Федерико Моччиа - Три метра над небом
— Ну не знаю… Сбежим!
Баби не верит собственным ушам. Сбежать? Она, должно быть, сошла с ума.
— Ну ладно, побезумствуем немного. В восемь у входа в школу. Надеюсь, что проснусь.
— Трудно будет?
— Вообще да.
Секунду они молчат, не зная, что сказать, не зная, как попрощаться.
— Ну тогда пока.
Стэп выглядывает на улицу. Дождь кончился. По небу несутся облака. Он счастлив. Смотрит на телефон. На другом конце — она.
— Пока, Баби.
Отсоединяются. Стэп смотрит вверх. В небе появились первые робкие, умытые дождем звезды. Завтра будет чудесный день. И он проведет утро с ней.
Десять минут девятого. Он сошел с ума, не иначе. Когда же он последний раз вставал в такую рань? Он не помнит. Улыбается. Три дня назад он в это время еще только вернулся домой.
В неосвещенной комнате, с телефоном в руке Баби не отрывает взгляда от стекла. Представляет себе, как он стоит на улице. Там, наверное, холодно. Она вздрагивает. Возвращается в гостиную. Отдает телефон сестре и садится с ней рядом на диван. Даниела незаметно изучает ее лицо. У нее куча вопросов. Но придется ограничиться зрелищем счастливых глаз. Баби смотрит телевизор. На мгновение старый черно-белый фильм кажется ей цветным. Завтра она впервые в жизни прогуляет школу.
35
Баби и Даниела вылезают из Mercedes. Клаудио смотрит, как девочки направляются к школе. Прощаются, и он уезжает. Баби пробегает еще пару ступенек. Оборачивается. Mercedes уже далеко. Она быстро спускается, и тут навстречу ей — Паллина.
— Привет, куда это ты?
— Уезжаю, со Стэпом.
— Да ты что? И куда?
— Не знаю. Гулять. Для начала позавтракать. Сегодня утром мне от волнения кусок в горло не лез. А там видно будет. Я в первый раз прогуливаю уроки.
— Да уж, в первый раз и я волновалась. Но зато теперь я подделываю мамину подпись лучше, чем она сама подписывает!
Баби смеется. На тротуаре с ревом тормозит мотоцикл Стэпа.
— Поехали?
Взволнованная Баби торопливо целует на прощание Паллину и садится позади Стэпа. Сердце у нее вот-вот разорвется от счастья.
— Пожалуйста, Паллина… Постарайся не схватить плохих оценок и запиши всех, кого спросят.
— Хорошо, умница моя!
— Опять?! Ну ты даешь. И держи язык за зубами, ладно?
Паллина кивает. Баби обеспокоенно оглядывается: не видел ли их кто. Затем крепко обнимает Стэпа. Ну, теперь все. Мотоцикл срывается с места унося их от школы, от тоскливых уроков, от Джаччи, от контрольных и от звонка, который временами не звонит целую вечность.
Паллина с завистью смотрит вслед подруге. Она счастлива за нее. Болтая, поднимается по ступенькам, не заметив, что за ней наблюдают. Выше — чья-то рука, сморщенная от ненависти и от возраста, украшенная старинным кольцом с фиолетовым камнем, опускает занавеску. Кое-кто видел всё.
Они уходят от шума проснувшегося города, губы их омочены в горьком кофе, на языке еще спит сладость кекса со сливками. И естественное продолжение кафе «Евклид» — здесь, на Фламинии, вдалеке и втайне от всех, там, где никто тебя не встретит. Они идут к башне. На Фламинии им светит солнце, вокруг простираются широкие, подернутые зеленым луга, их нежно обнимает более темная кайма леса. Сходят с дороги. Мотоцикл приминает золотистые колосья, тут же бесстрашно распрямляющиеся. Мотоцикл останавливается перед холмом, неподалеку от башни. Ниже справа ленивая собака дремлет, сторожа несколько стриженых овец. Пастух в джинсах слушает краденую автомагнитолу и курит косяк. Они располагаются чуть дальше. Одни. Баби раскрывает сумку. Вытаскивает огромный британский флаг.
