Баловни судьбы - Кристенсен Марта

— Конечно, заставишь. — И немного погодя: — А когда начнем?

— На этой неделе. По крайней мере до приезда этой стервы с Мальорки или где там она обретается?

Его опять затошнило. Что обычно делают с заложниками?

И ледяной взгляд Клэса.

Нет, он рехнулся, просто-напросто рехнулся, а расплачиваться за это девочке. Ей-богу, кое у кого из них не все дома!

— Что это ты не пьешь, Тони? Все еще сомневаешься?

Если так, катись отсюда поскорее, так будет лучше.

— Нет, — быстро сказал он, — ничего я не сомневаюсь.

— Отлично! — Клэс кивнул, провел рукой по губам и поморщился. — Ну и болит же, черт побери! — Потом милостиво добавил: — Пейте, у меня еще есть.

Бондо вдруг захихикал:

— А знаете, откуда ему позвонят? С Мальорки — вот!

Клэс треснул его по плечу, в глазах заплясали огоньки.

— А ты не дурак, Бондо. Ей-богу, не дурак! Конечно, с Мальорки. Лично ему. А когда он прибежит в кабинет, трубка будет лежать на столе, и он возьмет ее, вот так. — Клэс приложил к уху ладонь, склонил голову набок и проговорил в другую руку: — «Да! Алло! Алло! — Потряс невидимую трубку: — Алло!.. Что такое?..» Ну и поскольку никто не ответит, он немного подождет: вдруг снова позвонят. Минуты две, а то и три. Потом позвонит на станцию, и им придется выяснять, вызывал ли его кто вообще. То есть у нас будет масса времени, масса времени в запасе.

Он засмеялся. Все они засмеялись. А Клэс встал с койки, подошел к картонной коробке, вынул четыре бутылки, открыл и раздал приятелям.

— А уж на даче, кто со мной поедет, нужды ни в чем не будет: там всего навалом. Наверняка дело выгорит. А если что не так, — он сунул палец в горлышко бутылки и со щелчком вытащил его, — у нас ведь машина, так что смоемся, и все. О’кей?

— О’кей! — кивнули остальные и со стуком сдвинули бутылки. Все будет как надо!

Нет, не будет, размышлял он, не в силах заснуть. Лежал и, наморщив брови, вглядывался в темноту. Наверняка что-нибудь случится, и ничего у нас не выйдет. Боюсь, ничего не выйдет.

Но за этим страхом прятался другой, еще больший, — страх перед тем, что все получится, ведь такой уж он был, этот Клэс, все ему удавалось.

7

После уроков он некоторое время в нерешительности стоял у окна и смотрел на мокрый от дождя пустой двор, не отдавая себе отчета, зачем задержался. Нужно идти домой. Вернее, ехать в поселок и забрать у няньки малышку.

— Ладно, надо ехать, — проговорил он вслух.

И не двинулся с места. А немного спустя обнаружил, что прошел по двору, поднялся по лестнице и идет по коридору в кабинет, сам не зная зачем.

Нет, с Максом он говорить не собирался, потому что Макс минут десять как уехал. Уехал читать лекцию, куда-то далеко. И вернется домой не раньше чем поздно вечером или ночью. И это Макс тоже умел: читать публичные лекции.

В кабинете никого не было. Он уселся на стул для посетителей и закурил.

Удивительно, но то, что он ударил воспитанника, не вызвало никакой особой реакции. Все последние дни он то со страхом думал об этом, то забывал. Наутро после происшествия он зашел в интернат и отпросился у Макса: дочка заболела. Макс, читавший какие-то бумаги, оторвался от них, исподлобья взглянул на него и потер подбородок.

— Можешь побыть дома несколько дней, пока она не поправится, — сказал Макс и снова углубился в работу, а он стоял перед ним, точно ожидающий взбучки школьник. Однако ни слова больше сказано не было, и он пошел домой, позвонил в поселок хозяину магазина, у которого обычно покупал продукты, и заказал кое-что на дом: яйца, маргарин, кофе и пиво. И еще фруктовой воды для малышки. А в конце, когда торговец повторял заказ, добавил, словно это только что пришло ему в голову:

— Да, кстати, еще бутылку виски.

