Людмила Петрушевская - Настоящие сказки
Художник боялся спуститься вниз, боялся предложить свою помощь. Семья, видимо, ждала Адика.
Адик все не приходил, и из окна художник видел, что семья достала две лакушки, для собак и для кота, и девушка насыпала туда корм и извлекла кота из клетки. Звери начали обедать, собаки строго поочередно, кот в стороне, а люди все так же сидели на чемоданах.
Начался мелкий дождь.
Художник, несмелый человек, не решался даже как следует высунуться из окна, настолько чувствовал себя виноватым.
Когда такие же несчастья происходили с ним, он как-то успокаивал себя и ни о чем не думал, жил и жил, ловил счастье, если оно выпадало — то есть все его мысли были о нынешнем моменте: спрятаться от дождя, найти монетку на земле или хороший кусок хлеба в помойке. Далеко вперед он не заглядывал.
Но, например, представить себе, что его родители сидят бездомные на улице и мокнут под дождем, он не мог. Он бы с ума сошел!
А тут руки у него были связаны. Жулик Адик обобрал и покинул свою жену, и, видимо, продал ее квартиру с обещанием приобрести жилье побольше и переселил сюда, на чердак — и теперь его бедная жена не хочет слышать ни слова о своем Адонисе: он ей, видимо, напел, что у него трудности, его преследуют, грозят убить и так далее.
Так прошло некоторое время, и внезапно за спиной у художника появился Адик и сказал:
— Я беру ключи от квартиры, потому что я подал в высший суд, а пока что это мое жилье. У меня все документы, что ты мне должен большую сумму и в залог отдал свою квартиру, подписал полную доверенность. И выйди отсюда вон, паскуда, я тебя замочу вообще. Найму ребят. Найдут твой труп. Они бьют только один раз, второй раз уже по крышке гроба. Но тебя не похоронят, а бросят на свалке собакам или рыбам в пруд. Ясно?
— Ваша жена мне говорила, что вы продали ее квартиру, это было?
— Какая моя жена? — глупо спросил Адик.
— Ну, с собаками. С больной ногой.
— Хромая Вера, что ли? — засмеялся Адик. — Чего выдумала. Она мне никакая не жена. Жена. У меня таких жен как грязи. Смешно. Короче, катись отсюда. Я эту квартиру уже опять продал одним новым русским.
На лестнице гомонили, подымаясь, какие-то очень знакомые голоса: ругались, кричали, хохотали. Плакал ребенок, его крик приближался.
— Сейчас, — сказал художник. — Скажи, Адик, а эти новые люди, они деньги уже отдали?
— Какое дело тебе! — воскликнул Адик.
— Такое. У них фальшивые деньги, понял? Ты не успеешь вынуть бумажку из кармана, как тебя опять арестуют.
Художник врал вдохновенно.
Адик покосился на свой нагрудный карман, который, чем-то набитый, висел над рубашкой, как старый балкон над домом.
— У каждого человека свои взлеты и посадки, — быстро ответил он.
— Адик, я им сдал свою комнату, они мне заплатили вперед, я пошел в магазин, подаю деньги за хлеб, а кассирша подняла крик. Я сбежал.
— Так. Стоп, — сказал догадливый Адик. — Ты сиди здесь и никого их не пускай. Меня нет. Понял?
— Дай-ка ключи, я запру, — потребовал художник, получил ключи и вовремя закрыл дверь.
Адик, бледный и потный, услышал барабанный бой в дверь и крики и прошептал:
— Что делать?
— Хозяйва! А хозяй! Открой! — вопили за дверью.
— Я буду охранять квартиру, но ты забери с улицы Веру и всех, потому что через них тебя вычислят быстро.
— А как, как я заберу? Как я выйду вообще?
— Там справа у окна есть пожарная лестница на чердак. Там выход по крышам.
Адик тут же ушел в окно, сказав:
— Я тут сделал ставни из стального прута, закрой их и запри! А то влезут!
