Музей современной любви - Роуз Хизер
Саундтрек к «Каве» был почти готов. Или доведен до той степени готовности, какая вообще возможна, пока не появятся финальные картины и оркестр, выучивший партии. Сэйджи Исода планировал привезти на первой неделе июня окончательную редакцию, что вполне устраивало Левина, поскольку он не хотел пропустить эти последние недели с Мариной. Исода прислал ему несколько проб с черновыми треками: получилось лучше, чем ожидал Левин, хотя по-прежнему заметно недоставало связности. Но Исода, кажется, был настроен оптимистично. В конце концов запись финальной партитуры решено было провести в Нью-Йорке. Все иные варианты представлялись трудновыполнимыми.
Подушка-Марина по-прежнему восседала на своем стуле за обеденным столом. Ее кашемировые волосы теперь были сделаны из трех черных шарфов, заплетенных в закинутую на плечо косу, которая ей очень нравилась. Когда домработница Иоланда в первый раз увидела «Марину», она разобрала ее, аккуратно сложила шарф и вернула подушки на диван. Однако в следующий раз Левин оставил записку: «Пожалуйста, не трогайте (работа не закончена)». С тех пор «Марина» неизменно сидела за столом, и каждое утро Левин садился напротив нее.
За роялем Левин загонял мелодию то в лес, то под воду, то на скалы, то в рыбу. Он гнал ее вниз по течению до самого моря и в итоге оказался на длинном блеклом пляже в полном одиночестве. Тут не было мифической женщины-рыбы, которая подобрала бы его и бросила обратно в реку, чтобы он мог уплыть домой. Остались только подушка-Марина и пустая квартира. Левин пытался уловить и его — подлинное звучание одиночества.
Вечером с музыкой было покончено, и Левин стал просматривать на «Фликре» фотографии всех, кто сидел с Мариной. Он прежде не замечал, что человеческим лицам присуще такое разнообразие. И разница состояла не в чертах лица или цвете кожи, хотя и это имело значение. Разница была в выражении, в том, как человек смотрел: вопрошающе или смиренно, с любопытством или со страхом, и это, казалось, объясняло, каким он видел мир в целом. «Мы живем так, как видим», — думал Левин; он знал, что Лидия тоже была бы заворожена этими лицами, и терпеть не мог думать о ней в прошедшем времени.
Этим утром, направляясь в МоМА, Левин вышел из метро вслед за какой-то женщиной в длинном цветастом сарафане с воротником-стойкой, в которые с наступлением теплых дней, казалось, облачились все представительницы женского пола. Ее спина и руки были сплошь покрыты татуировками: зелеными лозами с желтыми цветами. Однако когда женщина обернулась, Левин с удивлением обнаружил, что лицо у нее увядшее и грубое. Он тут же решил, что это, должно быть, героиновая наркоманка, и вспомнил, как Хэл однажды заметил, что настоящие бедняки уже не могут позволить себе жить на Манхэттене. Ныне Манхэттен принадлежал богачам. Возможно, незнакомка происходила из почтенной старинной семьи или была когда-то женой известного художника. И все же контраст между изысканными ботаническими узорами и усталым потасканным лицом никак не шел у Левина из головы. Какой она была, когда выбирала эти рисунки, в сравнении с тем, какой стала сейчас?
Взгляд композитора то и дело возвращался к человеку с буквами «убий…» на руке. Затем он услышал отчетливый голос Лидии: «Арки, ты видишь всего лишь несколько букв. Не всю фразу. На самом деле там написано: „Не убий“». Левин часто-часто заморгал. Разумеется, Лидия не могла с ним говорить, но ведь он слышал ее как въяве. И, возможно, она права. Разве станет человек, одержимый публичной расправой, так тщательно наглаживать свою белоснежную рубашку?
К тому времени, когда музей закрылся на выходной, Марина была еще жива. Ничего страшного не случилось, и человек в белой рубашке исчез несколько часов назад. Левин сел в электричку, но, вместо того чтобы выйти на Западной четвертой улице, доехал до Канал-стрит и пешком добрался до реки. Там он устроился на скамейке и долго наблюдал за паромами и грузовыми судами.
