Сергей Алексеев - Игры с хищником
Телеграмму он не посылал и явился сюрпризом, поэтому на короткий миг увидел восторг в глазах Риты. И потом, когда снял с нее темный платочек и покрыл голову цветной, модной тогда, павловской шалью, она еще радовалась.
– Вот и дождалась, – вздохнула облегченно и потускнела.
Он это заметил, но решил, что сказывается многолетняя усталость от ожидания, и пытался развеселить ее, дурачился, тискал в объятиях, несмотря на пристальный взор ее матери, и Рита вроде бы ожила.
– Теперь пойдем в родительский дом! – заявил он. – Я еще маму не видел.
И они протопали в сапогах полгорода, укрывшись одной офицерской плащ-накидкой. Дома они сидели за праздничным столом, пили самогонку и привезенное из Москвы вино, и, несмотря на грустные разговоры – Сычу пришлось признаться, что после училища он оказался на улице, а форма на нем – это так, для виду, – все-таки было весело и взгляд Риты постепенно разгорался. Потом мать спохватилась:
– Что же вы сватью-то не взяли с собой?
– Какую сватью? – засмеялся Сыч.
– Да ведь матушка-то Маргариты теперь мне сватья! Вы сидите, а я сбегаю за ней. Нехорошо.
Когда она ушла, Сыч поднял Риту на руки и понес в свою комнату.
– Успеем! Пока мама ходит...
Она не противилась, но была какой-то вялой, пригашенной, без того памятного еще по общежитию в Иваново озорства. Он снял с Риты кофточку, поцеловал и не ощутил того манящего, будоражащего запаха ее дыхания.
– Что с тобой? – спросил испуганно. – Ты не заболела?
– Не торопись, миленький, – попросила она. – Теперь придется меня будить...
– Будить?..
– Ну да... Пока ждала, во мне все уснуло. Под черным платочком...
И поцеловала его в щеку холодными губами.
– Ничего, сейчас разбужу! – вдохновился он, хотя ее безразличность не вдохновляла. – Помнишь, как мы на мельничном омуте...
– Помню...
– А потом в общежитии... – Он стал целовать ее грудь. – Когда кругом эти девицы...
– Не оставляй меня больше надолго. – Рита отвернулась. – Пообещай...
– Не оставлю!
– Но ты же поедешь в Москву! Что тебе в Ельне делать с красным дипломом?
Он тогда говорил искренне и сам в это верил.
– Найду подходящую работу, квартиру и сразу вернусь за тобой. А завтра мы идем в ЗАГС. Нас должны расписать без испытания. Хочу, чтобы ты стала моей женой. Законной.
Рита встала, надела кофточку и коснулась потеплевшими губами его щеки.
– Я этого и ждала от тебя, миленький. А то ведь кто я? Вдова соломенная...
На следующий день с утра они пришли в ельнинский ЗАГС, и тут выяснилось, что Сыч не имеет права на срочную регистрацию брака, поскольку уже не числится военнослужащим. Всяческие уговоры не подействовали, они с Ритой оставили заявление и получили месяц на размышления. Чтобы не терять времени, Сыч переоделся в гражданку, через несколько дней вернулся в Москву, которую не любил, но поймал себя на мысли, что ему здесь хорошо.
Поступить на достойную работу, да еще хоть с каким-нибудь жильем, сразу не удалось, поскольку тогда строевые майоры оказались в таксистах и дворниках, но боженька Сыча любил. Он уже стал оформляться в школу учителем английского – давали комнату в общежитии, – но когда пришел в райком, чтобы встать на учет, спецпропагандиста взяли на заметку и на другой день пригласили уже на собеседование.
Все как-то получалось само собой – должно быть, директор школы знал, что говорил, и в кадрах многое решает фотография: должность ему предложили сразу же ответственную, секретаря парткома на крупном столичном заводе. И отправили на двухнедельные курсы при Совпартшколе – время позволяло, как раз столько же оставалось до регистрации брака и свадьбы.
Еще не отвыкший от учебы, он вновь сел за парту, с полным убеждением, что может сам всего достигнуть, и тут произошло то, чего он даже предположить не мог. После нескольких дней занятий в аудиторию вошла Ольга Максимовна. Она, как всегда, небрежно бросила журнал на стол и, не удостоив слушателей взглядом, заявила:
– Я прочитаю вам краткий курс по психологии. Прошу слушать меня внимательно и вести конспекты. Зачеты буду принимать строго.
Сыч сразу же понял, что это сказано лично ему.
Два часа без перерыва, гипнотизируя своим манящим, поэтическим голосом, не рассказывала, а пела о тайнах человеческой сущности. Сыч ничего не записывал, сидел и взирал на нее неотрывно, как зачарованный. А она даже ни разу на него не посмотрела, да и вообще вряд ли кого-то замечала в аудитории. Кажется, партийных работников тоже не любила, как и военных.
После окончания лекции Сыч остался сидеть в прежней позе, словно после хорошего кино, когда хочется продолжения.
Ольга Максимовна подождала, когда слушатели покинут помещение, оторвалась от журнала и сняла очки.
– Вот мы и встретились, Сережа.
А он в этот миг вспомнил слова генерала Сытова – от судьбы не увернешься...
Она же медленно встала, словно демонстрируя свою изящную, совершенную фигуру, приблизилась к нему и погладила седые вихры, стоящие почему-то дыбом.
На какой-то миг возникла мысль, что его скорое и благополучное разрешение проблем с работой и жильем устроено с ее помощью, но эта мимолетная догадка тут же и растворилась. В тот момент он испытал странное, незнакомое ощущение, которое потом никогда не повторялось: будто вся его разноцветная, петлистая, однако цельная прошлая жизнь лопнула в один миг, искрошилась и посыпалась, как стекляшки из разбитого калейдоскопа. Нет, все прожитое оставалось в нем, но уже не имело формы или какого-то определенного, ясного рисунка. Даже в эти минуты Сыч помнил о Рите Жулиной, о предстоящей свадьбе, но как-то отвлеченно, словно глядел со стороны на кучу битого стекла.
Потому что осыпавшееся пространство уже заполнялось иными, более яркими и манящими цветами.
Он тогда не задумывался, что будет потом; превыше всего были чувства и та новорожденная, захлебывающаяся, ежеминутная радость открывающегося бытия – силы, молодости и ожидания какого-то чуда. Несколько раз он словно выныривал из своих чувств, порывался написать письмо или даже поехать в Ельню и все объяснить, но откладывал до следующей недели и дотянул до того, что Рита приехала сама.
Она никогда не была в Москве, однако отыскала завод и терпеливо, как когда-то Сыч, дождалась его у проходной.
– Ну, здравствуй, жених, – сказала так, словно ни о чем не догадывалась. – Забыл меня? А обещал надолго не оставлять...
Несмотря на июньскую жару, она была в цветастой дареной шали и памятном шелковом и уже обветшавшем платье. И смотрела отчего-то жалостно, как бы если он снова заболел.
– Я собирался к тебе, Рита... – начал было он, однако она избавила его от всяческих оправданий.
