Такая вот любовь - Ньюберри Мартин Синтия

Глава 50

– С перевернутыми панелями и в неправильном порядке, – заметила Анджелина, – это похоже на гигантский «магический квадрат».

Они снова лежали на спине, бок о бок, под бело-голубым небом. Стоял чудесный ноябрьский день, дул теплый ветер. Оба были босы. Она закинула руки за голову и уставилась на рекламный щит, будто в телевизор.

– В первой жизни, – объяснил Джон Милтон, – эти панели были сине-красной рекламой отелей «Хауэрд Джонсонс». Я буду скучать по ним, когда нарисую поверх новую рекламу.

– Люси поведала мне, как в твой первый школьный день подарила тебе цветные мелки и конторские карточки для записей. Сказала, что ты всегда носил их с собой.

Джон Милтон приподнял бедра, залез в задний карман и достал коробку с восемью цветными мелками и пачку карточек, в которой, вероятно, было восемь штук. Вытащил из коробки обломок черного мелка без обертки и поднес к носу, как сигару. Потом передал Анджелине, и та тоже понюхала его.

– Ну да, – сказала она, – пахнет как мелок.

– Но разве не странно, что разные цвета пахнут одинаково? А ведь это волнующий запах: начинается в одном месте, заканчивается в другом и исчезает, пока не вдохнешь его снова. – Что он и сделал. – В промежутке между началом и концом запах сгущается: аромат свечей переходит в благоухание соленого океана с оттенками перца и меда. Я узнáю этот запах где угодно.

– Дай понюхать еще раз. – Анджелина закрыла глаза, и тотчас повеяло дизельной гарью, стремительной болтанкой дорожных странствий.

– Карточки и мелки требовались для того, чтобы я мог рисовать, где бы ни очутился, – говорил Джон Милтон. – Это внушало мне ощущение защищенности. Но я рисовал на чем угодно – на стенах, на бетоне, на бумаге, на картоне. Только не в раскрасках. Смотри, олень!

Оказалось, это целое семейство. Два взрослых животных и несколько малышей. Анджелина услышала вдали шум машины.

– На этой дороге автомобилей немного, – заметила она.

– Проедет один-два за день, и всё. – Джон Милтон вытянул руки над головой, затем развел в стороны и одну положил ей на грудь. А после снова сунул руки себе под голову. – Люси была точно магнит. Обычно я разбрасывался, но один ее взгляд немедленно заставлял меня собираться. Она показала мне много такого, о чем я и не подозревал.

– Как мы без нее будем? – спросила Анджелина.

– Она очень хотела переехать сюда ко мне. Но я ответил ей: нет. Заявил, что должен проявить самостоятельность. Люси все плакала и плакала. Мне бы догадаться, что она отыщет способ добиться желаемого. – Джон Милтон сел и уставился на свой рекламный щит. – Ты даже не представляешь, до чего эти доски огромные. Даже совсем маленькие, как та, – очень большие. Вид обманчив. Отсюда этого не скажешь. – Он рыгнул и посмотрел на Анджелину, все еще лежавшую на земле. – Мне нравится смотреть на твой рот.

Облака теперь неслись куда быстрее. Небо по-прежнему голубело, но ветер стал порывистым. Погода снова менялась.

– Расскажи, что ты делаешь, когда залезаешь утром на какой‑нибудь щит, – попросила Анджелина.

– У меня там много дел.

– Подумать только! – Она закрыла глаза.

– По утрам мой любимый билборд – сдвоенный рядом со старой ковроткацкой фабрикой. Добираюсь я туда, само собой, еще затемно. Поэтому включаю шахтерский фонарь и снимаю с грузовика лестницу, которая всегда скрежещет, как бы я ни ловчился. Плечом я обычно задеваю красный страховочный ремень, висящий на верхней перекладине, и он начинает раскачиваться и вращаться. Захватив термос с кофе, я переношу лестницу и прислоняю ее к стальному столбу, который ведет к щиту. Поднимаюсь по шести ступенькам своей лестницы, после чего перебираюсь на лестницу на столбе.

– Зачем вся эта возня с двумя лестницами, почему не залезть наверх по приставной?

– Это не так‑то просто.

Ветер разметал Анджелинины волосы по лицу, и она отбросила их назад.