— Я купила его на Портобелло, когда была в Лондоне. Помоги расстелить. А ты там был?
— Нет, ни разу. Там красиво?
— Очень. Мне ужасно понравилось. Я была месяц в Брайтоне и несколько дней в Лондоне. Ездила от EF.
Они растягиваются на флаге, греясь на солнышке. Стэп слушает, как Баби рассказывает о поездке в Лондон и еще о какой-то поездке. Она где только не была — и все помнит. Но ему не очень интересны эти истории, к тому же он не привык вставать так равно — и он засыпает.
Открыв глаза, он видит, что Баби рядом нет. Вскакивает, оглядываясь в испуге. И находит ее. Чуть ниже на холме. Ее нежные плечи. Сидит среди пшеницы. Зовет ее. Она не отзывается. Когда он подходит, становится ясно, почему. Она слушает плеер. Баби поворачивается к нему. Взгляд не сулит ничего хорошего. И смотрит дальше на необъятные луга. Стэп садится рядом. Недолго молчит. Баби не выдерживает первая и снимает наушники:
— Как ты можешь спать, когда я с тобой разговариваю! — она всерьез рассержена. — Значит, ты меня не уважаешь?
— Ну не сердись. Это значит, что я просто не выспался.
Она фыркает и отворачивается. Стэп не может не заметить, как она красива. А когда сердится — еще красивее. Она вскидывает голову, и все в ней недовольно — лоб, нос, подбородок. На волосах играют солнечные блики, локоны, кажется, источают запах пшеницы. Это красота заброшенного пляжа, дикого моря, окаймленного дикими берегами. Волосы, подобно вспененным волнам, обрамляют лицо, дерзко касаются его, а она их не убирает.
Стэп наклоняется и одной рукой сгребает эту хрупкую красоту. Баби пытается вырваться:
— Пусти меня!
— Не могу. Это сильнее меня. Хочу тебя поцеловать.
— Сказала же — пусти. Я обиделась.
Стэп наклоняется к ее губам.
— Ты мне потом все расскажешь, обязательно. Про Англию, про Лондон, про твои путешествия, про все, что захочешь.
— Раньше надо было слушать!
Стэп, улучив момент, целует ее, накрыв не ожидавшие натиска сомкнутые губы. Но Баби успевает откликнуться, протестующе сжав рот. Осторожная борьба. Наконец она сдается и отвечает на поцелуй.
— Ты бессердечный хам.
Она шепчет эти слова прямо в губы.
— Да. — Ответ смешивается с поцелуем.
— Мне не нравится, когда ты такой.
— Я больше не буду, обещаю.
— Да не верю я твоим обещаниям…
— Я клянусь…
— А я и клятвам не верю…
— Я клянусь тобой.
Баби ткнула его кулаком. Он и опомниться не успел. Обнимает ее и погружается в мягкие колосья. Солнце в ярко-голубом небе — единственный молчаливый наблюдатель. Чуть дальше — брошенный британский флаг. И две юных красоты рядом. Стэп играет пуговицами на ее рубашке. На секунду робко останавливается. Но нет, глаза спокойно закрыты. Расстегивает одну пуговку, другую, нежно, осторожно, как будто прикосновение погрубее развеет очарование этой минуты. Его рука скользит вдоль бока, по теплой мягкой коже. Ласкает ее. Баби не противится, целует его и обнимает крепче. Стэп, закрыв глаза, вдыхает ее аромат. Впервые в жизни все так по-другому. Он не спешит, он тих. В душе — странный покой. Ладонь скользит вдоль спины вниз, вдоль ложбинки, до края юбки. Легкий подъем, начало сладостного предвкушения. Он останавливается. Два углубления рядом заставляют его улыбнуться, как и ее более страстный поцелуй. Ласкает ее дальше. Движется вверх. Останавливается на застежке, чтобы раскрыть наконец тайну, и не только ее. Что там: два крючка? Два маленьких защелкивающихся полумесяца? Застежка в форме буквы «S», продевающаяся сверху? Он замешкался. Она глядит с любопытством. Стэп потихоньку раздражается: «Черт возьми, да как же он расстегивается?!»