Он прикончил эту бутылку за два дня. Сон девочки стал спокойнее, она просыпалась лишь изредка, и тогда он готовил ей еду и с помощью различных ухищрений заставлял принимать лекарство, которое не без труда достал в тот злополучный вечер уже после закрытия аптеки. И вот сегодня утром девочка была совсем здорова, он отвез ее в поселок к няньке и вышел на работу. В интернате все как обычно. Он, видимо, уже притерпелся к испытующим взглядам коллег и насмешкам ребят, и день, проведенный словно в зыбком тумане, показался ему самым обыкновенным. Он даже подумал, что, возможно — а почему бы и нет? — Клэс воспринял его грубую выходку как наиболее понятный способ общения, а коллеги решили оставить замечания при себе до следующего педсовета.

Вот ведь как получается — не всякое событие имеет такое большое значение, какое ему приписывают. Вот, например, малышка заболела, а как быстро выздоровела — и чего, собственно, было так волноваться? Или история с проигрывателем. Какой значительной она представлялась всего несколько месяцев назад. А потом Макс просто принес однажды новый проигрыватель, поставил его в комнате отдыха и заметил, что кое-кто из ребят внес свою долю, значит, все в порядке. Кстати, насколько ему известно, никто к этому проигрывателю и не притронулся, так что...

А меня вот, только и оставалось думать ему, взяли и продали, и никто теперь уж не помнит зачем.

Вошел Йохан, слегка удивившись, поглядел на него, повернулся спиной и начал искать что-то на полке, быстро водя пальцами по корешкам книг.

Какого черта ты здесь сидишь? — словно говорила его вызывающая поза. Почему не идешь домой?

И он так же беззвучно ответил, что сам не имеет об этом ни малейшего понятия.

А может, он и в самом деле сидит здесь исключительно ради того, чтобы протянуть время, а потом съездить в поселок и купить бутылку виски, понимая, как это бездарно — поступать таким банальнейшим образом.

К тому же Йохан ему не нравился. Как-то раз он подарил Улле косынку.

Смешно, конечно, не любить его из-за этого, но мало ли что может показаться смешным.

На столе лежал ластик. Он взял его, разломил пополам и принялся рвать на мелкие кусочки, а потом крошить их. Очевидно, Йохан нашел нужную книгу, во всяком случае, он секунду рассматривал его, стоя с книгой в руке, потом повернулся и вышел. А вскоре в комнату вошла Сусанна. Наверно, он ее позвал: дескать, этот Аннерс сидит в кабинете и не лучше ли уговорить его пойти домой. Он сейчас в таком состоянии, что оставлять его одного нельзя: кто знает, что он выкинет.

Она тоже повернулась к нему спиной и стала искать на полке книгу. Не очень-то они изобретательны.

— По-моему, Йохан ее уже взял.

— Что взял?

— Книгу, которую ты ищешь.

Она прекратила спектакль и села на стул напротив.

— Аннерс, — сказала она, и в ту же минуту он понял, зачем здесь сидит.

— Приходи вечером ко мне, — попросил он, — ненадолго. Может, придешь, Сусанна?

Лицо ее приняло страдальческое выражение. В последнее время на лицах людей, разговаривавших с ним, часто появлялось такое выражение.

— Так ты не придешь, Сусанна?

— Не глупи, Аннерс.

— Выпьем по чашке кофе. Или чаю — ты ведь больше чай любишь. Я для тебя приготовлю чай.

— Ты же прекрасно знаешь, что Макс уехал.

— При чем здесь Макс?

— Ему бы не понравилось. Да и как я оставлю детей?

— А когда они заснут, — попросил он. — Ты же не нужна им будешь. Ну, на часик хотя бы.

Она медленно покачала головой:

— Нет, Аннерс, я... я не могу.

По ее сочувственной улыбке он понял, что она истолковала его слова превратно. Вспомнил все эти встречи, праздники — словно целая вечность прошла с тех пор, — вспомнил, как гулял с Сусанной в саду, держа ее за руку, и как она нежно и неожиданно пылко целовала его. Он улыбнулся: все это было в какой-то другой жизни.

— Я только хотел поговорить с тобой, — сказал он. — Боже мой, Сусанна, разве мы не можем просто посидеть и поговорить?

— Но зачем? Почему вдруг?

Он взял ее за запястье, но она отдернула руку: снова не поняла.