– Я забираюсь наверх, и наступает момент, когда я совершаю прорыв – просовываю голову в пространство между двумя рекламными щитами. – Джон Милтон повернулся к Анджелине. – «Прорыв» – еще одно мое любимое слово. «Ветвление» и «прорыв».

Она улыбнулась. Высоко в небе парили птицы.

– Потом я заползаю на мостик.

Как медведь на скальный выступ.

– Два щита расположены под углом друг к другу: с одного конца они почти соприкасаются, на другом расходятся далеко в стороны. Будто типи  [15], который устал стоять и прилег на бочок, чтобы немного отдохнуть.

– Мне никогда не приходила в голову такая аналогия.

– То же говорила и Люси. Но мне совершенно очевидно: это горизонтальный типи. Я провел ночь в одном таком несколько недель назад.

– Ты ночевал там, наверху?

– Не наверху, на земле. Это было необычно. Мы устанавливали первый цифровой билборд в Северной Джорджии. Переоборудование заняло целую неделю – и это еще с погодой повезло. Нам пришлось снять щит, срезать стойку и объединить ее с более прочным столбом, который выдержит дополнительный вес цифровых компонентов. Дальше электрики смонтировали гигантский электронный экран и подключили его. Теперь одна часть билборда цифровая, другая осталась виниловой. С одной стороны – прошлое, с другой – будущее. Две головы, смотрящие в противоположные стороны.

Точно так же представлялось и Анджелине.

– Я с отвращением наблюдал за наступлением винила. А теперь с еще большим отвращением наблюдаю за цифрой. По крайней мере, винил – это нечто вещественное.

– А что такое «винил»?

– Это материал, из которого делают детские надувные круги и матрасы. В свернутом виде он липкий. Спрессованная масса в коробке. Одна из моих задач – следить за тем, чтобы все винилы были сложены одинаково. Поэтому я начинаю с того, что раскладываю каждый на полу. Звуки похожи на дождь.

– Какие звуки?

– Которые издает разворачиваемый винил.

– Почему так важно, как именно он сложен?

– Так мы можем точно рассчитать направление, в котором он развернется, когда мы окажемся высоко над землей. – Джон Милтон посмотрел на Анджелину. – Но теперь не надо ничего складывать, никуда забираться и ничего держать в руках. После перехода на цифровые панели единственным человеком, которому понадобится забираться наверх, будет электрик – и то лишь в случае, если возникнут проблемы. Рекламу будет менять компьютер. – Он зевнул. – Но если я чему‑то и научился у винилов, так это не обесценивать перемены, а тыкать себя в них носом.

С этими словами Джон Милтон наклонился и уткнулся лицом в Анджелину. А та начала смеяться. Потом он выпрямился и хлопнул себя ладонями по ногам.

– Здесь чудится, будто сейчас лето. Но лето хорошее. Много птиц и никаких муравьев.

– Я хочу еще.

Джон Милтон вновь наклонился. Анджелина со смехом оттолкнула его.

– Еще про ночь в типи.

Он вздохнул и опять выпрямился.

– В первый день переоборудования щита поздно вечером я вернулся на место и припарковался у того конца, где билборды расходятся. Фары моего грузовика светили прямо в треугольное пространство между двумя щитами. Я вытащил из кузова спальный мешок, подушку, автохолодильник и фонарь. Нырнул под перекладину. Было так здорово находиться на земле между двумя поверхностями – грандиозными и уютными, как великанские объятия, о которых вечно твердила Люси. Или словно в пещере. Я развернул спальник – совсем как винил, только он был не скользкий, а мягкий. Потом бросил туда, где должна была находиться голова, – под точкой схода щитов, – подушку. Поставил с одной стороны холодильник и водрузил сверху фонарь. Скинул ботинки и стащил джинсы. Включил фонарь, сел на мешок и развел руки в стороны, чтобы пощупать землю. Красную глину Джорджии. Достал из холодильника банку овощного сока, открыл ее и сделал глоток. Потом вытащил мелки и карточки и стал рисовать крошечные рекламы. – Крошечные огоньки в треугольнике сумрака. – Обычно щиты снимают только для того, чтобы изменить угол между двумя сторонами или увеличить площадь билборда. В любом случае это однодневная работа, и мы сразу же поднимаем щит обратно.