Станислав Олефир - Колымская повесть
Но, как на грех, все пастухи сейчас в стаде, Тоня ушла с Димкой смотреть телевизор, и приходится звать директора к нам. Тот, рассыпаясь в любезностях, усаживается возле столика и, в предвкушении сытного обеда, трет ладонь о ладонь. Баба Мамма всего лишь минуту стояла у печки, затем подхватила кастрюлю с ухой и вынесла из яранги. Там выковыряла из рыбьих голов глаза, торопливо проглотила их и с самым безразличным видом возвратилась обратно. Поставила полную миску безглазых голов перед директором, шмыгнула носом и скорбно произнесла:
— Такой глупый рыба попался. По реке плавал — совсем глаза растерял. — Еще раз шмыгнула носом и добавила. — Даже не знаю, зачем такой глупый рыба бывает?
…Наконец привезли отловочный билет, и свободные от дежурства Абрам с Толиком занялись рыбалкой. Я ловлю рыбу только удочкой и помогать им принципиально отказался. Если половишь неводом, тогда моя ловля покажется таким убогим занятием, что сам себе неприятен. Абрам и Толик на меня не в обиде, достали из мешка невод и в первый же замет вытащили на берег с полсотни кетин. Одни рыбы гладкие и серебристые, у других вырос горб, загнулся нос, а на боках появились фиолетовые полосы.
Баба Мамма достала из висевших на поясе деревянных ножен большой пареньский нож и здесь же на берегу принялась разделывать лососей. Она разрезала их на тонкие широкие пластины и развешивала на лиственничных жердях вялиться. Головы Баба Мамма откладывала для ухи, а икру…отдавала чайкам. Коренные северяне совершенно безразличны к рыбьей икре, и лишь иногда сушат ее, чтобы сдабривать голубику или бруснику. Остальную просто выбрасывают.
Абрам с Толиком ушли к верхнему плесу, а я сижу возле бабы Маммы и вслух припоминаю, где еще слышал о подобном расточительстве? Когда-то охотники удегейцы съедали добытого соболя, а шкурку выбрасывали. На белку они охотились не из-за меха, а чтобы получить собравшуюся в ее желудке кашицу из кедровых орешков. Свинину тоже едят далеко не все охотники. Отправятся иранцы на охоту, убьют там огромную жирную свинью, затем плюнут на нее по очереди и довольнешенькие возвращаются домой. Свинья валяется в камышах, пока ее не съедят шакалы, да вороны с сороками.
Баба Мамма поднимает голову, внимательно смотрит на меня, не смеюсь ли, а руки проворно пластают рыбу, словно живут независимо от хозяйки. Не заметив на моем лице ничего, что подтвердило бы несерьезность моих рассуждений, баба Мамма недоверчиво кривит губы:
— Хороший сказка. Тересный. Только не бывает такие глупые охотники. Зачем неправду говоришь? Из соболя и белки можно красивую шапку пошить, а свинью съесть. Я в Эвенске всегда сало кушаю. Вкусно! Нет, не может быть такие глупые охотники. Они, наверно, очень пьяные, совсем как Абрам были, поэтому и выбросили.
С тем, закончив разделывать большую серебристую кету, она подхватила ведро с икрой, которой хватило бы на тысячу замечательных бутербродов, и понесла чайкам…
Но вообще-то баба Мамма не так наивна, как иногда кажется, и я нередко попадаю с ней впросак. Взять хотя бы случай с форелью. Хотя нет, сначала она подначила штурмана вертолета, прилетевшего к нам за мясом. Пока грузили оленину, штурман фотографировал всех подряд. Пастухов, оленей, Остычана с Ханаром, Кабява с Мунруканом, и даже щенка Кутюкана. Штурман был молодой, это, наверное, один из первых его вылетов в тундру, вот он и восторгался.
Но больше всего внимания он уделял бабе Мамме. Та ничего не имела против, охотно позировала в яранге, возле вертолета и на пустых нартах-турках. При этом она старательно улыбалась и даже прогнала Кабява, чтобы не мешал фотографироваться.
