думаешь, почему Джанни был убит? — Я не удержалась от вопроса.

Ренцо пожал плечами:

— Причиной могло стать всё, что угодно. Вот даже навскидку: связался с дурными людьми; сунул свой нос туда, куда не следовало. Может быть, подслушал что-то, что не должен был слышать, а потом, глядишь, и шантажом занялся. Не могу этого исключить.

Я приказала себе заткнуться, но мой болтливый язык не унимался:

— Говорят, что он хотел построить собственный оливковый пресс. Может, кто-то хотел помешать ему это сделать?

Ренцо покачал головой:

— Это одна из наполеоновских идей Джанни, которые никогда не воплощались в жизнь. Всем известно, что оливковый пресс Козимо — самый современный в области и очень качественный. Зачем кому-то строить другой? Особенно такому человеку, как Джанни, у которого руки растут не оттуда, откуда следует. В итоге все стояло бы сломанным больше времени, чем работало. И то, если бы нашелся дурак, захотевший вложить деньги в это дело. — Закончив свою речь, он легонько поклонился мне. — Я все-таки должен вернуться к своим делам, и так уже припозднился. Может быть, увидимся завтра на празднике? Ты просто обязана прийти! Думаю, тебе понравится. В Британии нигде такого не увидишь. — И он улыбнулся перед тем, как уйти.

Я смотрела ему вслед.

«Какой симпатичный мужчина», — подумала я. А потом напомнила себе, что он приемный сын Козимо. Вполне возможно, что он знает, кто убил Джанни. Если Козимо хотел помешать строительству оливкового пресса, нашлись бы желающие выполнить его приказ, в том числе и сын. Не стоит забывать, что Ренцо может быть причастен к убийству.

Я отошла к Паоле, стоящей за прилавком, а Ренцо остановился, чтобы присоединиться к компании мужчин на другой стороне площади. «Нет, пресс для оливок вряд ли стал причиной смерти Джанни», — решила я. Он пытался поговорить со мной наедине, хотел рассказать правду о войне, о Софии. Он сунул конверт в мое окно. И кто-то следил за ним и убил его. Здесь что-то произошло во время войны. Что-то связанное с кровью и немецкими деньгами.