Дверь сотрясалась от грохота, но это была двойная железная дверь, тоже поставленная хитрым Адиком.
Художник закрыл решетчатые ставни на всех окнах. Смотреть вниз он уже не мог и решил пока что поработать. Как молния, он кинулся к мольберту и начал писать картину прямо поверх предыдущего: другого холста не было.
Через небольшое время, сделав первый набросок девушки, ее родителей, кота и собак, он открыл окно, распахнул ставни и выглянул: тротуар был пуст, если не считать прохожего с зонтом.
Художник остался жить в своей квартире.
Он рисовал, питаясь остатками крупы, которые нашел на кухне, и прислушивался к крикам на лестнице — а там шла кипучая жизнь, там расположились, видимо, лагерем по всем ступенькам, там пели песни под гитару, там бегали, как кони, маленькие дети, там происходили громкие скандалы, провоцируемые другими жильцами с нижних этажей (художник со своей мастерской занимал нечто вроде чердака). В лифте, видимо, кто-то тоже поселился (судя по крикам), там (судя по скандалам) жил глава этой огромной семьи, и лестничные обитатели то и дело орали:
— В лифте! Он лежит в лифте! Там, на подушке! Ему говори! Он на ковре, Рома!
И громко говорили:
— Рома, эй! Там Рому спроси!
Художник очень живо представлял себе лестницу, сидящих и лежащих новых жильцов: ступеньки спускались как места в театре, а в лифте восседал на подушке, не хуже чем на сцене, Рома в кожаной куртке и с золотым перстнем на грязном пальце. Но это все не касалось нашего художника, он был занят своей картиной: ему казалось, что любимая семья принадлежит ему, он даже мог каждый день менять выражение лица у девушки — она смотрела на него то полуприщурившись, насмешливо, то радостно и нежно. Слепую собаку он сделал пока что одноглазой, так все-таки было лучше. Котову клетку нарисовал попросторнее и так далее.
В то утро, когда художник, таким образом развлекаясь, сварил последнюю горсть манной крупы и открыл последнюю баночку кошачьего корма с запахом мяса, в окне за решеткой показался Адик. Он терпеливо стоял снаружи и смирно, как голубь, постукивал по ставню ногтем.
Художник подошел, жуя корм, и отрицательно замотал головой.
Адик закричал:
— Пусти! Все, пусти меня! Я обнаружил!
Художник сказал:
— Не проси!
— Твои условия! — крикнул Адик.
— Женись на Вере! Слышал?
— Сошел с ума! А? — опять прокричал Адик.
— Слушай! Здесь запасы еды года на три, газ есть, вода есть, а квартира моя, — гремя голосом как железом, отвечал художник.
— А если женюсь, ты отдашь мне квартиру?
— Ну да!
— Да я женюсь на фиг хоть завтра! Где Верка? — завопил Адик.
— Но квартира будет только ее и без права продажи, понял?
Тут Адик без единого слова спорхнул с подоконника и умотал вверх по крышам.
Из этого разговора художник с ужасом понял, что Вера с родителями не живет у Адика и исчезла неведомо куда.
И он решил их найти. Все забыв, он открыл дверь и вышел вон, собираясь запереть ее, однако тут же обитатели лестницы, как вода сквозь прорванную плотину, хлынули через порог в квартиру. Они врывались в коридор и рассыпались по комнатам — люди с узлами, детьми, перинами, сумками, подушками, самоварами, они не радовались, а гомонили, на ходу ругаясь, споря, видимо, кому где жить, в дальней комнате грянул рояль, кто-то раскрыл его и прыгнул внутрь, наверно, а остальные всем скопом забарабанили по клавишам. Последним в квартиру вошел огромный Рома с подушкой, весь в золоте, в джинсах, в кроссовках, в кожаной куртке и с прилипшим перышком на красной от сна щеке. Он заглянул туда, сюда и исчез в ванной комнате, где по непонятной причине никто не находился.
