Виктор Пономарев - Записки рецидивиста
— Хочу. Я тебе из Мурманска позвоню, когда лучше приехать, а то сам не знаю, на сколько времени в плавание уйду.
Посидели полчаса с компанией. Потом они, «разгладив» мозги и рожи, разбежались кто куда. А я с Тоней до обеда завалился в «будуар». Я лежал, сжимая ее в объятиях, и думал: «Вот ведь судьба моя какая. Не будь я беглым каторжником, в натуре женился бы на ней, на работу устроился и жили бы себе да поживали. А так, линять постоянно надо. Чуть где хипишнешься, и вот она „раковая шейка“ (милицейская машина), приехали. „Одеяло“ у меня есть, но и то чужое. Теперь я по паспорту Неменущий Дмитрий Васильевич. Так что „Прощай, Антонина Петровна — неспетая песня моя“».
После обеда Тоня побежала в свои «Соки — воды», а я поплелся на пляж. Нашел поукромнее место, где поменьше народу и зевак на мои нательные шедевры живописи. Искупался, позагорал и ближе к вечеру пошел на базар. Был я свеж и бодр, настроение хорошее.
Съел пару беляшей, подошел купить яблок. За прилавком стоял высокий худощавый мужчина лет тридцати пяти, спросил его:
— Колхозник?
— Нет, свои это. В саду у меня яблонь три ряда. Урожай в этом году хороший, яблоки девать некуда, вот и вожу на базар, — ответил мужчина.
— А где живешь-то?
— В колхозе «Дружном», раньше село по-татарски Чибирда называлось. Это в горах по трассе на Симферополь, за Заречьем.
— Слушай, друг, а у вас там нельзя где-то на работу устроиться, хоть временно? Приехал отдыхать, да это безделье заколебало уже, а то бы приятное с полезным: и отдохнуть и поработать, и подзаработать немного, — сделал я закидон (попытку).
— Можно на виноградник, на сбор, сезон только начался, — ответил мужчина.
— Слушай, а ты когда туда едешь?
— Яблоки допродам и поеду, совсем немного осталось. Сейчас люди с работы да с пляжа пойдут, так быстро разберут.
— А можно с тобой туда махнуть? Ты-то все там знаешь, да и остановиться на первых порах, — спросил я.
— Поехали, если не шутишь.
— А как тебя звать? — спросил я.
— Василий.
— Меня — Димка. А знакомство наше, Василий, я думаю, не мешает обмыть. Я счас схожу принесу.
— Лучше потом. Возьмем ящик вина, закуски, а по дороге выпьем. Я-то на мотоцикле, «К-750» у меня. За Заречьем есть ставок, там и выпьем. А то на перевале ГАИ постоянно дежурит. С ними связываться — себе дороже, — сказал Вася.
Еще он рассказал, что женат, двое детей, жена работает в больнице в Заречье, а сам он — мастер на строительстве дороги.
Вася распродал яблоки, купили вина, колбасы, сыру, сложили в коляску мотоцикла, надели каски и поехали. За Алуштой на бензозаправке заправили мотоцикл, вышли на трассу. Было еще светло, солнце только садилось за горизонт, мы ехали километров семьдесят в час.
Неожиданно Вася сбавил ход, говорит:
— Смотри, что делается на трассе.
Я выглянул из-за его плеча и увидел жуткую картину: «УАЗ»-фургон, ударившись о высоковольтный столб, кувыркается по бетонке. Перевернувшись раза три, стал кверху колесами. Мы подъехали, подскочили к машине. Вытащили шофера — живой, только голова разбита, а сам на ногах. Говорит:
— Там мальчик, женщина и девушка.
— Василий, ты вытаскивай женщину, что в кабине, — сказал я, а сам кинулся к задней двери и открыл ее.
Около двери лежала девушка и сильно кричала:
— Позвоночник, позвоночник сломался.