Под конец штурман попросил бабу Мамму надеть праздничную одежду и расшитые цветным бисером торбаса, но она наотрез отказалась. Как ее штурман ни уговаривал — ничего не получилось. А ведь все было под рукой, и я не помню случая, чтобы моя хозяйка отказала кому-нибудь в просьбе.
Так штурман ни с чем и улетел, а баба Мамма, глядя вслед вертолету, сказала:
— Самый лучший парень! Красивый! Стариков уважает, обещал много карточек наделать.
— Почему же не одели для него праздничную кукашку и торбаса? — спрашиваю ее.
Баба Мамма удивленно вскинула брови:
— Зачем так делать? Люди посмотрят карточку, а там все работают, одна я нарядилась и праздник у меня. Словно другого дела нет. Скажут, совсем ленивая старуха стала. — Затем, чуть помолчав, добавила. — Молодой этот летчик, поэтому совсем глупый еще. Как Димка, все время играться хочет. А я думаю, пусть играется. Зачем обижать ребенка?
Я мысленно посочувствовал штурману, но скоро сам оказался в похожей ситуации. В тот день пастухи принесли в стойбище полмешка неизвестной мне рыбы. Величиной с хорошего хариуса, бока усыпаны белыми пятнами, светло-серая у головы чешуя дальше к хвосту все больше розовеет и возле хвоста становится буквально алой. Словно кто-то взял рыбу за голову и окунул в чан с розовой краской. Краска какое-то время стекала, потом вдруг застыла и никак ее не отмыть.
Толик сказал, что это форель. Морская. Четыре года плавала по ту сторону экватора, затем приплыла сюда, поднялась в верховье нашей реки отложить икру, ее и поймали. Я никогда не слышал о такой форели, но поверил сразу. Да и чему удивляться?
Живет же морская рыба мальма в отрезанных, от моря озерах, почему форели не поселиться в море?
Баба Мамма засолила улов и повесила в дюкал коптить. Рыба немного побыла в дыму, розовая краска с нее сошла, пятна проступили явственнее, и я вдруг понял, что это никакая не форель, а самая обыкновенная кунджа, которую мы когда-то ловили в Японском море. Я не узнал ее раньше, потому что никогда не видел в брачном наряде, к тому же Толик сбил с толку.
Говорю об этом бабе Мамме, та согласно кивает:
— Кунжа. Конечно, кунжа. Форель такая не бывает. Форель совсем маленькая и пятна у нее красные.
— Так почему же называете ее неправильно? — удивился я.
— Не-ет! — смеется моя хозяйка. — Мы ее всегда правильно называем. Олранулене. И старые люди тоже так говорили. Это вы называете ее, как попало. Один — малъма, другие — кунжа, третьи — форель. А правильно будет только олранулене и больше никак.
— Но нужно же было как-то поправить, — с обидой сказал я. — Люди ошибаются, а вы молчите.
— Зачем поправлять? Как нравится, так и называйте. Никто же не поправляет Димку, когда он верхом на палке сядет и говорит, что это совсем не палка, а оленъ-учик, и он едет помогать деду Кямиевче окарауливать стадо. Играется ребенок, пусть себе играется. Ему весело, и мне от этого тоже хорошо…
Нечто подобное случилось у меня и с дюкалом. Известно: тундра это самое настоящее болото, прикрытое сверху травой и кочками. Даже в самом сухом месте чуть топни ногой, сразу под ней захлюпает-задышит болотная жижа. Не удивительно, что комарам здесь раздолье. С начала лета они висят над стойбищем густой тучей. Баба Мамма после каждой перекочевки ладит от них защиту — перед входом в ярангу выстраивает шалашиком десяток тонких шестов-юрташек и прикрывает сверху брезентом. В центре этого сооружения она разводит небольшой костер и пристраивает над ним перекладину с крючьями. Хочешь — вари еду, хочешь — копти рыбу или мясо.
