Последний снег - Джексон Стина

— Черт, выглядишь совсем другим человеком. Тебя не узнать.

— Ты за этим приехал? Прокомментировать мой внешний вид?

— Ты выглядишь хорошо. Это приятно видеть. Рад, что ты взял себя в руки.

— Я пытаюсь.

Через окно он видел Ваню и мать. Скрипнула калитка, они вошли в вольер. Их тут же окружили собаки. Скоро он тоже окажется за решеткой, и мать с Ваней будут его навещать. Ему стало больно от этой мысли.

— Я слышал, что ты устроился на работу на заправку, так? Я даже видел тебя там.

— А чего тогда спрашиваешь?

— Ниила сказал, ты работаешь в смену Лив Бьёрнлунд.

У Лиама земля поплыла из-под ног при звуке этого имени.

— Это только на время. Пока у нее все не наладится.

— Вы с Лив знали друг друга раньше?

— Иногда я покупал что-то на заправке. Виделись, но и только.

— Она что-то говорила о смерти отца?

— Только что его убили.

Хассан прихлебнул чай. На столе между ними, искрясь и переливаясь, лежал кусок горного хрусталя. Лиам знал, что мать положила его туда для защиты. Мило с ее стороны, хоть он и не верит в магические свойства камней.

— Больше ничего?

Лиама осенило: Хассана интересует не он, а Лив. Выходит, не только поселковые считали, что она виновата в смерти Видара, полиция тоже ее подозревала. Он взял кусок хрусталя и сжал в кулаке с чувством огромного облегчения.

— Она спросила, думаю ли я тоже на нее.

— Что думаешь?

— Ты знаешь. Думаю ли я, что это она убила своего отца.

— И что ты ответил?

— Что ей лучше поехать домой отдохнуть.

Хассан буравил его взглядом.

— Так ты не веришь, что она причастна к смерти отца?

Хрусталь впивался в кожу. Вот он, его шанс. Лиам знал, что сделал бы Габриэль на его месте — воспользовался бы возможностью оболгать Лив и отвести от себя подозрения. У брата не было ни стыда, ни совести. Ради спасения собственной шкуры Габриэль был готов на все.

С улицы донесся смех Вани. Лиам почувствовал, как острый край царапает кожу.

— Лив Бьёрлунд, конечно, женщина со странностями. Но она не убийца, — произнес он твердо.

Они ехали в сторону побережья. Симон сидел на пассажирском сиденье, уткнувшись в мобильный. Приехать их попросил адвокат Юслиндер, сказавший, что у него завещание Видара. Лив не знала, что отец составил завещание. Эта новость встревожила ее. Что, если даже после смерти он собирается испортить ей жизнь?

Оставив позади лес, они ехали навстречу небу и морю. Волосы у Симона отросли настолько, что он начал собирать их в хвост. В результате под ухом обнаружилась красная отметина, которую Лив раньше не видела. Она решила, что это засос, оставленный губами Фелисии. Подружка пометила его, как это делают глупые молодые люди, решившие, что они влюблены. Ребячливое желание оставить свой след на коже любимого, врезаться в его плоть, как врезается нож в древесную кору. Это не любовь, хотелось ей сказать. Но нехорошо вмешиваться. Пусть жизнь сама научит.

К тому же она была рада за Симона. Что он наконец завел девушку. Что он больше не одинокий забитый мальчик, бросающий мяч об стенку на переменах, потому что другие дети не хотят с ним играть. Мальчик, всегда садившийся впереди в автобусе, чтобы водитель мог вмешаться, если его начнут обижать. Мальчик, желавший куклу Барби и «маленького пони» в подарок на Рождество, чтобы отдать девочкам. Девочкам, которые были с ним милее, чем мальчишки. Иногда даже слишком. Они делали ему бусы. Симон прятал их от Видара под рубашкой. Но Видар, естественно, видел все. Протянув руку, срывал бусы, и весь пол оказывался в блестящих шариках. Лив хорошо помнила этот звук — звук раскалывающегося на части мира.

— Ты расстроен? — спросила она.

Сын кивнул и отвернулся к окну. Украдкой стряхнул слезы, потому что не хотел, чтобы она видела, как он плачет.

