Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения писателя Войновича (рассказанные им самим)
Году в семидесятом, приехав погостить к родственникам в Запорожье, я шел по темной улице с сигаретой в руке. Вдруг от стены дома отделились три фигуры. Одна из них загородила мне дорогу, другие застыли чуть поодаль.
— Разрешите прикурить? — сказал подошедший.
С детства я знал, что «Разрешите прикурить» — лишь предлог, и хорошо, если потом просто ограбят, а не пырнут ножом. Капитан Рогожин рассказывал, что когда во время его службы в Ташкенте к нему обращались в темном переулке с подобной просьбой, он совал бандиту пистолет под нос: «На, прикури!»
У меня пистолета не было.
Я чиркнул зажигалкой, поднес огонь к носу мужчины и вдруг узнал его:
— Волик!
Он вздрогнул и растерялся:
— Вы меня знаете?
— Еще бы! Мы же вместе в РУ-8 учились!
— Да? А я вас не помню.
— Конечно, не помните. Я был никто, а вас знали все.
То, что я его помнил, на Волика подействовало благотворно. Он махнул рукой спутникам (они тут же во тьме растворились) и стал мне, по-прежнему «выкая», рассказывать свою печальную историю. Брата Волика зарезали, сестра стала проституткой и умерла от сифилиса, а сам он всю жизнь с короткими перерывами провел в лагерях и к лагерной жизни так привык, что чувствует себя там лучше, чем на свободе. Мы простояли не меньше часа. За это время Волик выкурил несколько сигарет, несколько раз прослезился, а несколько одиноких прохожих остались неограбленными и непобитыми. Расстались мы друзьями.
Глава двадцать пятая. Всюду жизнь
Дикий майор
Прозвище «Дикий» майор Догадкин получил благодаря мне. Как-то он вызвал меня к себе прорабатывать за очередное нарушение воинской дисциплины. Мои нарушения были однообразны: я не любил строй, предпочитая пробираться в столовую или по утрам в уборную в одиночку. Чаще всего эта операция мне удавалась, но поскольку весь командный состав батальона, начиная со старшины классного отделения ефрейтора Сосика и кончая комбатом подполковником Ковалевым, в основном именно тем и занимались, что вылавливали курсантов, ходящих вне строя, не удивительно, что я постоянно попадался. На мою голову метались громы, молнии и сыпались наряды вне очереди, из которых легчайшим был вымыть пол в «ленинской комнате», а труднейшим — загреметь на сутки на кухню. И все это — за удовольствие пройти двести метров, хоть и украдкой, но в одиночку.
Догадкин ощущал себя не просто командиром, но воспитателем.
— Ну скажи, ну почему ты нарушаешь воинскую дисциплину? — пытается он проникнуть мне в душу.
Стою, молчу, не знаю, как объяснить. А Догадкин честно пытается докопаться до истины, до корней.
— Скажи мне, ты художественную литературу читаешь?
— Случается, товарищ майор.
— Значит, не конченый еще человек. И что же именно ты читаешь?
— Да так, что придется.
— А все-таки? Ты книгу «Александр Матросов» читал?
— Нет, — мотаю головой.
— А «Повесть о Зое и Шуре»?
— Нет.
— И «Чайку» не читал?
— И «Чайку».
«Чайка» — не комедия Антона Павловича Чехова, как можно было подумать, а биография партизанки Лизы Чайкиной. Вот он где корень несознательного отношения к службе и дисциплине!
— Что же ты тогда читаешь? — спросил майор с сочувствием.
— Сейчас, например, Диккенса читаю.
Догадкин пожимает плечами:
— Ну, что же, иди…
На вечерней поверке майор объяснил слабую дисциплину в роте отсутствием у курсантов интереса к художественной литературе, имеющей воспитательное значение.
— Вот вам, товарищи, наглядный пример. Спросил я у курсанта Войновича, что он читает. Оказывается, про Александра Матросова он не читал. Про Зою Космодемьянскую не читал. Про Лизу Чайкину не читал. И что ж он читает? — Майор выдержал паузу, чтобы курсанты успели представить, до чтения какой пакости докатился один из них. — Он читает, товарищи, какого-то Дикого!
После этого курсанты майора за глаза иначе как «Диким» не называли. Но, как ни странно, его дикость совмещалась с природной добротой и тонкостью чувств.
Трах! Бах! Тра-та-та!
— Рррота-а! С места с песней шагом ма-арш! Рраз-два! Карасев, запевай!
Карасев запевает:
Ка-ак с боями шел в Берлин солдат… Эх!
Время песне прозвенеть, прозвенеть… Эх!
Много песен можно спеть подряд… Эх!
Можно спеть, да всех не спеть,
да всех не спеть…
Рота подтягивает:
Эх ты, ласточка-касаточка сизокрылая,
Ты родимая сторонка наша милая,
Эх ты, ласточка-касаточка моя,
Сизокры-ыла-ая!
Трах! Бах! Об мостовую отбивает подметки идущая на ужин первая рота!
Сбоку, горделиво топорща усы, идет, пританцовывая, старшина де Голль.
«Много песен можно спеть подряд…» Но нам и этой не хватит, слишком коротко расстояние от столовой до казармы.
На повороте между дорогой и спортплощадкой, под фонарем в парадной форме, весь в орденах, стоит гвардии майор Догадкин.
— Карасев! — кричит он запевале. — Прекратите петь блатные песни!
— Это не блатная, товарищ майор, она в песеннике напечатана.
— Карасев, я вам говорю — это блатная песня.
— Слушаюсь, товарищ майор!
И Карасев, участник художественной самодеятельности, своим сильным голосом (хоть сейчас в ансамбль Александрова) затягивает новую песню:
Над тобою шумят, как знамена,
Годы наших великих побед.
Солнцем славных боев озаренный,
Весь твой путь в наших песнях воспет…
Трах! Бах! И все вместе:
Несокрушимая и легендарная,
В боях познавшая радость побед!
Тебе, любимая, родная армия,
Шлет наша Родина песню-привет!..
Трах! Бах! Тра-та-та-та-та-та-та!..
Что это? Это автоматная очередь. Кто-то стреляет. Зачем и в кого? Мимо несется командир батальона подполковник Ковалев.
— Старшина, что вы хлебальник раскрыли? Распустите роту немедленно!
Бежит дальше. Когда стрельба, строя быть не должно. Рота — слишком большая мишень.
— Разойдись!
А от склада ОВС (отдел вещевого снабжения) истошный вопль:
— Стой! Застрелю!
Комбату повторять приказание не нужно. Он тут же распластывается на мостовой и кричит лежа:
— Часовой, я подполковник Ковалев!
— Лежать! Застрелю!
— Часовой, я подполковник Ковалев! Что случилось?
— Застрелю!..
За ужином первые слухи: двое неизвестных в гражданской одежде напали на часового. Часовой открыл огонь. Один из нападавших убит наповал, другой ранен и доставлен в санчасть. Легко ранена проходившая мимо официантка из офицерской столовой. Пуля, ударившись в мостовую, рикошетом сорвала кожу на виске. Еще бы миллиметр, и…