Я вытащил девушку, положил на траву, снова кинулся к машине. Под скамейкой лежал мальчик без сознания, грудь и голова сильно разбиты. Оказывается, одна скамейка в машине была не закреплена. Она-то и наделала бед. Вытащил мальчика, положил рядом с девушкой. А девушка все кричала: «Спина, спина!» Стал щупать девушку, спрашивать:
— Где болит? Здесь болит?
Понял, что позвоночник целый, видимо, ее сильно ударило скамейкой по спине, когда переворачивались. Обошел машину, Вася уже вытащил женщину. Она сидела, притулившись к машине спиной, одна нога была сломана, висела на коже.
Я принялся останавливать проходящие по трассе машины, грузовые и легковые. Но ни одна падла и не подумала остановиться, только проносились мимо, прибавляя обороты. Вижу, «Волга» мчится, стал махать шоферу. Какой там! Тогда я выскочил на дорогу, встал поперек, расставив ноги. Только тогда шофер дал по тормозам и остановился в полуметре от меня. Выскочил из машины с разъяренной, как у быка, мордой, стал орать:
— …Твою мать! Да я тебя, гад!
Мои нервы не выдержали, меня затрясло, словно в лихорадке, я выхватил «лису», свой складник, и крикнул:
— Ну, дорогой папочка, наконец-то мы с тобой встретились. Пусть меня «посодют», но ты, мразь, будешь у меня седьмым на пике, — и кинулся на шофера с ножом. Тот сквозонул только так.
Я открыл дверцу машины, там были мужик и три бабы, сказал им:
— Быстро выходите.
— Мы деньги заплатили, — стали возмущаться бабы.
— Я вам, бляди, покажу деньги! Здесь люди умирают. А ну, быстро! — закричал я и замахнулся на них ножом. Как шальные, они повыпуливались из машины.
Робко подошедшему шоферу я сказал:
— Кинь какие-нибудь тряпки, одеяла на сиденья.
С Васей занесли, положили в кабину мальчика, женщину и девушку. Шофер с «УАЗа» ехать отказался, ему перевязали голову. А шоферу «Волги» я сказал:
— Гони, падла, в Симферополь, и постарайся никогда больше мне на глаза не попадаться, папаша. «Уделаю начисто» (убью).
«Волгу» как ветром сдуло. Подъехало несколько грузовых машин, зацепили «УАЗ», поставили на колеса.
— Вася, валим отсюда, пока не появилась «раковая шейка» с ментами, а то еще в свидетели попадем, а мне это никак не катит. Да эти бляди скажут, что я с ножом на них кидался и на шофера. Точняком таганка за «растрату с криком» (разбойное нападение) мне обеспечена. Я этих «барбосов» и «волкодавов» знаю. Что надо, мы помогли, — сказал я.
Сели на мотоцикл и свалили с места аварии. За Заречьем свернули вправо, остановились на ставке, достали вино, закусь. После всего, что произошло на трассе, я никак не мог прийти в себя. Залпом из горла вмазал бутылку вина. Не отпускает. Выпил еще одну, Вася действует в том же ключе. Только теперь немного отлегло на душе. Стали закусывать, беседовать. Вася внимательно посмотрел на меня, на каску и говорит:
— Дима, у тебя на каске мозги засохли.
Я снял каску, глянул, точно — мозги.
— Это мальчика, когда переносил его. Умрет, наверное. Жаль пацана, — сказал я.
Мы еще выпивали, а я сидел, думал и никак не мог понять: откуда у людей на воле столько жестокости. Ладно, наши тюремные волчьи законы оставляют желать лучшего, но здесь же свобода. Может, в моих искаженных мозгах свобода ассоциировалась с понятиями любви и доброты. На дороге люди умирают, просят помощи, а они проскакивают мимо. Да, может, через пять минут с ними еще хуже авария случится, от этого никто не застрахован. А им хоть бы…