Город был залит весенним солнцем. Бледные люди в расстегнутых куртках морщились от яркого света. Главная артерия — река — сверкала на солнце, окруженная березами в зеленой дымке. Лив вела машину, крепко вцепившись в руль: она не привыкла к городскому движению. Машины тут ехали со всех сторон одновременно.

— А ты расстроена? — спросил Симон, когда они доехали до места.

Лив непослушными пальцами набила трубку Видара, взятую из дома.

— Конечно, расстроена.

— По тебе не видно. Ты не плачешь.

— Я не умею плакать. Я забыла, как это делать.

Я ни разу в жизни не видел, чтобы ты плакала.

Лив улыбнулась. Он много чего не видел. Много чего не знал. О ней. О встречах в чужих машинах. О гравии под колесами, когда руки мужчин елозили по ее коже. Об ощущении свободы, когда они входили в нее своей плотью. И пустоты, когда все заканчивалось. На обратном пути Видар отказывался смотреть ей в глаза. Только тогда к горлу подступали рыдания. Только тогда. Она погладила сына по колючей щеке.

— С появлением тебя в моей жизни у меня больше нет причин плакать.

Они приехали раньше назначенного. Встреча была в десять, а на часах не было и половины. Лив вышла из машины и, присев на капот, зажгла трубку. Она курила, причмокивая, как делал Видар. Воспоминания о нем не давали покоя. Отец мерещился повсюду. Его скрюченные руки на кухонном столе по утрам. Руки, которые держали за сиденье, когда она училась кататься на велосипеде… Только доехав до дороги, она заметила, что отец больше не бежит за ней, что он остался далеко позади. Велосипед тут же занесло, и она оказалась на гравии с расцарапанной коленкой и слезами на глазах от ощущения предательства. Его взгляд, изучающий ее поверх очков. «Мы должны держаться вместе, ты и я, — говорил он. — Если ты меня бросишь, все пойдет прахом».

Симон встал рядом. Когда он потянулся за трубкой, Лив не протестовала. Касаясь друг друга плечами, они выпускали колечки дыма к небу. Слез не было.

В адвокатской конторе все взгляды были прикованы к ним, и Лив неуверенно ступала по ковровой дорожке. У адвоката Юслиндера были водянистые глаза, влажные руки и лысая потная голова. Усы не скрывали волос, растущих из ноздрей. В кабинете у него было пыльно и пахло подгнившими фруктами.

— Выражаю вам свои соболезнования. Видар был прекрасным человеком. То, что случилось, ужасно. Просто ужасно.

Рой банановых мушек взвился над мусорной корзиной. Юслиндер листал бумаги, то и дело облизывая палец. Видара он знал более двадцати лет. Для меня было честью работать на такого харизматичного клиента. Лив сидела на краю стула и гадала, серьезно ли он говорит или просто трепет языком из вежливости. Ее удивило, что Видар, вопреки своим убеждениям, доверился банкам и адвокатам. Но, наверно, дело было в потребности контролировать. Отец хотел, чтобы его слово всегда было последним. Даже после смерти.

Юслиндер положил лист бумаги перед собой. Влажные пальцы оставили мокрые следы на краях. Зычный голос наполнил комнату. Завещание было составлено в год рождения Симона.

— Видар хотел, чтобы внук тоже имел право наследования после его кончины. Без завещания наследуют в первую очередь дети, и все имущество досталось бы тебе, Лив. Но Видар хотел, чтобы вы унаследовали равные части всего, что ему принадлежало. По его мнению, это было бы справедливое решение.

Лив вздохнула с облегчением и посмотрела на сына. Она ожидала чего угодно — изощренной мести, неприятного сюрприза, последней попытки проконтролировать ее. Но только не этого.

Симон хлопал глазами, слушая адвоката. Суммы казались немыслимыми. Эти суммы меняли всё. Взгляд Лив метался между банановыми мушками и волосатыми ноздрями адвоката. Над ней нависала тень Видара. Она видела, как он бродит по комнатам с новорожденным Симоном на руках, как гладит его пушистую головку. С первой минуты он обожал мальчика, тогда как ей потребовалось время, чтобы полюбить собственного ребенка.

Обратно Лив гнала машину, наплевав на ограничение скорости и знаки, предупреждающие о диких животных на трассе. Облака неслись по небу. Весенний ветер гнал волны по лесному морю. Старый «вольво» подпрыгивал на разбитой дороге.