После того как умерла мать Левина и он переехал к дедушке с бабушкой, дед познакомил его с музыкой Дэйва Брубека, Оскара Питерсона, Арта Тейтума, Билла Эванса. А бабушка обожала мюзиклы. Роджерса и Хаммерстайна. Гилберта и Салливана. Они поощряли внука к сочинительству. На выпускном курсе, подрабатывая швейцаром в «Арлингтоне», Арки увлекся саундтреками. Ему нравились партитуры Жарра к «Лоуренсу Аравийскому» и «Доктору Живаго». Песня Джона Барри «Рожденный свободным» и вся остальная его кинобондиана: «Доктор Ноу», «Человек с золотым пистолетом», «Шаровая молния» и «Голдфингер». Саундтреки Бернарда Херрмана к хичкоковским лентам «Головокружение», «На север через северо-запад» и «Психо». Арки уходил домой и играл. Разбирал эту музыку по косточкам. И снова собирал. Парень освоил и другие инструменты. Дед научил его играть на барабанах и саксофоне, сам он взялся за гитару. Дед считал, что у Арки все звучит музыкально. Бабушка говорила ему, что друзья еще появятся. Затем Левин получил стипендию в Джульярде. На студенческой вечеринке он познакомился с Томом Вашингтоном. Том учился на актера в студии Ли Страсберга, но мечтал быть режиссером и подыскивал себе композитора. Первые две короткометражки, над которыми Арки и Том работали вместе, ничего особенного собой не представляли. Тогда Том еще не стал хорошим сценаристом, да и спецэффекты они делали самостоятельно. Но у Тома была такая же страсть к кино, как у Левина к музыке. Третьим их фильмом была восемнадцатиминутная черная комедия про немую девушку, которая пытается вытащить своего парня из тюрьмы. Картина попала на фестивали. Участвовала в конкурсе в Каннах и победила в Торонто. Люди хвалили саундтрек. С Левином захотел сотрудничать лос-анджелесский агент. Тому предложили снять полнометражный фильм, и он настоял, чтобы музыкальное сопровождение поручили Левину. Бюджет превзошел все их фантазии. И этот первый большой фильм победил на фестивале независимого кино «Санденс». И в Берлине. Саундтрек, сценарий Тома и исполнитель главной роли были номинированы на «Оскара». В том году они не выиграли, но Тома зачислили в вундеркинды, и бюджеты росли стремительными темпами.
Арки познакомился с Лидией в студии звукозаписи, которую они с Томом арендовали. Лидия присматривала ее для своего отца на предмет возможного вложения средств. Левин отдыхал в подсобном помещении, пока Том разговаривал по телефону. Лидия сказала, что ей нужно присесть где-нибудь в укромном уголке, потому что у нее кружится голова, — ничего, если она просто уединится здесь на несколько минут, потому что в туалете ей станет только хуже?
Она училась на втором курсе архитектурного факультета Нью-Йоркского университета. Арки спросил, можно ли будет ей позвонить — убедиться, что она благополучно добралась до дома, и Лидия дала ему свой номер. Когда он позвонил и сказал, что они должны выпить кофе, девушка согласилась. Левин передавал ей букеты через консьержа-бразильца, которому нравилось играть роль посредника в этом маленьком романе. Арки звонил и играл ей на пианино, пока она не засыпала. «Ты слишком хорош для меня. Не представляешь, какие сложности нас могут ожидать».
Брак — это череда дней, думал Левин. Он представлял себе утро Лидии. Сначала она надевала трусы потом лифчик. Наоборот бывало редко. Стоя в утреннем свете, жена стягивала с себя длинную футболку, служившую ей ночной рубашкой. Многие годы она застегивала лифчик спереди, а затем поворачивала его и натягивала на грудь. Позже до Левина дошло, что Лидия отказалась от этой привычки и теперь надевает бюстгальтер так же, как женщины в фильмах: прикладывает чашки к груди, а затем тянется назад, сложив руки, словно утиные крылья, и защелкивает застежку. Лифчики были самые разные: непрозрачные и плотные, вышитые, в горошек, полосатые, тонкие, с поролоновыми вставками, кружевные, атласные, черные, кремовые, красные, оранжевые. День за днем Лидия упаковывала свои идеальные груди в это скульптурное швейное изделие. Левин был готов на что угодно, лишь бы хоть раз в течение всего дня подержать ее груди.
